В теме Пир Семи Мудрецов приведены краткие сведения о величайшем мыслителе, посвящённом в тайны мира, античном, глубоком философе, чьё имя знает каждый человек. Пир Семи Мудрецов [ 123 … 678 ] В этой теме познакомимся ближе с биографией, трудами мудреца и наследием.
Платон — первый философ, чьи сочинения сохранились не в кратких отрывках, цитируемых другими, а полностью.
Философия Платона почти вся пронизана этическими установлениями: в его диалогах рассматриваются такие вопросы как: природа высшего блага, его осуществление в поведенческих актах людей, в жизни общества. Нравственное мировоззрение Платона развивалось от «эвдемонизма» (Протагор) к идее абсолютной морали (диалог «Горгий»). В диалогах «Горгий», «Теэтет», «Федон», «Республика» этика Платона получает аскетическую ориентацию: она требует очищения души, очищения от мирских удовольствий, от преисполненной чувственных радостей светской жизни.
Задача человека в том, как об этом говорил Пифагор, чьим наследником являлся Платон, чтобы возвыситься над беспорядком (несовершенным чувственным миром) и всеми силами души стремиться к уподоблению Богу, который не соприкасается ни с чем злым («Теэтет»); в том, чтобы освободить душу от тирании всего телесного, сосредоточить её на себе, на внутреннем мире умозрения, духотворчества и иметь дело только с истинным и вечным («Федон»). Платону характерна и примиряющая эвдемоническая позиция, которая излагается в диалогах «Филеб» и «Законы».
Эвдемони́зм (др.-греч. εὐδαιμονία — процветание, блаженство, счастье) — этическое направление, признающее критерием нравственности и основой поведения человека его стремление к достижению счастья. В восточной философии к эвдемонистическому учению можно отнести буддизм с его постулатом об избавлении от всех страданий с целью достижения нирваны.
Во всех произведениях Платона подразумевается существование Богов, стремление к идеалу в высшей красоте и вечной полноте бытия.
Принято считать, что Платон является одним из основателей идеалистического направления в мировой философии. Во многих сочинениях философа проводится мысль о том, что бытием в подлинном смысле слова можно назвать только абсолютные сущности, сохраняющие своё бытие безотносительно пространства и времени. Такие абсолютные сущности называются в сочинениях Платона идеями, илиэйдосами. Ранее Демокрит называл Атомы Идеями, Богами. В диалоге Платона «Тимей» главный рассказчик приходит к положению, согласно которому решение онтологического вопроса всецело зависит от того, как мы решаем вопросы теории познания. Если мы соглашаемся с тем, что истинное познание касается только вечного и неизменного бытия, а касательно изменяющегося и временного не может быть истинного знания, но только лишь мнение, то следует признать автономное существование идей.
Сущность человека усматривал в его вечной и бессмертной душе, вселяющейся в тело при рождении и покидающей при его смерти. Об этом ранее говорилось в пифагорейском и орфическом учении.
Дата: Суббота, 2021-10-02, 8:01 PM | Сообщение # 41
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 6028
Статус: Offline
Характерные черты и приёмы диалогов
Во всех диалогах Платона исследователи разных эпох находили схожие черты, стилистические и содержательные приёмы, которые помогают глубже понимать произведения философа, так как он доносил свою мысль в том числе с помощью них.
Диалогическая форма Само построение произведений в виде диалога, а иногда и диалога в диалоге (например, в Федоне) является неслучайным. Платон признавал устную форму философствования более достойной, чем письменную. Связано это было с тем, что «письменный логос» не может себя «защитить». То есть, изложив нечто в письменной форме, автор обрекает написанное на критику, против которой его мысль неспособна защититься в силу того, что книга «молчит». Будучи убеждённым в диалектическом способе постижения истины, Платон излагал свои идеи именно в форме диалога как наиболее приближенной к виду живого разговора. Однако диалог также нельзя считать полным эквивалентом устного слова, так как он так или иначе является всё же писаным, а самой правильной формой философствования Платон признавал именно устную. Кроме того, именно в виде диалога представлялся философу процесс мышления, который определялся им как «разговор души с самой собой». Этим объясняется и та особенность, что общение всегда ведётся исключительно с одним оппонентом.
Неравенство участников Одной из характерных черт диалогов также является неравенство участников, ведущих их. В каждом произведении всегда есть ведущий персонаж (Сократ, а затем и другие герои), который контролирует ход диалога, задаёт вопросы своему оппоненту. Представляется, что Платон намеренно прописывал своих героев неравными в том числе по интеллектуальным способностям, а также в нравственном отношении, чтобы в том числе показать, что может мешать человеку стать настоящим диалектиком, философом (так, например, в «Горгии» Калликл представлен как «неподходящий» для философии человек в силу недостаточности его нравственной культуры, несмотря на то, что он весьма умён). Кроме того, неравенство спорящих трактуется и как необходимое условие для достижения определённой финальной точки рассуждения. Если бы собеседники в диалоге были равны в своих диалектических способностях, то большинство диалогов должны были бы заканчиваться апориями или же просто не достигали бы никакой конечной истины. Поэтому ведущий собеседник всегда способен ответить на любые выпады оппонента[1].
Эпизоды «умолчания» Одной из ярких черт диалогов Платона являются так называемые «эпизоды умолчания», когда Сократ или иной ведущий собеседник откладывает обсуждение тех или иных вопросов, не возвращаясь к ним затем. Кроме того, в диалогах довольно часто встречаются фразы и утверждения, отсылающие читателя к тем или иным идеям Платона, которые, однако, нельзя найти в других диалогах. В связи с этим возникло представление о существовании т. н. «неписаного учения» Платона. Исследователи платоновских текстов сделали вывод о его существовании и на основе того, что, например, Аристотель в своих трудах часто спорит с теми или иными платоновскими идеями, которые не высказаны в диалогах. То, что философия Платона во многом лежит за пределами написанного им, объясняется, во-первых, тем, что он не видел смысла в обсуждении «более важных предметов» в письменном виде. Во-вторых, существуют предположения, что диалоги могли служить опорой для учеников Академии, в которой философии обучались в основном в устной форме (по крайней мере при жизни Платона), для припоминания каких-либо моментов. Кроме того, подобное поведение ведущего участника диалога, который сознательно шёл на ограничение глубины философских исканий в процессе диалога, объясняется и тем, что философия Платона являлась «эсотерическим» учением, то есть предназначенным для подготовленных слушателей и читателей[1].
Отход от темы Одним из способов обоснования своей позиции, применяемых ведущим собеседником, является временный отход от непосредственной темы разговора с целью рассмотрения отдельных значимых деталей, причём пролегающих на уровень выше, чем сам диалог. Так называемые ситуации «помощи» своему слову у ведущего собеседника связаны с затрагиванием более фундаментальных принципов, приближающихся к основам платоновской философии. При этом, данный приём применяется в ситуациях, когда тезис ведущего собеседника уже подтверждён рядом оснований, однако требует более прочной защиты от опровержения.
Приёмы в построении диалога Платон, чтобы усилить свою мысль в диалогах, прибегал к ряду литературных приёмов. Одним из них является наличие в каждом диалоге единого лейтмотива, «сквозного действия», понимание которого делает более понятным и смысл диалога. Это некоторое действие главных героев произведения, которое тянется через всё повествование и в рамках которого и проходит весь спор. Например, в «Хармиде» таким сквозным действием становится порыв главного героя стать учеником Сократа, вокруг которого и строится композиция произведения.
Ирония Сократа — ещё один характерный приём диалогов. При этом, платоновская ирония строго ограничена по области применения и никогда не затрагивает действительно важных, «божественных» высших областей. Она используется Платоном в разных целях: в одних диалогах она является сюжетообразующим, центральным приёмом, определяющим поведение всех персонажей, в других — служит для разрядки отдельных ситуаций, высмеивания пороков отдельных героев или даже единичных действий. Кроме того, зачастую, для понимания этой иронии следует уже иметь определённые знания в платоновской философии, после чего становится ясен подлинный смысл диалога.
Ещё одним приёмом ведущего собеседника является ведение диалога с воображаемым героем. Подобная тактика применяется в тех случаях, когда направляющему герою необходимо для защиты своей позиции обратиться к предметам более высокого порядка, обсуждение которых с его реальными собеседниками не представляется возможным ввиду их недостаточной подготовленности. Ярким примером подобного диалога является повествование Сократа о своей беседе с прорицательницей Диотимой в диалоге «Пир».
Неоднозначным приёмом является передача философского логоса в форме мифа. Самими героями мифологическое повествование и изложение непосредственно философской мысли преподносятся как две различные формы передачи знания. Однако особенностью платоновского мифа является то, что зачастую в процессе изложения мифа повествующий переходит к передаче собственно логоса, а сам миф становится только рамкой для его повествования. Кроме того, порой миф является не просто художественным сюжетом, но изложение того, во что верит и сам Платон[1]. Привет с Волшебного острова Эхо! остров
Дата: Суббота, 2021-12-04, 9:58 AM | Сообщение # 42
Администратор
Группа: Администраторы
Сообщений: 6922
Статус: Offline
Он есть и нет одновременно, ибо сознанье наше пленно, Мы не способны знать Его, лишь говорить... и то грешно.
ЭХО... эха...
Символом жизни земной обозначил Платон Недра пещеры, по теням на сводах которой Силятся люди узнать о поверхности горной, Образ заимствовал у Эмпедокла и тон, Коим учил о Природе мудрец благородный.
Дивный Руми, чьи поэмы, как светоч в веках, Сказывал: был я когда-то и камнем, и древом, С памятью вечности сросся, как муза с напевом, - Так Эмпедокл говорил в вечномудрых строках... Что сохраняются бережно, новым посевом…
Пушкин заимствовал мысли Горация смело, Памятник нерукотворный воздвигнув, как он, Сказок сюжеты как эхо, звучат в унисон, Тем продолжается вечное, важное дело!
Из поэм Эмпедокла "Очищения" "...Был уже некогда отроком я, был и девой когда-то, Был и кустом, был и птицей, и рыбой морской бессловесной. 106 (118) Плакал я, горько рыдал, непривычную видя обитель! 107 (119) Горе мне! чести какой и какого лишившись блаженства, Свергнутый ныне на землю, средь смертных людей обращаюсь! ...
...Людской удел 108 (120) ...Пришли мы в закрытую эту пещеру... 109 (121) ...дол безотрадный, Где и Убийство, и Злоба, и сонмы всех Бед смертоносных, Немощей, плоть изнуряющих, Язв и текучих Недугов В черном мраке бредут по лугам, где обитель Обмана..."
...Счастлив, кто мыслей божественных ценным владеет богатством, Жалок, кто о богах лишь мнением смутным доволен.
121 (133) Нет, божество недоступно рассудку, зрению нашего ока, Ни осязанию рук, - а ведь в них пролегает главнейший Путь, чтоб внедрить убежденье в сердца недоверчивых смертных. Книгоиздательство
Пишу Вам эти строки в надежде на то, что мысль, породившая их, донесёт до Вас содержание моего письма. Оно родилось как результат размышлений над Вашими трудами, точнее, размышлений над одним из них, речь о котором пойдёт чуть ниже.
