Дата: Вторник, 2021-02-09, 0:24 AM | Сообщение # 21
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
11 ЗНАЧЕНИЕ И ЗВУЧАНИЕ
То, что смысловая и морфологическая мотивированность существуют, очевидно. Тут не о чем спорить и нечего доказывать. Но с третьим типом мотивированности – фонетическим – все гораздо сложнее. Поскольку мы, как правило, не осознаем фонетической значимости, то, естественно, не можем сознавать и фонетической мотивированности слова. Нужны специальные доказательства того, что звучание и значение слова стремятся к взаимному соответствию. Такие доказательства как раз и можно получить, вычисляя фонетическую значимость слов по формуле F и сопоставляя затем полученные результаты с признаковым аспектом значения тех же слов. Конечно, чтобы доказательства были убедительными, нужно «просчитать» многие тысячи слов, потому что в огромных лексических запасах языка всегда можно подобрать десяток-другой примеров для подтверждения любой гипотезы. Только большой материал выявит какие-то общеязыковые тенденции. И здесь на выручку приходит электронно-вычислительная техника, с помощью которой мы вычислили фонетическую значимость десятков тысяч слов (пока только существительных).
Давайте познакомимся поближе с работой компьютера. Слова для расчета берутся в «звукобуквенном» виде, т. е. из звуковых характеристик учитывается только мягкость согласных и ударение. Мягкость согласных компьютер определяет сам по простому правилу: согласные, которые могут быть мягкими и твердыми, смягчаются перед И, Е, Ё, Ю, Я и мягким знаком. А вот место ударения нужно каким-либо способом указать, например с помощью апострофа. Так что слова вводятся в компьютер в обычном печатном виде, только с отметкой об ударении. Конечно, «звукобуквенная» форма слова отличается от звуковой.
Например, слово любовь мы произносим как [л'убоф'], но с такой формой записи нам почему-то трудно согласиться, не так ли? Все же нам кажется, что после Л' звучит не совсем У, а на конце слова — не совсем Ф'. Это происходит потому, что на восприятие этого слова в сознании влияет его буквенная форма. Ведь пишется Ю, а не У. И мы помним, что Ю оценивается по шкалам вовсе не так, как У. На конце слова пишется ВЬ, а в других его формах (любви, любовью) звучит вовсе не Ф', а В'. Поэтому нам покажется, пожалуй, более подходящей формой Л'ЮБОВ'. Именно в таком виде рассчитает это слово компьютер по формуле F.
«Лексикон» компьютера, его словарный запас – это хранящийся в памяти список шкал. Так что описать фонетическую значимость слова компьютер может только с помощью прилагательных, задающих шкалы. По каждой шкале он рассчитывает фонетическую значимость очередного слова и сам выбирает характеристики этой значимости.
Чтобы пояснить, как он это делает, вспомним, что означают показатели F. Если, например, после вычислений оказалось, что звуковая форма слова апельсин получила по шкале «большой -маленький» оценку 3,5 (т. е. F = 3,5), а слово арбуз - оценку 2,2, то это значит, что на шкале слова расположились так (см.рис.)
Мы условились считать, что нейтральная зона шкалы занимает расстояние от 2,5 до 3,5. Поэтому все величины F, которые попадают в зоны от 2,5 и меньше и от 3,5 и больше, считаются значимыми.
Оценка 2,2 меньше, чем 2,5, следовательно, она значима и обозначает, что звуковая форма слова арбуз построена в среднем из «больших» звуков. Другими словами, фонетическая значимость слова арбуз может быть охарактеризована по этой шкале признаком «большой». Оценка 3,5 тоже значима, следовательно, для звуковой формы слова апельсин формула F дает признак «маленький». Оценки для слов вальс, ива, лицо попадают в нейтральную зону (2,6; 3,0; 3,4), поэтому по данной шкале звуковым формам этих слов нельзя приписать никакого признака, они «никакие». Вы скажете, что между оценками 2,6 и 3,4 все же большое различие, почему же мы одинаково считаем звучание слов вальс и лицо по данной шкале «никаким»? Возможно, что различие оценок в этом случае и отражает какие-то тенденции. Но не будем забывать того, что и средние оценки звуков в таблице 1 и частотности звуков в таблице 2 - величины вероятностные, т. е. подверженные случайным колебаниям. Ведь если провести повторный эксперимент по измерению фонетической значимости звуков, то средние оценки не обязательно во всех случаях получатся точно такими же, как в таблице 1. Некоторые из них точно повторят прежние, другие окажутся близкими, но не точно такими же. То же и с частотностями. Какие бы большие объемы текстов мы ни брали для вычисления средних частотностей звуков, все же при каждом новом измерении будут получаться хотя и близкие, но не совпадающие с таблицей 2 результаты.