Закончилось второе тысячелетие новой, так называемой нашей эры, но, увы, за всё это время ничего принципиально нового в жизни государств и народов, их населяющих, не произошло. Нас преследуют те же проблемы, что преследовали человеческое общество в современной Вам Греции. Всё это время мы продолжали двигаться в тупиковом направлении и лишь теперь, когда идти казалось бы уже некуда, мы начинаем понимать правоту тех предостережений, которые Вы завещали не только грекам, но и всем желающим ими воспользоваться. К сожалению, желающих принять сокровенный дар оказалось не много. Но они были, и именно их мы должны благодарить за то, что “Законы” и почти всё, из того что было написано Вами о Сократе, дошло до наших дней.
Как печален тот факт, что труды эти мы так до сих пор и не приложили к жизни. К примеру: для воспитания с юных лет правильных представлений о мудрости, гражданском долге и о том, каким должно быть государство, нам бы следовало сделать обязательным изучение в школах “Апологии Сократа” и “Законов”. Но стоящие у власти, делают всё возможное, чтобы не допустить утверждение этого знания. Им это очень выгодно, ибо известно, что человек невежественный, лишённый надежды и чести, тупеет, а управление тупыми труда не составляет и никаких жертв со стороны правителя не требует.
Все бы наверное продолжало двигаться к своему печальному концу, или уже закончилось, если бы не то удивительное “уплотнение” времени, наблюдаемое теперь, когда жизни одного поколения хватает для того, чтобы осмыслить события, на осмысление которых прежде потребовалось бы гораздо больше времени. Благодаря этому и вопреки неведению, мы уже начинаем понимать, что главное не то, при каком политическом устройстве мы живём, ибо, как Вы сказали, всего-то есть два – монархия и демократия, а все остальные “…представляют собой пестрые соединения этих двух”. Понемногу мы начинаем признавать, что гораздо важнее сами люди, населяющие то или иное государство, осознающие, что “… все находятся в войне со всеми как в общественной, так и в частной жизни и каждый – с самим собой.”. Многие века нечто мешало нам до конца осмыслить это и лишь теперь становится ясно, что первейший наш враг, заведший нас во тьму, – самость. И действительно, что ещё так ослепляет человека и лишает его разума, как не это чувство? Среди многочисленных противостояний люди до сих пор проигрывали в главном – в противостоянии своей низшей природе, своему “я”. Читая “Законы”, как не признать вслед за Клинием, что “… победа над самим собой есть первая и наилучшая из всех побед. Быть же побеждённым самим собой всего постыднее и хуже.” И как не вспомнить здесь, что именно люди составляют любое государство и, “… если связанные родством несправедливые граждане одного государства сойдутся в большом количестве с целью насильно поработить не столь многочисленных справедливых граждан, и если они одержат над теми верх, то правильно было бы сказать, что подобное государство ниже самого себя, и что вместе с тем оно и порочно. Наоборот, где несправедливые терпят поражение, там государство сильнее и лучше.” Увы, мы не вняли Вашим предостережениям и чаще всего имело место именно первое утверждение. Так современный мир всё больше наполнялся порочностью и всё меньше оставалось в нем моральных и этических проявлений, без которых невозможно нормальное развитие человечества.
Дорогой Учитель, Вы видели первейшую из добродетелей в сохранении в государстве совершенной справедливости, но, как теперь выясняется, именно в этом мы преуспели меньше всего. Трудно (если вообще возможно) сохранить то, что в глазах людей утратило ценность. И потому, менялись поколения, государства, идеологии, но всё это затрагивало лишь внешнюю сторону нашей жизни, оставляя её содержание без принципиальных изменений. Движение наше шло не в лучшую сторону, что сильно извратило человеческую мысль вообще. Дело дошло до того, что стремление к идеалу стало считаться чуть ли не пороком, а о Вас, некоторые из “далеко продвинувшихся”, стали говорить что Платон, мол, идеалист-мечтатель. Мне с болью приходится писать Вам об этом, так как даже при непродолжительном размышлении становится ясно, что отрицание идеала не приближает нас к нему, наоборот отдаляет. Помыслить об этом отказываются в первую очередь те из нас, кто, окажись они участниками суда над Сократом, наверное, проголосовали бы за казнь философа. Думать так есть все основания, ибо история человечества полна примерами подобных судилищ. До сих пор во всех уголках нашего, ставшего вдруг тесным, мира многочисленные мелеты и аниты преследуют и клевещут на лучших сынов и дочерей человечества, клевещут даже на целые народы. Самость одерживает верх не только над индивидуумами, но и над целыми государствами.
Что же касается государств то, как ни странно, но только теперь, когда ситуация слишком часто доходит до абсурда, а история минувшего рассматривается лишь в свете появления и исчезновения больших и малых государств и даже огромных империй, становится понятно, что утверждаемые в “Законах” моральные и этические нормы являются не мечтой, но вполне реальной основой для создания лучшего типа государства, в котором Истинную Мудрость никогда не будут приносить в жертву тёмному невежеству.
Путь от саморазрушения к беспредельному творчеству пролегает только через накопление, сохранение и умножение этой мудрости, что в свою очередь невозможно без признания Иерархии Света и преемственности. Тому есть примеры и один из них имеет прямое отношение к Вам. Так сложилось, что Сократ, Ваш учитель, ценой своей жизни утвердил пример мудрости, добродетели, чести и гражданского долга, о котором люди могут только мечтать. Благодаря Ксенофонту и Вам, дорогой Учитель, мы можем судить о том, почему за постоянную заботу о морали и нравственности Афин сограждане преподнесли Сократу в “награду” чашу цикуты. Но никакой яд не способен остановить Высочайшую Мысль, которая, будучи однажды утвержденной Учителем, живет в трудах Его учеников и последователей.
Однако, следует признаться, мы так и не поняли, почему Вы посвятили все свои произведения Сократу и лишь в “Законах” имя Учителя не упоминается. На вопрос о том, чем являются Ваши “Законы”, в полной мере могли бы ответить только Вы, но, сопоставляя принципы, заложенные в этом труде, с причинами смерти Сократа, похоже, что ответ на этот вопрос может возникнуть сам собой. Из всех возможных памятников Сократу Вы создали лучший. Лишь утончённое признательностью сердце ученика могло запечатлеть память о своём Учителе в труде всей жизни, который через тысячелетия не только не утратил своей ценности, но и приобрёл ещё большее значение.
В наше время многое доведено до абсурда: люди убивают друг друга от имени того, кто призывал возлюбить ближнего своего; мест, где превыше всего почитается мудрость остаётся всё меньше, а знания превратились в товар; почти повсюду складывается иерархия денег; преступники становятся политиками, а политики преступниками и при этом нередко остаются у власти. Что же касается законодателей, то они мало чем отличаются от тех, кто устанавливал законы в Ваше время и имел в виду лишь ничтожную часть добродетели, да и то в лучшем случае. И по-прежнему “… каждый [из них] исследует и устанавливает то, в чём у него в данное время нужда: один – законы о наследовании и дочерях-наследницах, другой – об оскорблении действием, третий – что-либо иное подобное…”. При этом они не хотят знать, что вообще все законы устанавливаются ради добродетели, а значит всегда нужно начинать именно с неё.
Ничто в принципе не изменилось с тех, Ваших, пор, а лишь увеличилось в масштабах своей бессмысленности. Удивительно, но есть надежда на то, что именно абсурдность ситуации может помочь нам теперь обратить внимание на истинное знание, которое всегда было рядом, но увы, никогда не было оценено нами по достоинству. Двигаясь в прежнем направлении, мы, кажется, перепробовали всё, но этим лишь усугубили и без того сложную ситуацию, в которой оказались все – и люди, и государства. Но будем надеяться, что это лишь сильнее будет способствовать тому, чтобы мы обратили внимание на основы и принципы, которые почти две с половиной тысячи лет назад были предложены Вами в “Законах”. (Ведь говорят же: если хочешь опередить свою тень, нужно повернуться лицом к солнцу!) И коль скоро начало любого государства, бесспорно, – сам человек, то, начиная с человека (то есть с себя самого), и возможно истинное переустройство государств и, как следствие, мира в целом. Только тогда мы действительно можем провозгласить наступление Новой Эры, где среди всех благ на первом месте будут стоять: разумение, здравое состояние души, справедливость и мужество.
Наконец-то мы вплотную подошли к осознанию непреложного значения этического и культурного начала во всём – великом и малом. Всё меньше остаётся людей, верящих, что только экономика или политика являются основополагающими в государственном устройстве. Те же, кто продолжают упорствовать в отрицании приоритета морали и этики, сполна пожинают следствия, перечисление которых заняло бы слишком много драгоценного времени. Ограничусь лишь упоминанием двух из них: мы находимся в преддверии глобального экономического кризиса, а от политического решения проблем поверхность земного шара как стригущим лишаем уже давно и беспросветно покрылась многочисленными войнами.
Дело осталось “за малым” – изжить самость и обратиться к Иерархии, утверждающей мудрое созидание, основанное на законах высочайшей нравственности. Жаль только, что на осознание этого нам потребовалось так много времени и, интересно, сколько ещё потребуется для того, чтобы приложить осознанное к жизни.
Дорогой Учитель, от имени всех своих друзей, прозревающих Вашу мудрость, приношу Вам нашу любвь и признательность за Ваше великое терпение и ниспосланные нам Блага Высшего Знания! Моё письмо написано по-русски, но так как для мыслей не существует языковых барьеров, уверен, что под ним подписались бы не только мои друзья, но и многие люди по всему миру, которые с чувством признательности прочитали хотя бы крупицу из того, что было оставлено Вами. Именно по этой причине не смею поставить в конце письма только своё имя. Следовательно, дорогой Учитель,
Дата: Понедельник, 2022-04-04, 11:20 AM | Сообщение # 44
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 6116
Статус: Offline
ЦитатаТанец ()
В наше время многое доведено до абсурда: люди убивают друг друга от имени того, кто призывал возлюбить ближнего своего; мест, где превыше всего почитается мудрость остаётся всё меньше, а знания превратились в товар; почти повсюду складывается иерархия денег; преступники становятся политиками, а политики преступниками и при этом нередко остаются у власти. Что же касается законодателей, то они мало чем отличаются от тех, кто устанавливал законы в Ваше время и имел в виду лишь ничтожную часть добродетели, да и то в лучшем случае. И по-прежнему “… каждый [из них] исследует и устанавливает то, в чём у него в данное время нужда: один – законы о наследовании и дочерях-наследницах, другой – об оскорблении действием, третий – что-либо иное подобное…”. При этом они не хотят знать, что вообще все законы устанавливаются ради добродетели, а значит всегда нужно начинать именно с неё.
Человек есть Мост, а не цель. Наше Лучшее ещё так молодо. Поэтому мы так доверчиво тащим то, что дают нам в приданное.
Тяга к Истине появляется лишь у тех, кто заканчивает свои земные счета. Кто заканчивает груз кармы. Кто понял, что жизнь не исчерпывается борьбой за существование. И что лучше отдавать, чем получать. Человек приходит к этому вследствие того, что его Душа очень много трудилась во многих жизнях и поняла этот закон Космоса. небесный странник
Дата: Понедельник, 2022-06-06, 3:12 PM | Сообщение # 45
Хранитель Ковчега
Группа: Проверенные
Сообщений: 3891
Статус: Offline
Фрагмент Диалоги Платона - ГОРГИЙ
Ты уверяешь, Сократ, что ищешь истину, — так вот тебе истина: роскошь, своеволие, свобода — в них и добродетель, и счастье (разумеется, если обстоятельства благоприятствуют), а все прочее, все ваши звонкие слова и противные природе условности, — вздор, ничтожный и никчемный! {D}
Сократ. Да, Калликл, ты нападаешь и отважно, и откровенно. То, что ты теперь высказываешь напрямик, думают и другие, но только держат про себя. И я прошу тебя — ни в коем случае не отступайся, чтобы действительно, по-настоящему выяснилось, как нужно жить. Скажи мне: ты утверждаешь, что желания нельзя подавлять, если человек хочет быть таким, каким должен быть, что надо давать им полную волю и всячески, всеми средствами им угождать и что это как раз и есть добродетель?
Калликл. Да, утверждаю. {E}
Сократ. Значит, тех, кто ни в чем не испытываете нужды, неправильно называют счастливыми?
Калликл. В таком случае самыми счастливыми были бы камни и мертвецы.
Сократ. Да, но и та жизнь, о которой ты говоришь, совсем не хороша. Я бы не изумился, если бы Эврипид оказался прав, говоря:
Кто скажет, кто решит, не смерть ли наша жизнь, Не жизнь ли — смерть46? {493} Может быть, на самом деле мы мертвые? И правда, как-то раз я слышал от одного мудрого человека, что теперь мы мертвы, и что тело — наша могила46а, и что та часть души, где заключены желания, легковерна и переменчива, и что некий хитроумный слагатель притч, вероятно сицилиец или италик, эту часть души, в своей доверчивости очень уж неразборчивую, играя созвучиями, {B} назвал бочкой, а людей, не просвещенных разумом, — непосвященными, а про ту часть души этих непосвященных, в которой живут желания, сказал, что она — дырявая бочка, намекая на ее разнузданность и ненадежность, а стало быть, и ненасытную алчность. В противоположность тебе, Калликл, он доказывает, что меж обитателями Аида — он имеет в виду незримый мир — самые несчастные они, непосвященные, и что они таскают в дырявую бочку воду другим дырявым {C} сосудом — решетом. Под решетом он понимает душу (так объяснял мне тот мудрец); душу тех, кто не просвещен разумом, он сравнил с решетом потому, что она дырява — не способна ничего удержать по неверности своей и забывчивости.
Вообще говоря, все это звучит несколько странно, но дает понять, о чем я толкую, надеясь по мере моих сил переубедить тебя, чтобы жизни ненасытной и невоздержной ты предпочел скромную, всегда довольствующуюся тем, что есть, и ничего не требующую.
Ну, как, убедил я тебя хоть немного, склоняешься ты к мысли, что скромные счастливее разнузданных? {D} Или же тебя и тысячею таких притч нисколько не поколеблешь?
Калликл. Вот это вернее, Сократ.
Сократ. Тогда приведу тебе другое сравнение, хотя и того же толка. Погляди, не сходны ли, на твой взгляд, два эти образа жизни, воздержный и разнузданный, с двумя людьми, у каждого из которых помногу сосудов, и у одного сосуды были бы крепкие и полные — какой вином, какой медом, какой молоком и {E} так дальше, а сами бы жидкости были редкие, дорогие и раздобыть их стоило бы многих и тяжелых трудов. Допустим, однако, что этот человек уже наполнил свои сосуды, — теперь ему незачем ни доливать их, ни вообще как-то об них тревожиться: никаких беспокойств они впредь не доставят. Другой, как и первый, тоже может раздобыть эти жидкости, хотя и с трудом, но сосуды у него дырявые и гнилые, так что он вынужден беспрерывно, днем и ночью, их {494} наполнять, а если перестает, то терпит самые жестокие муки. Вот они каковы, два эти образа жизни. Будешь ли ты и дальше утверждать, что жизнь невоздержного человека счастливее жизни скромного? Убеждает тебя сколько-нибудь мое сравнение, что скромная жизнь лучше невоздержной, или не убеждает?
Калликл. Не убеждает, Сократ. Тому, кто уже наполнил свои сосуды, не остается на свете никакой радости, это как раз тот случай, о котором я недавно говорил, — каменная получается жизнь, раз сосуды полны, и уж ничему не радуешься и ничем не мучишься. {B} Нет, в том лишь и состоит радость жизни, чтобы подливать еще и еще!
Сократ. Но чтобы все время подливать, надо, чтоб и утекало без перерыва, и, стало быть, дыры нужны побольше?
Калликл. Конечно.
Сократ. Стало быть, то, о чем ты говоришь, — это жизнь не трупа и не камня, а птички-ржанки47. Но объясни мне, что примерно ты имеешь в виду: скажем, голод и утоление голода пищей?
Калликл. Да.
Сократ. Или жажду и утоленье жажды питьем? {С}
Калликл. Да, и все прочие желания, которые испытывает человек; если он может их исполнить и радуется этому, то он живет счастливо.
Сократ. Прекрасно, мой любезнейший! Продолжай, как начал, да смотри не смущайся. Впрочем, похоже, что и мне нельзя смущаться. Так вот, прежде всего скажи мне, если кто страдает чесоткой и испытывает зуд, а чесаться может сколько угодно и на самом деле только и делает, что чешется, он живет счастливо? {D}
Калликл. Что за нелепость, Сократ! Можно подумать, что ты ораторствуешь перед толпою!
Сократ. Как раз так, Калликл, я сбил с толку и привел в смущение Пола и Горгия, но ты, конечно, не собьешься и не смутишься — ты ведь человек мужественный. Отвечай же.
Калликл. Хорошо. Я утверждаю, что и тот, кто чешется, ведет приятную жизнь.
Сократ. А раз приятную, значит, и счастливую?
Калликл. Совершенно верно. {E}
Сократ. Тогда ли только, если зудит в голове или... или можно дальше не спрашивать? Подумай, Калликл, что бы ты отвечал, если бы тебя стали спрашивать и про остальное, про все подряд? И в конце концов — про жизнь распутников, не чудовищна ли она, не постыдна ли, не жалка? Или ты отважишься утверждать, что и распутники счастливы, раз у них вдосталь того, что им нужно?
Калликл. Неужели тебе не совестно, Сократ, сводить нашу беседу к таким низостям?
Сократ. Разве я ее к этому привел, мой почтенный, а не тот, кто напрямик, без оговорок объявляет {495} счастливцем всякого радующегося, чему бы тот ни радовался, и не делает различия меж удовольствиями, какие хороши, какие дурны? Впрочем, и теперь не поздно высказаться, считаешь ли ты приятное тем же самым, что благое, или среди приятных вещей есть иные, которые к благу не причислишь.
Калликл. Я войду в противоречие с самим собой, если признаю, что они не одно и то же, стало быть — они одно и то же.
Сократ. Ты нарушаешь, Калликл, прежний наш уговор и больше не годишься исследовать существо дела вместе со мною, если впредь станешь говорить вопреки собственному мнению. {B}
Калликл. Но и ты тоже, Сократ.
Сократ. А разве я так поступаю? Тогда я тоже виноват, одинаково с тобою. Но вдумайся внимательно, мой дорогой, может быть, не всякая радость — то же, что благо? Ведь в противном случае неизбежны, по-видимому, и все те постыдные выводы, на которые я только что намекнул, и еще многие другие.
Калликл. Это ты так думаешь, Сократ.
Сократ. И ты действительно на этом настаиваешь, Калликл?
Калликл. Да, настаиваю.
Сократ. Значит, мы приступим к обсуждению, исходя из того, что ты нисколько не шутишь? {C}
Калликл. Какие уж тут шутки!
Сократ. Тогда, раз ты так решил, объясни мне, будь любезен: ты признаешь, что существует знание?
Калликл. Признаю.
Сократ. А не утверждал ли ты совсем недавно, что существует и мужество — наряду со знанием?
Калликл. Да, утверждал.
Сократ. Мужество — это не то, что знание, это две разные вещи, так ты полагал?
Калликл. Да, совсем разные. {D}
Сократ. Пойдем далее. Удовольствие и знание — одно и то же или нет?
Калликл. Нет, конечно, премудрый мой.
Сократ. И мужество, разумеется, — не то же, что удовольствие?
Калликл. Еще бы!
Сократ. Давай же как следует это запомним: Калликл Ахарнянин48 считает, что приятное и благое — одно и то же, а знание и мужество отличны и друг от друга, и каждое в отдельности от блага.
Калликл. А Сократ из Алопеки в этом с нами не согласен. Или же согласен?
Сократ. Не согласен. Я думаю, и Калликл будет {E} не согласен, когда хорошенько всмотрится в самого себя. Скажи мне, люди благополучные и злополучные не противоположные ли испытывают состояния, как тебе кажется?
Калликл. Противоположные.
Сократ. А если эти состояния противоположны друг другу, значит, с ними все должно обстоять так же, как со здоровьем и болезнью, верно? В самом деле, человек не бывает и здоров, и болен сразу, и не бывает, чтобы он одновременно расставался и со здоровьем, и с болезнью.
Калликл. Как это? Не понимаю. {496}
Сократ. Возьми для примера любую часть тела, какую вздумаешь. Допустим, у человека болят глаза, случилось воспаление.
Калликл. Допустим.
Сократ. Разумеется, в это время глаза у него не здоровы?
Калликл. Разумеется, нет!
Сократ. А когда он расстанется с воспалением, тогда что? Расстанется одновременно и со здоровьем своих глаз и в конце концов будет и без того, и без другого вместе?
Калликл. Ничего похожего!
Сократ. Да, удивительный, по-моему, и нелепый получается вывод. Не правда ли? {B}
Калликл. Истинная правда.
Сократ. На самом деле, мне кажется, человек поочередно приобретает и теряет то одно, то другое.
Калликл. Согласен.
Сократ. Не в таком ли точно отношении находятся сила и слабость?
Калликл. Да.
Сократ. Быстрота и медлительность?
Калликл. Верно.
Сократ. А также благо и счастье и противоположные им зло и несчастье — каждое приходит в свой черед и в свой черед уходит?
Калликл. Вне всякого сомнения.
Сократ. Значит, если мы отыщем такие вещи, {C} которые человек и теряет, и удерживает в одно и то же время, ясно, что ни благом, ни злом они не будут. Согласимся мы на этом? Подумай получше, прежде чем ответить.
Калликл. Я согласен с тобою целиком и полностью.
Сократ. Теперь вернемся к тому, на чем мы сошлись раньше. Как ты понимаешь голод — он приятен или мучителен? Я имею в виду только голод, ничего больше.
Калликл. Мучителен, по-моему. Но есть, когда ты голоден, приятно.