Поэтому и формула F дает величины не абсолютные, а вероятностные. В таком случае каждой из этих величин нужно обеспечить простор для возможных колебаний. Зоны шкалы и создают такой простор. Вот мы и считаем, что расстояние от 2,6 до 3,4 необходимо и достаточно для случайных колебаний «нейтральной точки» (3,0), а если отклонения выйдут за эти границы, они перестанут быть случайными – окажутся значимыми.
Отсюда легко вывести четкое правило для машины: если для некоторого слова по данной шкале F;2,5, то для характеристики фонетической значимости слова выбирается первый антоним шкалы, если F;3,5 – второй. По этому правилу машина отбирает из своего лексикона признаки и печатает их с указанием соответствующих величин F. Например, результат анализа фонетической значимости слова бык выглядит так: БЫК – большой (2,0), грубый (4,0), мужественный (4,0), темный (3,5), сильный (2,4), громкий (2,3), могучий (2,2).
Поскольку этот набор характеризует содержательность звуковой формы, а не значение слова, то нет надобности, скажем, согласовывать признаки со словами в роде или числе. И если для слова белка по шкале «быстрый - медленный» F=2,4, то соответствующий признак приписывается слову в форме «быстрый», а не «быстрая», потому что это признак звучания комплекса б' - е - л - к - а, но не зверька под названием «белка».
Однако понятно, что результаты такого «автоматического» анализа имеют смысл только в том случае, если полученные характеристики содержательности звучания слов сопоставляются с характеристиками признакового аспекта их значения.
Такую, казалось бы, «сознательную» часть работы тоже может выполнить электронно-вычислительная машина, если, конечно, мы дадим ей необходимую информацию о признаковых аспектах значений слов, причем информация должна быть выражена количественно. А для этого необходимо измерить признаковое значение слов. И желательно получить результаты измерения в тех же единицах, в которых уже измерена фонетическая значимость слов.
А что это за единицы? Во всех наших измерениях такими единицами являются деления шкал. Так, может быть, измерять признаковые значения слов на тех же признаковых шкалах? Оказывается, вполне возможно. Например, мы задаем информантам шкалу «хороший - плохой» в точно таком же виде, как для измерения значимости звуков (очень хороший - 1, хороший - 2, никакой - 3, плохой - 4, очень плохой - 5), и предлагаем для оценки не звуки, а слова. Информанты, понятно, будут реагировать отнюдь не на звучание, а на значение слов, и мы измерим как раз то, что хотели, - признаковый аспект значения. Причем средние оценки будут получены в тех же единицах шкалы, что и для звуков!
Так, по ответам информантов средняя оценка для слова дом составляет 2,2. Значит, в коллективном сознании носителей языка со словом дом связано представление о чем-то хорошем. Показатель фонетической значимости звукового комплекса того же слова (F) оказывается равным 2,3, т. е. звучание слова тоже оценивается как «хорошее». Сопоставив две цифры (2,2 и 2,3), можно уверенно сказать, что по этому признаку звучание и значение слова дом находятся в соответствии.
Имея в своей памяти оценки признакового значения слов, компьютер легко сопоставляет их с вычисленными им оценками фонетической значимости тех же слов и делает вывод о сходстве или различии сравниваемых аспектов. Такой способ сопоставления точен и объективен. Но в этой книжке у нас с вами несколько иная задача. Мы хотим обнаружить фонетическую мотивированность слов, проследить за взаимоотношениями между их звучаниями и значениями, и готовые «машинные» ответы мало нам в этом помогут. Будет гораздо нагляднее, если мы станем оперировать не цифрами, а непосредственно содержательными характеристиками звучания и значения.
Для этого достаточно взять выданные компьютером характеристики фонетической значимости и устанавливать их соответствие (или несоответствие) признаковому значению слов интуитивно, по своему разумению. Ведь в большинстве случаев мы достаточно ясно осознаем признаковые значения. Действительно, кто будет спорить, что дом – это, в общем-то, что-то хорошее, а хам – плохое, что мимоза – нежная, а гангстер – грубый, что птица – быстрая, а удав – медленный?
Здесь, конечно, есть определенная опасность. Например, слово бокс получило «хорошую» оценку звучания (F = 2,4). А как эта оценка соотносится с признаковым значением? Хороший это вид спорта или плохой? Мнения могут разделиться. Одним бокс нравится, другие смотреть не могут. В этом случае целесообразнее всего такую шкалу просто не учитывать, поскольку признаковое значение по ней выражено нечетко. Зато относительно шкал «женственный - мужественный» или «быстрый - медленный» разногласий, пожалуй, не будет, и то, что звуковая форма слова бокс получила по этим шкалам оценки «мужественный» (4,1) и «быстрый» (2,2), единодушно будет признано как свидетельство соответствия звучания и значения.
Может возникнуть еще и такая ситуация. Слово арбуз получило такие характеристики звучания: «большой» (2,2), «мужественный» (3,9), «сильный» (2,4), «громкий» (2,2), «могучий» (2,3). Но с признаковым значением этого слова можно соотнести лишь первую характеристику: хотя арбузы бывают и большие, и маленькие, все же в нашем представлении арбуз — это скорее что-то большое, чем маленькое. Остальными характеристиками и противоположными им арбуз обладать не может. Он не может быть мужественным или женственным, сильным или слабым, громким или тихим, могучим или хилым. Поэтому здесь нет основания говорить ни о соответствиях, ни о противоречиях звучания и значения по этим признакам. Они просто безразличны для арбуза. Другими словами, совершенно неважно, какие оценки получит этот звуковой комплекс по таким признакам – получи он любые оценки, это все равно не будет свидетельствовать ни о противоречиях, ни о соответствиях звучания значению. В тех случаях, когда для значения слова выданные машиной признаки «безразличны», их также не следует учитывать, важно обратить внимание лишь на существенные для признакового значения характеристики.
Попробуем проанализировать таким способом отношения между звучаниями и значениями слов на простом и наглядном материале, а именно на словах, называющих какое-либо звучание или звучащий предмет: рык, шорох, писк, барабан, свирель и т. п. Ясно, что звуковая форма таких слов непременно должна соответствовать характеру называемого звучания. Машина просто «обязана» выдать для звуковой формы слова рев признак «громкий», а для слова тишь - «тихий». Иначе не может быть. И если бы вдруг получилось наоборот (рев — «тихий», а тишь - «громкий»), нам пришлось бы заключить, что или вся наша система анализа фонетической значимости неправильна, или звучания и значения слов не связаны между собой никакими отношениями. Что ж, давайте посмотрим. Вот характеристики звучания слов, выданные компьютером по существенным для данных слов шкалам.
Да, все так, как и должно было быть: и рев – «громкий», и тишь – «тихий». И во всех остальных случаях результаты весьма показательны. Не правда ли, когда читаешь признаки, полученные для этих слов, невольно создается иллюзия, что это признаки значений, а не звучаний? Настолько точно, настолько явно их звучания соответствуют значениям! Звуковая форма здесь, конечно, небезразлична к содержанию, не произвольна, напротив, она своим звучанием подчеркивает, поддерживает, буквально выражает содержание.
Интересно, что соответствия звучания и значения обнаруживаются не только по линии «звуковых» признаков типа «громкий - тихий», но и по другим признакам, которые описывают звучание образно. Например, звуковой комплекс треск получил характеристики «шероховатый» и «угловатый». И хотя звук не может иметь осязательных или линейных признаков, тем не менее согласитесь, что сухой, резкий, прерывистый треск не назовешь гладким, плавным, округлым, это действительно какой-то шершавый, ломаный звук. Или звучание слова свирель. Оно получило единственную характеристику — «светлый». И хотя это не «звуковой», а «зрительный» признак, все же звучание свирели действительно представляется нам светлым.
Итак, фонетическая мотивированность явно существует и вместе со смысловой и морфологической мотивированностью обеспечивает тесную взаимосвязь между содержанием и формой слова. Правда, «звуковые» слова – это лишь небольшая и специфическая группа лексики. Собственно говоря, неудивительно, что на таком материале получены хорошие результаты. Так и должно было быть. А вот как поведут себя обычные слова? Обнаружится ли у них стремление звуковой формы и содержания к взаимосоответствию? Вот главный вопрос всей книжки и всей теории фонетической содержательности.
С чего начать анализ лексики этого типа? Видимо, с таких слов, которым фонетическая мотивированность нужнее всего. Обратим внимание на слова, вызывающие и обозначающие различные чувства. Таким словам необходима выразительность, яркость звучания, подчеркивающая, усиливающая их «чувственное», экспрессивное содержание. Рассмотрим некоторые характеристики звучания, выданные компьютером для такой лексики.