Сократ. Я тоже так думаю и понимаю тебя. Но {D} сам по себе голод мучителен, верно?
Калликл. Да.
Сократ. И жажда, значит, тоже?
Калликл. Совершенно верно.
Сократ. Спрашивать дальше или ты и так согласишься, что мучительна всякая нужда и всякое желание?
Калликл. Соглашусь. Можешь не спрашивать.
Сократ. Хорошо. Значит, пить, когда испытываешь жажду, по-твоему, приятно, не правда ли?
Калликл. По-моему, да.
Сократ. Стало быть, в случае, о котором ты говоришь, “испытывать жажду” значит “страдать”?
Калликл. Да. {E}
Сократ. А “пить” равнозначно избавлению от нужды и удовольствию?
Калликл. Да.
Сократ. Значит, когда человек пьет, он чувствует радость, — так ты понимаешь?
Калликл. Именно так.
Сократ. Хоть и испытывает жажду?
Калликл. Да.
Сократ. И стало быть, страдает?
Калликл. Верно.
Сократ. Видишь, что получается? Когда ты говоришь: “жаждущий пьет”, ты утверждаешь, что страдающий радуется. Или же это происходит не вместе, то есть не в одно и то же время и не в одной и той же части души (либо тела, как тебе угодно: на мой взгляд, это безразлично)? Так или нет?
Калликл. Так.
Сократ. Но ведь ты говоришь, что человек благополучный не может быть в то же самое время и злополучным.
Калликл. Говорю. {497}
Сократ. А что страдающий может радоваться, это ты признаешь.
Калликл. Как будто бы да.
Сократ. Стало быть, радоваться — не то же, что быть счастливым, а огорчаться — не то же, что несчастным, и, значит, удовольствие и благо — вещи разные...
Афинянин. Бог или кто из людей, чужеземцы, был виновником вашего законодательства?
Клиний. Бог, чужеземец, бог, говоря по правде.
Все это у нас приспособлено к войне, и законодатель, по-моему, установил все, принимая в соображение именно войну... Он заметил, я думаю, неразумие большинства людей, не понимающих, что у всех в течение жизни идет непрерывная война со всеми государствами. Если же на войне, во имя безопасности, следует иметь общий стол и надо, чтобы стражами были какие-то начальники и их подчиненные, люди организованные, то именно так надо поступать и в мирное время. Ибо то, что большинство людей называет миром, есть только имя, на деле же от природы существует вечная непримиримая война между всеми государствами. ...Так как никакое достояние, никакое занятие, вообще ничто не принесет никому пользы, если не будет победы на войне: ибо все блага побежденных достаются победителю.
...Все находятся в войне со всеми как в общественной, так и в частной жизни и каждый – сам с собой. [...]
И здесь тоже, чужеземец, победа над самим собой есть первая и лучшая из побед. Быть же побежденным самим собой всего постыднее и хуже. [...]
О том государстве, где лучшие побеждают большинство худших, правильно было бы сказать, что оно одерживает победу над самим собой и в высшей степени справедливо заслуживает похвалы за эту победу; в противном же случае происходит противоположное.
Афинянин. Ни мне, ни вам не подобало бы гоняться за словами, утверждая, что всякий дом и всякая семья , где дурные люди одерживают верх, должна считаться побежденной самой собой, в противном же случае – победившей.
Не правда ли, всякий стал бы устанавливать законы ради наилучшей цели? [...]
А ведь самое лучшее – это не война, не междоусобия: не дай бог, если в них возникнет нужда; мир же – это всеобщее дружелюбие. И победа государства над самим собой относится, конечно, не к области наилучшего, но к области необходимого. Это все равно как если бы кто стал считать наилучшим такое состояние тела, когда оно страждет и ему достается в удел врачебное очищение, и не обратил бы внимания на состояния тела, когда оно в этом совсем не нуждается.
По-моему, истинно и справедливо утверждать, беседуя о божественном государстве, что устроитель, устраивая в нем законы, имел в виду не одну часть добродетели, притом самую ничтожную, но всю добродетель в целом; сообразно с ее видами он и исследовал законы, а не так, как это делают нынешние законодатели, исследующие произвольно установленные виды. Ведь теперь каждый исследует и устанавливает то, в чем у него в данное время нужда: один – законы о наследствах и дочерях-наследницах, другой – об оскорблениях действием, третий – что-либо иное подобное, и так до бесконечности.
Есть два рода благ: одни – человеческие, другие – божественные. Человеческие зависят от божественных. Если какое-либо государство получает большие блага, оно одновременно приобретает и меньшие, в противном же случае лишается и тех и других. Меньшие блага – это те, во главе которых стоит здоровье, затем идет красота, на третьем месте – сила... на четвертом – богатство... Первое же и главенствующее из божественных благ – это разумение; второе – сопутствующее разуму здравое состояние души; из их смешения с мужеством возникает третье благо – справедливость; четвертое благо – мужество. Все эти блага по своей природе стоят впереди тех, и законодателю следует ставить их в таком же порядке.
Ведь у вас... в особенности превосходен один закон, запрещающий молодым людям исследовать, что в законах хорошо и что нет, и повелевающий всем единогласно и вполне единодушно соглашаться с тем, что в законах все хорошо, ибо они установлены богами; иные же утверждения вовсе не следует допускать. [...]
Клиний. Ведь нет ничего бесчестного в познании плохого; наоборот, случается, что это служит к исцелению, если принимается благосклонно и без зависти.
Афинянин. ...Гимнасии и сисситии во многом приносят пользу государствам и поныне; однако в смысле междоусобий они вредны. Это явствует из поступков милетской, беотийской и фурийской молодежи. К тому же, вероятно, эти учреждения извратили существующий не только у людей, но даже и у животных древний и сообразный с природой закон, касающийся любовных наслаждений. И в этом можно винить прежде всего ваши государства, а также и те из остальных государств, где более всего привились гимназии. ...Наслаждение от соединения мужской природы с женской, влекущего за собой рождение, уделено нам от природы, соединение же мужчины с мужчиной и женщины с женщиной – противоестественно и возникло как дерзкая попытка людей, разнузданных в удовольствиях. Когда люди исследуют законы, почти все рассмотрение вращается вокруг удовольствий и страданий как в государственной жизни, так и в частной. Природа предоставила течь этим двум потокам. Когда из них черпают как надо, когда надо и сколько надо, то счастливы одинаково и государство, и частные лица, и всякое живое существо, но когда это делают невежественно, да к тому же и не вовремя, тогда людям на долю выпадает иная жизнь.
Ведь сплошь и рядом причины бегства и преследования остаются, да и будут оставаться не выясненными. Поэтому не стоит ссылаться на победу или поражение в битвах, точно они служат ясным, а не сомнительным показателем обычаев хороших и плохих.
Воспитание ведет к победе, победа же иной раз – к невоспитанности. Ведь многие, обнаглев из-за одержанных на войне побед, под влиянием этой наглости преисполнены множеством пороков.
Самым важным в обучении мы признаем надлежащее воспитание, вносящее в душу играющего ребенка любовь к тому, в чем он, выросши, должен стать знатоком и достичь совершенства.
В нашем рассуждении мы, очевидно, подразумеваем под воспитанием... то, что с детства ведет к добродетели, заставляя человека страстно желать и стремиться стать совершенным гражданином, умеющим согласно справедливости подчиняться или же властвовать. [...] Воспитание же, имеющее своим предметом и целью деньги, могущество или какое-нибудь другое искусство, лишенное разума и справедливости, низко и неблагородно, да и вовсе недостойно носить это имя.
Не признаем ли мы, что каждый из нас – это единое целое? [...]
Но каждый имеет в себе двух противоположных и неразумных советчиков: удовольствие и страдание. [...]
К ним присоединяются еще мнения относительно будущего, общее имя которым "надежда". В частности, ожидание скорби называется страхом, ожидание удовольствия – отвагой. Над всем этим стоит разум, решающий, что из них лучше, что хуже; он-то, став общим установлением государства, получает название закона.
Я спрашиваю следующее: не делает ли питье вина более сильными удовольствия, страдания, гнев, любовь? [...]
А наши ощущения, память, мнения, мысли? Становятся ли они точно также сильнее, или же человек, предаваясь чрезмерному пьянству, совершенно лишается их? [...]
Не правда ли, такой человек возвращается к состоянию души, какое ему было свойственно в младенчестве? [...]
И тогда он всего менее может собой владеть?
Итак, если окажется, что вино по своей пользе ничуть не хуже телесных упражнений, то у него будет перед ними еще и то преимущество, что они вначале сопряжены с болью, оно же нет.
А кто хочет достичь совершенства в мужестве, не должен ли бороться с присущей ему трусостью и не должен ли ее победить? Ведь тот, кто не упражнялся и неопытен в подобной борьбе – все равно, кто бы он ни был, – не станет по отношению к добродетели и наполовину тем, кем он должен был бы стать. Кто же может стать вполне рассудительным, – тот ли, кто борется со множеством удовольствий и вожделений, увлекающих к бесстыдным, несправедливым поступкам, и побеждает их разумом, действием и искусством как во время развлечений, так и в серьезных делах, или же тот, кто вовсе не подвержен всему этому?
Кто верит самому себе, что он и природой и своими заботами хорошо подготовлен, тот ничуть не побоится упражняться на виду, вместе со многими сотрапезниками. Он поступит правильно, потому что преодолеет и победит и победит силе неизбежного действия напитка; ни в чем важном он не будет поколеблен непристойностью и вследствие своей добродетели ни в чем не изменится. [97]
Вот все, что нас делает такими: гнев, страсть, наглость, невежество, корыстолюбие, трусость. Кроме того, еще: богатство, красота, сила и все пьянящее наслаждением и делающее нас безрассудными. Можем ли мы назвать какое-нибудь другое удовольствие, кроме испытания вином и развлечениями, более приспособленное к тому, чтобы сперва только взять пробу, дешевую и безвредную, всех этих состояний, а уж затем в них упражняться?
Обсудим же, как лучше испытать сварливую и вялую душу, из которой рождаются тысячи несправедливостей: путем ли личных с ней общений, причем нам будет грозить опасность, или же путем наблюдений на празднестве Дионисий? ...Это весьма удобный способ испытать друг друга. [...]
Распознавание же природы и свойств душ было бы одним их самых полезных средств для того искусства, которое о них печется. А мы, я полагаю, признаем, что это относится к искусству государственного правления. Не так ли? Сказки - жемчуга мира Книги Семи Морей
Хотелось бы добавить, что в Интрасферном мировосприятии онтологические, духотворческие Идеи в принципе не умирают, но создают миры новые собой и образами своего идейного (галактико-этического) подобия в наследниках Идей. Таким образом, "парящие" идеи представляют собой путь познания их умами, а скрытые от наблюдения идеи - путь божественного преображения Творца. "Умирающие" идеи и есть плодоносящие семенами будущих времён.