Как по-вашему, соответствуют ли эти характеристики признаковым значениям слов? Едва ли кто-нибудь ответит отрицательно. Звучание и значение во всех приведенных словах, несомненно, находятся во взаимном соответствии. Вот почему эти слова так выразительны и жизнеспособны. Они эмоционально окрашены и широко употребляются в речи, особенно разговорной, а также в художественных произведениях.
Интересно, что у слов такого типа гармония звучания и значения проявляется наиболее ярко по нескольким основным для признакового значения характеристикам, остальные признаки как бы игнорируются фонетической формой. Это происходит, очевидно, потому, что в признаковом значении таких слов очень сильно подчеркнута одна какая-либо сторона, один аспект. Например, хиляк или хлюпик - слабый, пассивный человек, но эти признаки так выделены в значении, что становятся буквально понятийными, и звучание слова всячески подчеркивает именно эти признаки, все другие характеристики отступают, они не важны. Иначе говоря, и звучание, и значение в этих случаях узконаправленны, но ярки. Звучание создает мощную поддержку признакового значения, еще более усиливая его. Отсюда можно сделать вывод, что между степенью выразительности слова и степенью соответствия его звучания и значения существует прямая связь.
Судите сами. По шкале «безопасный - страшный» слова страх, ужас, жуть получили признак «страшный», но для слова страх по этой шкале F = 3,6; ужас - 3,7; жуть - 4,1. Другими словами, «устрашающий» характер звучания в этом ряду нарастает от слова страх к слову жуть. Но и экспрессивная окраска нарастает так же!
См. рис., смотрите, как точно звучание следует за экспрессивной окраской значения, изменяясь от «красивого» в красивом слове лик до «отталкивающего» в отталкивающем слове харя. Вычислите самостоятельно F по шкале «нежный— грубый» для слов очи - глаза - буркалы, и вы увидите ту же закономерность - чем грубее значение слова, тем «грубее» его звучание.
Нет, это не игра случая, это мудрое устройство языка, использующего все возможности для того, чтобы выразить значение как можно более точно и ярко!
Продолжим поиск соответствий звучания и значения, обратившись теперь к словам, которым, казалось бы, нет необходимости иметь яркую и выразительную звуковую форму. Возьмем, скажем, названия растений, птиц, животных, явлений природы и т. п. Слова самые обычные. Мы их постоянно слышим и произносим и едва ли замечаем что-то особенное в их звучании. Но послушайте, как твердо звучат слова дуб, бук, граб и как мягко - ива, липа. Баобаб звучит мощно, тяжело, мимоза — нежно, невесомо. Слово бамбук - крепкое и звонкое, а тюльпан - изысканное и красивое. И даже представить себе нельзя, чтобы было наоборот: могучее дерево назвали бы словом лилия, а нежный цветок - словом баобаб.
Или это все наши субъективные суждения? Фантазии, порожденные образами растений? Посмотрим на «машинные» характеристики звуковой формы таких слов.
Дата: Вторник, 2021-02-09, 0:26 AM | Сообщение # 22
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
11 Значение и звучание
Не обманули нас наши впечатления, все так и есть – звучания слов гармонично слиты с их значениями, что придает словам жизненную силу, обеспечивает широкЬе их употребление в прямом и в переносном значениях. Почему дуб – символ мощи, силы, мужественности, а ива или рябина – нежности и женственности? Конечно, в первую очередь потому, что дуб – мощное и могучее дерево, а ива – гибкое и трепетное, рябина – тонкое и красивое. Но и звучание, поддерживая именно эти характеристики, тоже помогает «одушевлению».
Поражает точная организация звуковой формы названий многих зверей, птиц и других существ. Послушайте, как «рычит» слово барс или рысь. И признаки звуковой формы соответствующие: барс – «грубый», «сильный», «быстрый»; рысь – «темный», «сильный», «страшный». Но сравните: лань, олень. Чувствуете контраст в звучании? Компьютер подтверждает наши впечатления, выдавая для этих слов совсем иные характеристики: «хороший», «быстрый», «красивый», «гладкий».
Слова, запечатлевшие мир природы, обладают конкретным значением с четким признаковым аспектом. Поэтому так легко сопоставлять их форму с содержанием. Да и другие слова, слова с конкретным значением с такой точки зрения – благодатный материал. Получив «машинные» характеристики их звуковой формы, мы без затруднений обнаруживаем соответствие этих характеристик значениям слов.