Дата: Воскресенье, 2022-06-26, 10:31 AM | Сообщение # 48
Ковчег
Группа: Администраторы
Сообщений: 18316
Статус: Offline
интересные фрагменты Диалогов Платона
В диалоге «Феаг» Сократ следующим образом расспрашивает собеседника:
«Сократ. Ну а та мудрость, к которой ты ныне стремишься, безымянна или же у нее есть какое-то имя?
Феаг. Думаю, что, конечно, есть.
Сократ. А тебе известна только она сама, без названия, или же и ее имя?
Феаг. Конечно же, и ее имя.
Сократ. Что ж это за имя? Скажи.» (Феаг, 123 с.).
***
там же читаем:
Феаг. Так не бойся же за меня теперь, отец, если только ты в состоянии убедить Сократа, чтобы он принял меня в обучение.
Демодок. Ты говоришь прекрасно. Сократ, теперь моя речь к тебе: я готов, говоря кратко, предоставить тебе и себя, и все мне самое близкое — одним словом, {D} все, в чем ты нуждаешься, если ты будешь мил с Феагом и облагодетельствуешь его насколько сможешь.
Сократ. Я не удивляюсь твоему стремлению, Демодок, коль скоро ты считаешь, что он извлечет благодаря мне большую пользу; ведь я не знаю, к чему бы здравомыслящий человек мог приложить большее усердие, чем к тому, чтобы сделать своего сына сколь возможно лучшим. Однако я весьма дивлюсь, с чего ты вздумал, будто я более тебя способен помочь твоему сыну стать достойным гражданином, а также почему он сам считает меня более способным помочь ему, чем тебя. Ведь ты, {E} прежде всего, старше меня; затем, ты уже отправлял множество самых высоких государственных должностей среди афинян и пользуешься высоким почетом как среди своих земляков-анагирассцев [22], так и — не меньшим — среди прочих афинских граждан. Во мне же никто из вас не мог бы усмотреть ничего подобного. Поэтому если наш Феаг пренебрегает общением с государственными мужами и ищет других людей, объявляющих, что они могут обучать юношей, то есть ведь и Продик Кеосский, и Горгий из Леонтии, и Пол-акрагантец [23], да и многие {128} другие, настолько мудрые, что они, приходя в города, убеждают благороднейших среди юношей, да и самых богатых (несмотря на то, что у тех есть полная возможность даром общаться с кем угодно из их сограждан), — убеждают их, оставив прежние знакомства, беседовать с ними и вдобавок доложить к этому весьма немалые деньги да еще и свою благодарность. Было бы естественно, если бы ты и твой сын избрали кого-нибудь из них; ко мне же обращаться с такой просьбой не подобает: я ведь не знаю ни одной из этих счастливых и прекрасных наук — хоть и желал бы. И я всегда утверждаю, {B} что, как говорится, я полный неуч во всем, кроме разве одной совсем небольшой науки — науки любви. В этой же науке я заявляю себя более искусным, чем кто бы то ни было из людей — как прошлых времен, так и нынешних. https://classics.nsu.ru/bibliotheca/plato01/feag.htm Желаю Счастья! Сфера сказочных ссылок
Дата: Воскресенье, 2022-09-25, 4:34 PM | Сообщение # 50
Хранитель Ковчега
Группа: Проверенные
Сообщений: 3891
Статус: Offline
Гегелевская интерпретация платоновских идей как всеобщего
Голбан Н.В., к. ф. н., ст. преп. Санкт-Петербургского торгово-экономического университета
Гегель в своих «Лекциях по истории философии» дает следующее истолкование платоновской идеи: «Идея есть не что иное, как то, что нам более знакомо и привычно под названием «всеобщего», и это последнее … рассматривается не как формально всеобщее, которое есть лишь некое свойство вещей, а как само по себе сущее, как сущность, как то, что единственно лишь истинно». Платоновскую идею, согласно Гегелю, надо понимать как основу бытия вещей, подобно тому, как род – основа бытия своих видов. Идея Платона, утверждает Гегель, «определенное внутри себя, в себе и для себя всеобщее». «Определенное внутри себя всеобщее», объясняет Гегель, – это такое общее, которое в себе содержит свои различия, например, как род, который содержит в себе свои виды. «В себе и для себя всеобщее» – такое всеобщее, которое само полагает то, для чего оно является всеобщим, т.е. бытие единичного, всеобщее как единое, являющееся причиной бытия многого. «Сущность учения об идеях состоит … в воззрении, что не чувственно существующее есть истинное, а лишь определенное внутри себя, в себе и для себя всеобщее есть сущее в мире, лишь интеллектуальный мир есть, следовательно, истинное, достойное познания и вообще вечное, в себе и для себя тождественное».
Здесь сразу возникают следующие сомнения:
Во-первых, у Платона среди идей встречается множество «формально всеобщего» и просто формально общего, которое отнюдь не является сущим самим по себе, сущностью. В «Метафизике» (990 в – 991а) Аристотель говорит в том числе и о следующем противоречии учения об эйдосах: с одной стороны, они суть бытия вещей, их сущности, поэтому «должны существовать идеи только сущностей, ибо причастность им не может быть привходящей», но поскольку сущность эйдоса – быть единым, Единое – начало эйдосов, а «мысль едина не только касательно сущности, но и относительно всего другого; и имеются знания не только о сущности, но и об ином», поэтому у Платона возникают эйдосы и о многом другом. Другими словами, не только «сущее само по себе», «сущность» попадает в число идей, но и нечто привходящее. «И так как эйдосы суть причины всего остального, то, полагал он, их элементы суть элементы всего существующего» (987в 20). Уже этот фрагмент из «Метафизики» свидетельствует о том, что Аристотель понимал основным способом образования платоновских идей принцип «единого во многом», принцип, который приводил Платона к многочисленным затруднениям. Но если идея есть «единое во многом», то она по природе нечто общее. Аристотель отмечает, что для сторонников идей «существуют идеи всего, что сказывается как общее…» (Мет. XIII 4, 1078 в).
Все существует лишь постольку, поскольку причастно идеям, но является ли общее подлинной формой бытия идеи? Для Платона в период создания теории идей – определенно нет. Так, в «Теэтете» Сократ говорит о том, что никакое ощущение не может ухватить общее, «ощутимое посредством одних способностей невозможно ощущать посредством других» (184е), поэтому «душа сама по себе … наблюдает общее во всех вещах» (185 е). Сущностью чувственных вещей является общее, наблюдаемое душой самой по себе (без обращения к ощущениям) в вещах. Но затем Сократ спрашивает о «том имени, которое душа носит тогда, когда сама по себе занимается рассмотрением существующего», и Теэтет отвечает, что это называется «составлять мнение» (187а). Усматривать общее в вещах – лишь «составлять мнение». Истинное познание для Платона – это восхождение к идее в ее чистоте, ибо бытие единым – вот подлинная форма бытия идеи. На том этапе своего творчества, когда учение об идеях только рождалось, Платон говорит о себе-равности идей, их самотождественности, их иноприродности чувственному миру, их отделенности от него, и для него идеи являются чистыми различиями, атомами определенности, (формами чистого присутствия – как толкует Хайдеггер).
В «Пармениде» же Платон совершенно определенно высказывает нечто другое: Если идея едина, то она себе не тождественна, ибо нет того различия (пусть в ней самой), которому бы она была тождественна. Самотождественность идей требует выхода из изначального единства. Единое как таковое должно стать многим, чтобы быть самотождественным, чтобы существовать и быть познаваемым. Другими словами, единое с необходимостью должно стать всеобщим, чтобы быть и быть познаваемым. Платон приходит к тому, что бытие всеобщим – необходимая форма бытия идеи. Если это так, то мы должны согласиться с интерпретацией Гегелем платоновской идеи как всеобщего.
Но что заставляет Единое (а также и каждую идею) выходить из себя? Находящееся в ее глубине противоречие? Другими словами, Единое в себе должно содержать некий момент, отличный от единого, некий отрицательный момент по отношению к себе. Но для Платона, когда единое едино, оно неразличено в себе, даже не тождественно себе, ибо чтобы быть тождественным самому себе, надо себя отличать от себя. Это отличие себя от себя Единое (а следовательно, и тождество с собой) получает лишь тогда, когда оно получает бытие. Выходит, что-то другое заставляет Единое выходить из самого себя. Скорее всего, это стремление быть, а с бытием Единое обретает и способность быть познаваемым. Единое, которое едино, есть лишь возможность, и как таковая она совершенно проста и неделима. И что заставляет такое возможное бытие стать действительным, это остается у Платона необъяснимым, стремление Единого быть просто констатируется. Аристотель, как мы знаем, решил избежать этого изъяна в своих построениях – у него высшее бытие является в высшей степени действительным бытием. И в то же время Единое стремится остаться единым, быть всегда иным бытию, не растворяться в нем. Быть и в то же время не быть. Быть равным себе и быть отличным от себя. Но что в самости, чтойности, глубине идеи принуждает к столь различным, даже противоречащим способам бытия, это не становится предметом размышления для Платона. Другими словами, вряд ли он принимал, что противоречие находится внутри Идеи, а это важнейший пункт в собственных построениях Гегеля. У него Абсолютная Идея в силу своей отрицательности (самоотрицательности) порождает все многообразие сущего, а затем через отрицание многого возвращается к единству. У Платона же, скорее, бытие Идеи противоречиво, и здесь – поле действия платоновской диалектики. Позднейшие диалоги, в том числе и дошедшие сведения об эзотерическом учении Платона, которое удалось восстановить прежде всего благодаря трудам Тюбингенской школы – Х.-Й. Кремера и К.Гайзера, косвенно подтверждают это. Согласно этому учению, наряду с единым принципом-монадой, замкнутой и сверхсущей, не допускающей причастности себе, Платон полагает пару принципов: единицы – έν, начала тождественности и неопределенной двоицы – άόριστος δυας, начала инаковости и недостаточности, а также порождаемой двумя основными принципами иерархии сущностей, к каковым относятся, во-первых, числа и идеи, во-вторых, души и геометрические фигуры и, в-третьих, чувственно воспринимаемые тела и вещи видимого космоса. Другими словами, божественное бытие идей и чисел возникает в результате диалектического взаимоотношения Единицы и Диады, Единое же как Единое – над бытием, и потому лишено противоречий. Видимо, на пороге познания этого надбытийного Единого и прекращается диалектика.
И у Платона и у Гегеля высшее Единое или конкретное единство – Идея существуют в двоякой форме: как собственно единое – противопоставленное многому, так и воплощенное во многом. Гегель нашел механизм, объясняющий переход Единого во многое и многого в единое – а именно процесс самоотрицания внутренне противоречивого высшего начала, его саморазвития. Платон, как представляется, близок был к принципу эманации, принципу, который получил высшее развитие в неоплатонизме. https://www.plato.spbu.ru/CONFERENCES/2013/thes05.htm Сказки - жемчуга мира Книги Семи Морей
...Нам представляется жизненно важной проблема актуализации Платона, платонизма и неоплатонизма. В Платоне мы видим не просто философа или основателя отдельной школы, то есть явление, которое следовало бы рассматривать наряду с другими философами и другими школами. Мы убеждены, что Платон представляет собой средоточие философии как таковой, то есть дает саму парадигму философии, которую всем остальным философам остается лишь постигать или толковать. Но чтобы в полной мере признать такой подход, надо заведомо встать на позицию платонизма или какой-то иной философско-религиозной доктрины, основывающейся на онтологии вечности.
Философия Нового времени демонтировала вечность как «сомнительную гипотезу», как «миф», как следы «недонаучного», «архаического» стиля мышления. На ее место была поставлена онтология времени – истории, процесса, развития, эволюции и т.д. В таком случае Платон и платонизм относились к определенному временному моменту, и все тезисы платонизма интерпретировались, исходя из того знания, которое было получено позднее – в ходе дальнейшего становления философии. Таким образом, после Нового времени к Платону можно отнестись как относятся к речам детей или подростков – пусть гениальных, но ограниченных. Совсем иначе все будет выглядеть, если мы отнесемся к Платону так же, как относились его современники или он сам. Если он говорил о вечности, боге и идеях, то и нам следует прожить и испытать на себе это – вечность, богов и идеи. Без малейшей тени условности или игры. Возможно ли это? Это мы поймем только после того, как попытаемся воспринять Платона и платонизм напрямую, если станем платониками в самом полном смысле слова. Удастся ли нам привнести измерение вечности в эпохи Модерна и Постмодерна, эксплицитно и имплицитно основанные на его отрицании -- вопрос открытый. Для самой такой попытки необходимо осуществить фундаментальную революцию сознания. Платоническую революцию. Мы даже чисто теоретически сможем приблизиться к платонизму, только если воспримем его как абсолютную истину, требующую нашей подстройки под нее, а не ее самой под наше понимание.
Именно это мы начали в книге «В поисках темного Логоса» в разделе «Открытый платонизм», и собираемся продолжить в данной работе.
***
Мои размышления
Два слова скажу в отношении «Номахии» Александра Дугина, сохраняя восхищение огромным философским трудом автора. Война в основе деятельности ума, Логоса и усиление ярости войны при погружении внутрь при их развитии, утверждается концепцией «Ноомахии». Да, всё это имеет место и оспаривать не берусь. Но есть и пифагорейская философия восприятия Логоса, означающая любовь к глубинной мудрости, восхищение красотой вневременного совершенства, гармонизацию миров лучами божественного Знания. Каким явится Логос открытому, галактическому восприятию? Ответ прост. Война превращается в Творческую Игру Разума!
…Стихи стихами, образы образами, а суть… её не всегда удаётся выразить … За много тысяч лет земных Дух создал свод законов их: Отдача творчества Творца Твореньем мира… от лица, Что уподоблен сам Себе Мерцаньем светов в полутьме... Един закон для всех миров, Но в каждом таинство основ - Неповторимые века, Хотя зеркальны, как река!
Во всех мирах... узнай одно - По форме, свойствам, где зерно. Про-формой главных аксиом Творится мировой Закон. …Что неизменно? Только Он!
Единый, Неделимый, Вечный… Источник Жизни Мысли… млечной.
*
Все законы Сохраненья: Массы, импульса, движенья, Равномерности вращенья Звёзд, галактик и энергий... Сохраняют память духа О единстве Дома сердца, Где душа, что легче пуха, Вытанцовывает скерцо...
Поэтическое восприятие Закона Сохранения приближает нас к тому, что вечно и неизменно, к гармонии Космоса души человеческой. Сказки - жемчуга мира Книги Семи Морей
Дата: Пятница, 2023-01-13, 1:58 PM | Сообщение # 52
Ковчег
Группа: Администраторы
Сообщений: 18316
Статус: Offline
фрагмент первого Диалога "ЕВТИФРОН"
От себя два слова: Зачем нужны фрагменты или высказывания мудрецов, если не для того, чтобы настроиться на одну волну с мыслью человека исключительного и по уму, и по душе, и по духу, то есть, постараться войти в близкий мысленно-душевный контакт с цельным человеком, чье имя хранят века и тысячелетия...
Иными словами, хочу подарить читателю новое желание самому обратиться к первоисточнику и найти время для такого удивительного, надвременного сотворчества мысли с мудрецом... Это можно сделать, прочитав диалог полностью по ссылке ниже.
ФРАГМЕНТ
Сократ. Ведь если бы, дорогой Евтифрон, богоугодное и благочестивое было одним и тем же, то как благочестивое любили бы за то, что оно благочестиво, {11} так и богоугодное любили бы за то, что оно богоугодно; с другой стороны, если бы богоугодное было богоугодным потому, что его любят боги, то и благочестивое было бы благочестивым потому, что они его любят. У нас же получилось нечто противоположное – между богоугодным и благочестивым существует полное различие: одному свойственно быть любимым, потому что его любят, другое любят, потому что ему свойственно быть любимым. Похоже, Евтифрон, ты не желаешь разъяснить мне вопрос о том, что такое благочестивое, и показать его сущность, а говоришь лишь о некоем состоянии, {B} претерпеваемом благочестивым, а именно о том, что оно любимо всеми богами; сущность же его ты не раскрываешь. Послушай, если тебе угодно, не таись от меня, но скажи мне снова, с самого начала, в чем состоит сущность благочестивого, из-за которой оно любимо богами или испытывает еще какое-то состояние? Ведь из-за этого у нас с тобой не возникнет спора. Скажи же откровенно, что такое благочестивое и нечестивое?
Евтифрон. Но, Сократ, я как-то не могу объяснить тебе, что именно я разумею. Наше предположение всё блуждает вокруг да около и не желает закрепиться там, куда мы его водружаем.
Сократ. Евтифрон, то, что ты сказал, было бы {C} уместно в устах Дедала, нашего предка21; однако, если бы это были мои слова и положения, ты, пожалуй, мог бы и посмеяться надо мной – мол, ввиду моего с ним родства мои словесные построения от меня ускользают и не желают оставаться там, куда я их поставил; но ведь предположения эти принадлежат тебе, а потому и насмешка эта будет совсем не по адресу: именно твои положения оказываются неустойчивыми – ты видишь это и сам.
Евтифрон. Но мне как-то представляется, Сократ, что такая насмешка прямо относится к сказанному: ведь не я вложил в наши слова эту способность блуждать {D} и не оставаться на месте, но именно ты кажешься мне Дедалом. У меня-то они уж стояли бы твердо.
Сократ. Боюсь, мой друг, я окажусь искуснее этого мужа: ведь он придавал подвижность только своим творениям, я же – не только своим, но похоже, что и чужим. Однако особая тонкость моего искусства заключена в том, что я мудр поневоле: ведь больше, чем обладать искусством Дедала да еще вдобавок и богатством {E} Тантала [22], желал бы я, чтобы мои слова оставались твердо водруженными на месте. Но довольно об этом. Поскольку, мне кажется, ты слабоват, я сам постараюсь показать тебе, как надо мне разъяснить благочестие; но смотри, не падай духом прежде времени. Ну вот, не думаешь ли ты, что все благочестивое необходимо должно быть справедливым?
Евтифрон. Да, я так думаю.
Сократ. Значит, и все справедливое должно быть {12} благочестивым или же все благочестивое будет справедливым, справедливое же не всё будет благочестивым, но в одних случаях будет, а в других – нет?
Евтифрон. Сократ, я не поспеваю за твоими словами.
Сократ. Но ведь ты настолько же моложе меня, по крайней мере, насколько мудрее! Говорю я тебе, что ты расслабился от избытка мудрости. Однако, милейший. прошу тебя, подтянись: ведь не так уж трудно постичь то, что я говорю; говорю же я прямо противоположное тому, что сочинил поэт, молвивший:
Зевса, который все создал и сам все устроил, – Зевса не хочешь назвать: знать, со страхом стыд неразлучен 23. {B} Я же вот чем отличаюсь от этого поэта... Сказать тебе?
Евтифрон. Конечно.
Сократ. Мне не кажется, что "там, где страх, там и стыд" 24. Многие, думается мне, страшащиеся болезней, бедности и всего другого в таком же роде, страшатся, однако не стыдятся ни одной из пугающих их вещей. Ты не согласен?
Евтифрон. Конечно, согласен.
Сократ. Но зато там, где стыд, там и страх. Разве возможно, чтобы совестящиеся и стыдящиеся чего-либо люди не страшились и не избегали бы при этом дурной {C} молвы?
Евтифрон. Да, они страшатся.
Сократ. Поэтому неверно говорить где страх, там и стыд; наоборот, где стыд, там и страх, но вовсе не так обстоит дело, что всюду, где страх, там и стыд, ибо страх встречается чаще, чем стыд. Стыд ведь есть как бы часть страха, подобно тому как нечетное есть часть числа, однако дело обстоит не так, чтобы там, где было число, было и нечетное; наоборот, где нечетное, там и число. Теперь-то ты поспеваешь за мною?
Евтифрон. Да, конечно.
Сократ. Нечто подобное я говорил и тогда, спрашивая тебя: где справедливое, там и благочестивое, или же где благочестивое, там и справедливое, – так что не {D} всюду, где справедливое, там и благочестивое? Ведь благочестивое – часть справедливого: так мы скажем, или ты считаешь иначе?
Евтифрон. Нет, именно так. Мне кажется, ты правильно говоришь.
Сократ. Посмотри же еще и следующее: если благочестивое – часть справедливого, нам следует выяснить, какой именно частью справедливого оно является. Вот если бы ты спросил меня о чем-то таком, – к примеру, какою частью числа будет четное и что оно собой представляет, я ответил бы, что это число, не припадающее на одну ногу, но ровно стоящее на обеих ногах. Или ты иного мнения?
Евтифрон. Нет, я думаю именно так. {E}
Сократ. Вот и постарайся таким образом разъяснить мне, какою частью справедливого будет благочестивое, дабы я и Мелету мог сказать, чтобы он не чинил нам несправедливости и не обвинял нас в нечестии, ибо мы уже как следует у тебя обучились тому, что является праведным и благочестивым, а что – нет.
Евтифрон. Итак, Сократ, мне представляется, что праведным и благочестивым является та часть справедливого, которая относится к служению богам; то же, что относится к заботе о людях, будет остальною частью справедливого.
Сократ. Прекрасно, как мне кажется, ты это {13} молвил, Евтифрон, но мне недостает здесь самой малости: я не вполне уразумел, о каком служении и какой заботе идет речь; не хочешь же ты сказать, что забота о богах носит такой же характер, как забота обо всем прочем. Ну, к примеру, говорим же мы, что не любой человек умеет заботиться о лошадях, но лишь наездник. Не так ли?
Евтифрон. Конечно.
Сократ. Ведь искусство верховой езды – это и есть забота о лошадях?
Евтифрон. Да.
Сократ. И за собаками ведь не всякий умеет ходить, но только охотник?
Евтифрон. Так.
Сократ. Следовательно, охота связана с уходом за собаками. {B}
Евтифрон. Да. Сократ. А искусство ухода за рогатым скотом – это забота о скоте?
Евтифрон. Конечно.
Сократ. Ну а благочестие и праведность – это забота о богах, Евтифрон? Ты так утверждаешь?
Евтифрон. Именно так.
Сократ. Но ведь не всякая забота направлена на одно и то же. Например, она служит некоему добру и пользе для того, на кого направлена: так, лошади под заботливым воздействием искусства верховой езды, как ты замечаешь, получают пользу и становятся лучше. Или ты этого не думаешь?
Евтифрон. Нет, думаю.
Сократ. То же самое и собаки под воздействием охотничьего искусства, и быки от ухода за ними, я так {C} далее. Ведь не думаешь же ты, что забота приносит тому, о ком заботятся, вред?
Евтифрон. Нет, клянусь Зевсом.
Сократ. Значит, она приносит пользу?
Евтифрон. Как же иначе?
Сократ. Так значит, и благочестие, будучи заботой о богах, приносит богам пользу и делает их лучшими? И ты согласишься с тем, что, когда ты совершаешь что-то благочестивое, ты делаешь кого-то из богов лучшим?
Евтифрон. Конечно, нет, клянусь Зевсом!
Сократ. Да я и не думаю, Евтифрон, чтобы ты это утверждал, вовсе нет! Но именно поэтому я и спросил тебя, что ты разумеешь под служением богам. Я и не {D} предполагал, что ты имеешь в виду такого рода заботу.
Евтифрон. И верно, Сократ, я имею в виду не такую заботу.
Сократ. Так скажи же, какого рода служение богам является благочестивым?
Евтифрон. А такое, каким служат рабы своим господам.
Сократ. Понимаю: значит, это своего рода искусство служить богам.
Евтифрон. Несомненно.
Сократ. Можешь ли ты тогда сказать, к какому созиданию приводит искусство услужения врачам? Не приносит ли оно здоровье?
Евтифрон. Да, конечно.
Сократ. Ну а искусство услужения корабельным мастерам служит какому делу? {E}
Евтифрон. Ясно, Сократ, что созданию корабля.
Сократ. А искусство услужения зодчим служит созданию домов?
Евтифрон. Да.
Сократ. Так скажи же, добрейший, к какому созиданию ведет искусство услужения богам? Ясно, что ты это знаешь, коль скоро ты утверждаешь, что тебе лучше других людей ведомы божественные дела.
Евтифрон. И я говорю правду, Сократ.
Сократ. Но скажи, ради Зевса, что это за расчудесное дело, которое вершат боги, пользуясь нами как слугами?
Евтифрон. Многие чудесные дела они вершат, Сократ.
Сократ. {14} И военачальники тоже, мой друг; однако ты легко можешь сказать, что главное их дело – достижение победы в войне. Не так ли?
Евтифрон. Как же иначе?
Сократ. И землевладельцы, думаю я, совершают много чудесных дел; но главная их забота – добывание из земли пищи.
Евтифрон. Конечно.
Сократ. Ну и что же? Из множества чудесных дел, вершимых богами, какое дело является главным?
Евтифрон. Но я ведь только недавно сказал тебе, {B} Сократ, что немалое дело – в точности понять, как с этим всем обстоит. Скажу тебе лишь попросту, что если кто умеет говорить или делать что-либо приятное богам, вознося молитвы и совершая жертвоприношения, то это – благочестиво, и подобные действия оберегают и собственные дома, и государственное достояние; действия же, противоположные угождению богам, нечестивы и направлены на всеобщее разрушение и гибель.
Сократ. Но ты мог бы, Евтифрон, если бы пожелал, гораздо более кратко назвать то, о чем я тебя спросил. {C} Однако у тебя, видно, нет охоты меня научить. Вот и сейчас, лишь только приблизился ты к самой сути, как снова ускользнул в сторону. А если бы ты мне это ответил, я бы достаточно много узнал от тебя о благочестии. Теперь же – поскольку вопрошающий вынужден следовать за вопрошаемым, куда бы он ни повел, – поясни, как же ты все-таки понимаешь благочестивое и благочестие? Уж не есть ли это некое умение приносить жертвы и возносить молитвы?
Евтифрон. Вот именно.
Сократ. Но ведь приносить жертвы – это значит одарять богов, а возносить мольбы – значит у них что-то просить?
Евтифрон. Конечно же, Сократ. {D}
Сократ. Итак, согласно твоему слову получается, что благочестие – это наука о том, как просить и одаривать богов.
Евтифрон. Ты отлично понял, Сократ, то, что я сказал.
Сократ. Да ведь я жажду, мой друг, приобщиться к твоей мудрости и весь обратился в слух, так что ни одно твое словечко не пропадет даром. Но скажи мне, в чем состоит эта служба богам? Ты говоришь, что следует просить их и одаривать?
Евтифрон. Да, вот именно.
Сократ. Так не будет ли правильным просить их о том, в чем мы нуждаемся?
Евтифрон. Конечно, о чем же еще?
Сократ. А правильно ли будет одаривать их взамен {E} тем, в чем у них от нас есть нужда? Ведь как-то неловко одаривать кого-либо тем, в чем он вовсе и не нуждается.
Евтифрон. Ты говоришь правду, Сократ.
Сократ. Итак, Евтифрон, благочестие – это некое искусство торговли между людьми и богами.
Евтифрон. Что ж, пусть это будет искусство торговли, если тебе так нравится.
Сократ. Мне-то это совсем не нравится, коль скоро это неверно. Молви же, какую пользу извлекают боги из получаемых от нас даров? Что дают нам они, это любому ясно, ибо нет у нас ни единого блага, которое исходило {15} бы не от них. Но какая им польза от того, что они получают от нас? Или уж мы так наживаемся за их счет при этом обмене, что получаем от них все блага, они же от нас – ничего?
Евтифрон. Но неужели ты думаешь, Сократ, что боги извлекают какую-то пользу из того, что получают от нас?
Сократ. Но тогда что же это такое, Евтифрон, – наши дары богам?
Евтифрон. Что же иное, полагаешь ты, как не почетные награды, приятные им, как я сказал раньше?
Сократ. Значит, Евтифрон, благочестивое – это {B} приятное, а не полезное и угодное богам?
Евтифрон. Думаю, что, несомненно, это угодное им.
Сократ. Значит, вот оно что такое, благочестивое, – это угодное богам.
Евтифрон. Несомненно.
Сократ. И после всего этого ты удивляешься тому, что твои слова как бы не стоят на месте, но бродят вокруг да около, и обвиняешь меня в том, что я, как Дедал, заставляю их так бродить, а сам куда искуснее Дедала гоняешь слова по кругу! Или ты не замечаешь, что наше рассуждение, описав круг, вернулось к исходной точке? {C} Припомни же, что вначале благочестивое и богоугодное оказались у нас не одним и тем же, но двумя различными вещами. Или ты не припоминаешь?
Евтифрон. Припоминаю.
Сократ. А сейчас разве ты не замечаешь, что угодное богам ты называешь благочестивым? Разве угодное богам это не богоугодное? Как ты считаешь?
Дата: Пятница, 2023-01-13, 2:04 PM | Сообщение # 53
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 6116
Статус: Offline
Время*...оно по бульварам земным Поступью радости движется в космос С Бога-Творца время звёздное ростом Дочери Света и Света Сыны Могут быть Времени Жизни равны.
Время течёт по небесным пространствам. Тянет Его к бесконечным пределам. Будет и там кто-то жить... Когда тело Светом наполнится И в государствах Станут священными мысли о счастье.
Русское слово Время означает *Вращение Ворот* небесный странник
Дата: Пятница, 2023-01-13, 3:07 PM | Сообщение # 54
Хранитель Ковчега
Группа: Проверенные
Сообщений: 3891
Статус: Offline
ЦитатаНатья ()
Русское слово Время означает *Вращение Ворот*
Время - древнерусское слово "воремя", общеславянское - "вермя" или "вертмя", индоевропейское "vartman", что означает "колея", "след от колеса".
В просторах Млечного пути Для нас горит иное солнце, И мы спешим сквозь миг уйти В его мгновенное оконце. Там время пеною кипит, рождая надмиры вселенной, А Бог Любовью говорит через сердца волною пенной... В просторы Млечного пути влети хоть раз, ну хоть однажды, В иное солнце посмотри... Иное не даётся дважды... по книге "Хронос", часть 1 Сказки - жемчуга мира Книги Семи Морей
Дата: Пятница, 2023-01-13, 5:52 PM | Сообщение # 55
Хранитель Ковчега
Группа: Проверенные
Сообщений: 3891
Статус: Offline
Имя “философ” происходит от “философии”, как “музыкант” — от “музыки”. У философа, во-первых, должна быть природная склонность к наукам, приобщающим и подводящим к знанию умопостигаемого, а не изменчивого и текучего; во-вторых, он должен любить истину и ни в коем случае не допускать лжи, кроме того, он должен быть как-то от природы скромным и по натуре спокойным в смысле душевных волнений, поскольку тот, кто предан наукам о сущем и на них направляет свои устремления, не станет гнаться за удовольствиями. Сказки - жемчуга мира Книги Семи Морей
Дата: Суббота, 2023-01-14, 4:25 PM | Сообщение # 56
Хранитель Ковчега
Группа: Проверенные
Сообщений: 3891
Статус: Offline
Еще будущему философу нужно обладать независимостью суждения: мелочные соображения всего более враждебны душе будущего созерцателя божества и человека. И он должен быть от природы справедлив. Только когда он правдолюбив, независим и сдержан, ему пойдут впрок способности и память, которые также отличают философа.
Такие природные задатки в сочетании с правильным обучением и соответствующим воспитанием дают образцы совершенной добродетели; но если оставить их без внимания, они становятся причиной величайших зол. По имени соответствующих добродетелей Платон называет их скромностью (sophrosyne), мужеством и справедливостью. Сказки - жемчуга мира Книги Семи Морей
Дата: Воскресенье, 2023-01-15, 4:10 PM | Сообщение # 57
Хранитель Ковчега
Группа: Проверенные
Сообщений: 3891
Статус: Offline
Фрагмент "Диалоги" Платон
Сократ
...После государственных людей ходил я к поэтам, и к трагическим, и к дифирамбическим, и ко всем прочим, чтобы на месте уличить себя в том, что я невежественнее, чем они. Брал я те из их произведений, которые, как мне казалось, всего тщательнее ими отработаны, и спрашивал у них, что именно они хотели сказать, чтобы, кстати, и научиться от них кое-чему. Стыдно мне, о мужи, сказать вам правду, а сказать все-таки следует. Ну да, одним словом, чуть ли не все присутствовавшие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами, чем они сами. Таким образом, и относительно поэтов вот что я узнал в короткое время: не мудростью могут они творить то, что они творят, а какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают того, о чем говорят . Нечто подобное, как мне показалось, испытывают и поэты; и в то же время я заметил, что вследствие своего поэтического дарования они считали себя мудрейшими из людей и в остальных отношениях, чего на деле не было. Ушел я и оттуда, думая, что превосхожу их тем же самым, чем и государственных людей...
Под конец уж пошел я к ремесленникам.
Фрагмент - после признания Сократа виновным}
Многое, о мужи афиняне, не позволяет мне возмущаться тем, что сейчас случилось, тем, что вы меня осудили, между прочим и то, что это не было для меня неожиданностью. Гораздо более удивляет меня число голосов на той и на другой стороне. Что меня касается, то ведь я и не думал, что буду осужден столь малым числом голосов, я думал, что буду осужден большим числом голосов. Теперь же, как мне кажется, перепади тридцать один камешек с одной стороны на другую, и я был бы оправдан. Ну а от Мелета, по-моему, я и теперь ушел; да не только ушел, а еще вот что очевидно для всякого: если бы Анит и Ликон не пришли сюда, чтобы обвинять меня, то он был бы принужден уплатить тысячу драхм как не получивший пятой части голосов.
Ну а наказанием для меня этот муж полагает смерть. Хорошо. Какое же наказание, о мужи афиняне, должен я положить себе сам? Не ясно ли, что заслуженное? Так какое же? Чему по справедливости подвергнуться или сколько должен я уплатить за то, что ни с того ни с сего всю свою жизнь не давал себе покоя, за то, что не старался ни о чем таком, о чем старается большинство: ни о наживе денег, ни о домашнем устроении, ни о том, чтобы попасть в стратеги, ни о том, чтобы руководить народом; вообще не участвовал ни в управлении, ни в заговорах, ни в восстаниях, какие бывают в нашем городе, считая с себя, право же, слишком порядочным человеком, чтобы оставаться целым, участвуя во всем этом; за то, что я не шел туда, где я не мог принести никакой пользы ни вам, ни себе, а шел туда, где мог частным образом всякому оказать величайшее, повторяю, благодеяние, стараясь убеждать каждого из вас не заботиться ни о чем своем раньше, чем о себе самом, – как бы ему быть что ни на есть лучше и умнее, не заботиться также и о том, что принадлежит городу, раньше, чем о самом городе, и обо всем прочем таким же образом. Итак, чего же я заслуживаю, будучи таковым? Чего-нибудь хорошего, о мужи афиняне, если уже в самом деле воздавать по заслугам, и притом такого хорошего, что бы для меня подходило. Что же подходит для человека заслуженного и в то же время бедного, который нуждается в досуге вашего же ради назидания? Для подобного человека, о мужи афиняне, нет ничего более подходящего, как получать даровой обед в Пританее, по крайней мере для него это подходит гораздо больше, нежели для того из вас, кто одержал победу в Олимпии верхом, или на паре, или на тройке, потому что такой человек старается ч о том, чтобы вы казались счастливыми, а я стараюсь о том, чтобы вы были счастливыми, и он не нуждается в даровом пропитании, а я нуждаюсь. Итак, если я должен назначить себе что-нибудь мною заслуженное, то вот я что себе назначаю – даровой обед в Пританее.
Может быть, вам кажется, что я и это говорю по высокомерию, как говорил о просьбах со слезами и с коленопреклонениями; но это не так, афиняне, а скорее дело вот в чем: сам-то я убежден в том, что ни одного человека не обижаю сознательно, но убедить в этом вас я не могу, потому что мало времени беседовали мы друг с другом; в самом деле, мне думается, что вы бы убедились, если бы у вас, как у других людей , существовал закон решать дело о смертной казни в течение не одного дня, а нескольких; а теперь не так-то это легко – в малое время снимать с себя великие клеветы. Ну так вот, убежденный в том, что я не обижаю ни одного человека, ни в каком случае не стану я обижать самого себя, говорить о себе самом, что я достоин чего – нибудь нехорошего, и назначать себе наказание. С какой стати? Из страха подвергнуться тому, чего требует для меня Мелет и о чем, повторяю еще раз, я не знаю, хорошо это или дурно? Так вот вместо этого я выберу и назначу себе наказанием что-нибудь такое, о чем я знаю наверное, что это – зло? Вечное заточение? Но ради чего стал бы я жить в тюрьме рабом Одиннадцати, постоянно меняющейся власти? Денежную пеню и быть в заключении, пока не уплачу? Но для меня это то же, что вечное заточение, потому что мне не из чего уплатить. В таком случае не должен ли я назначить для себя изгнание? К этому вы меня, пожалуй, охотно присудите. Сильно бы, однако, должен был я трусить, если бы растерялся настолько, что не мог бы сообразить вот чего: вы, собственные мои сограждане, не были в состоянии вынести мое присутствие и слова мои оказались для вас слишком тяжелыми и невыносимыми, так что вы ищете теперь, как бы от них отделаться; ну а другие легко их вынесут? Никоим образом, афиняне. Хороша же в таком случае была бы моя жизнь – уйти на старости лет из отечества и жить, переходя из города в город, будучи отовсюду изгоняемым. Я ведь отлично знаю, что, куда бы я ни пришел, молодые люди везде будут меня слушать так же, как и здесь; и если я буду их отгонять, то они сами меня выгонят, подговорив старших, а если я не буду их отгонять, то их отцы и домашние выгонят меня из-за них же.
Дата: Воскресенье, 2023-01-15, 4:26 PM | Сообщение # 58
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 6116
Статус: Offline
ЦитатаШахерезада ()
Таким образом, и относительно поэтов вот что я узнал в короткое время: не мудростью могут они творить то, что они творят, а какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают того, о чем говорят . Нечто подобное, как мне показалось, испытывают и поэты; и в то же время я заметил, что вследствие своего поэтического дарования они считали себя мудрейшими из людей и в остальных отношениях, чего на деле не было. Ушел я и оттуда, думая, что превосхожу их тем же самым, чем и государственных людей...
Сосуд не полон и не пуст. Он наполняется веками. Хранится жемчуг в нём и камни. И чей-то плач из детских уст. Слоёв немеряно. До верха Ещё так долго впереди. Друг друга узнаём в пути По древним отголоскам эха. Так и идём - За слоем слой... Земных плодов в один гербарий Руками жизни собираем И где-то здесь Век Золотой... небесный странник
Сообщение отредактировал Натья - Воскресенье, 2023-01-15, 4:27 PM
Дата: Понедельник, 2023-01-16, 9:22 AM | Сообщение # 59
Хранитель Ковчега
Группа: Проверенные
Сообщений: 3891
Статус: Offline
ЦитатаБелоснежка ()
Неравенство участников Одной из характерных черт диалогов также является неравенство участников, ведущих их. В каждом произведении всегда есть ведущий персонаж (Сократ, а затем и другие герои), который контролирует ход диалога, задаёт вопросы своему оппоненту. Представляется, что Платон намеренно прописывал своих героев неравными в том числе по интеллектуальным способностям, а также в нравственном отношении, чтобы в том числе показать, что может мешать человеку стать настоящим диалектиком, философом (так, например, в «Горгии» Калликл представлен как «неподходящий» для философии человек в силу недостаточности его нравственной культуры, несмотря на то, что он весьма умён). Кроме того, неравенство спорящих трактуется и как необходимое условие для достижения определённой финальной точки рассуждения. Если бы собеседники в диалоге были равны в своих диалектических способностях, то большинство диалогов должны были бы заканчиваться апориями или же просто не достигали бы никакой конечной истины. Поэтому ведущий собеседник всегда способен ответить на любые выпады оппонента[1].
Вспоминается диалог суфийской притчи, вполне в платоновом стиле, которую не раз публиковала и делала разбор подтекстов на форуме. В ней неравенство участников разговора является лишь внешним, для любопытной толпы явным, но на деле беседу вели равные в миропонимании и духовном плане суфии, выглядевшие необычно именно для возбуждения, тормошения спящего сознания толпы.
НАКШБАНДИ
Учитель дервишей, великий Накшбанди, Вёл разговор на главной площади столицы. Лазурь мечетей восходила от земли, И улетали ввысь премудрости жар-птицы.
Но вот случайно в круг собравшихся вошёл Бродячий дервиш, что из братства Маламати, - «Людьми укора» называли, «светом шор»... И разговор прервался, будто бы… некстати.
- Идёшь откуда ты? Скажи, любезный друг? Так суфий суфия приветствует обычно, - Я представленья не имею, путь мой - круг, - Шутя, ответил, осмотревшись вскользь, тактично.
А уж вокруг зашелестели: - Пустозвон! Учитель, строго ход беседы соблюдая, Вопрос второй ему, повысив голос, тон: - Куда идёшь ты? - а в ответ опять, - - Не знаю. - А что есть бог? - опять, - Не знаю. - Что есть зло?... - А что же правильно? - Тут дервиш улыбнулся: - Да то, что нравится, и что мне хорошо! - А что неправильно? - Что плохо мне, - запнулся...
И тут толпа во гневе прочь его смела. Но он ушёл целенаправленно и смело В том направлении, что значит - никуда... А Накшбанди сказал: - Он сделал свое дело!
«Людьми укора» называли только тех, кто, словно зеркало, покажет отраженье того, что мы не видим, просто не успев заметить то, что затмевает самомненье.
Когда ты делом занят истинно своим, то любопытным ты не станешь объяснять, и даже тем, кто жаждет видеть и понять поток всех дел и русло действий вместе с ним... Любая внешняя оценка этих дел второстепенна тем, кто сутью овладел.
Разбор суфийских притч следует делать самостоятельно, но для тех, кто впервые читает такие тексты, поясню. В самом начале обычно заложен "краеугольный" камень, о который читателю нужно бы споткнуться... то есть, не просто внимательно прочесть начало сказки, а «включиться» сознанием. Например, так. Учитель дервишей, великий Накшбанди Вёл разговор на главной площади столицы.
На что следует обратить внимание тут? На то, что перед нами не учитель людей, собравшихся на площади, а учитель дервишей! Что он просто вёл разговор, а не учил! Ибо не было рядом учеников, а лишь любопытные, считающие, что вполне понимают великого Учителя. Обратите внимание на то, что главная площадь восточной столицы обычно базарная, то есть, это место, где собираются болтающие торгаши и покупатели, а не ученики...
Тем не менее, суфий – человек в миру, но не от мира - несёт свет знания именно в тёмную толпу простого народа. Обычным разговором, необычными ответами, мимолётной мудрой беседой можно достичь большего, чем поучением... далее Сказки - жемчуга мира Книги Семи Морей
Дата: Понедельник, 2023-01-16, 11:00 AM | Сообщение # 60
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 6116
Статус: Offline
ЦитатаШахерезада ()
«Людьми укора» называли только тех, кто, словно зеркало, покажет отраженье того, что мы не видим, просто не успев заметить то, что затмевает самомненье.
Да, пока мы не поднялись выше того уровня , который нам навязывают тёмные силы.
Миры, творимые добром. Миры, творимые любовью. Миры, окрашенные кровью. Миры, заполненные злом. Миры, в которых мы рождались, Где видели ночами сны В мирах, где не было войны. Миры, в которых продолжали Рождаться мы... Где нас премудростям учили. Где становились на крыло. Где нам, смеясь, ломали крылья. Где душам было тяжело Держать пытаться равновесье, И верить, что придёт оно Такое время, где волной Омоется Земля, и песни Про новый мир воскреснут вновь, Как голоса небес... Как вестник, Принесший утром радость в дом Миров, в которых мы живём... небесный странник
•Новые сообщения ·
Правила
•Поиск•]
Традиции Галактического Ковчега тут!
.
.
.
..