Но не только слова с конкретным значением подвластны действию фонетической мотивированности. Если признаковое значение проявляется достаточно четко в словах с абстрактным значением, то звучание таких слов также дает в общем соответствующие характеристики. Так, для звучания слова добро получен признак «добрый», а для слова зло - «злой». Ясно, что этого достаточно, чтобы говорить о соответствии значения и звучания, независимо от того, какие оценки получат эти слова по другим шкалам. Гармонирует звучание и значение и в других абстрактных словах.
Вы, наверное, заметили, что соответствия звучания и значения до сих пор демонстрировались в основном на словах, давно бытующих в языке. И это не случайно. Язык, как система самонастраивающаяся, веками сравнивает варианты, отбирает из них лучшие и постоянно шлифует отобранные слова, обеспечивая им наилучшие условия функционирования. Отбор и шлифовка идут по разным направлениям, но в том числе, конечно, и по линии гармонии звучания и значения. Поэтому и немудрено, что слова-старожилы дают наиболее яркие результаты.Однако действие фонетической мотивированности распространяется и на слова, недавно вошедшие в язык, но хорошо в нем закрепившиеся.
Среди этих примеров есть один довольно редкий. Слово робот получило одновременно и положительные («активный, величественный»), и отрицательные («грубый, страшный») характеристики. Что это, случайность? Может быть. А может быть, удивительное соответствие звучания слова нашему двойственному отношению к «механическому человеку»?
Все приведенные примеры соответствия звучания и значения – это только малая часть выданного компьютером огромного числа слов, для которых характерно гармоничное единство содержания и фонетической формы. Такие соответствия, конечно, не случайны – для этого они слишком многочисленны и часто поразительно точны.
Правда, иногда при сопоставлении звучания и значения несколько коробит стилистическая шероховатость характеристик звучания и даже их стилистическая неуместность в приложении к значению. Например, признак «грубый», полученный для характеристики звучания слов бор, булат, граната, дом, дым и др., кажется не совсем подходящим, хотя ясно, что во всех этих случаях слова обозначают что-то «не нежное». Или, скажем, звучание слов апельсин, ель, ива, лето, лилия, липа и др. оказалось «безопасным». Этот признак нельзя считать безразличным для данных слов, так как, если бы по этой шкале был получен противоположный признак «страшный», мы должны были бы принять его в расчет как противоречащий признаковому значению. В данном случае показатель F отражает тот факт, что все эти слова звучат «не устрашающе», «не пугающе», но нет подходящего прилагательного, чтобы описать этот оттенок их признакового значения. Такие ситуации возникают очень часто. Например, апельсин, ива, лилия, лист, тюльпан – явно нечто «незлое», а краб и паук – «неженственное», но признаки «добрый» или «мужественный» в применении к значениям этих слов оказываются стилистически неуместными.
Конечно, стилистические тонкости вообще не должны учитываться, когда речь идет о характеристиках звуковой формы слова. Но поскольку эти характеристики сопоставляются с признаковым значением, желательно все же уменьшить стилистическую шероховатость.
Это можно сделать несколькими способами. Во-первых, использовать возможность взаимозамены однородных шкал внутри одного измерения. Вспомните признаковое пространство. Каждое измерение пространства может быть задано любой шкалой, входящей в измерение. Например, представителем измерения оценки может быть не только шкала «хороший - плохой». В этой роли могут выступать (пусть с несколько меньшим успехом) также шкалы «красивый - отталкивающий», «светлый - темный», «добрый - злой». Другими словами, измерение – это не одна шкала, а пучок шкал, внутри которого шкалы становятся в какой-то мере взаимозаменяемыми. В измерении силы взаимозаменяемы шкалы «сильный - слабый», -«женственный - мужественный», «нежный - грубый»; в измерении подвижности – «активный - пассивный», «быстрый - медленный», «подвижный - медлительный».
Значит, в том случае, когда для характеристики звучания слова получены значимые показатели F по нескольким шкалам одного измерения, мы вправе выбирать лишь тот из признаков, который стилистически наиболее удачен в отношении значения слова. Так, для звучания слов ива, лилия, липа, лист, лютик, тюльпан получены значимые F по трем признакам оценки: «хороший», «красивый», «добрый». Вполне допустимо выбрать из них только наиболее подходящий признак «красивый», а остальные опустить. Для слов дым, краб, паук получено два признака группы силы: «грубый» и «мужественный». В данном случае лучше оставить только признак «грубый».
Дублирование шкал служит также «подстраховкой» в тех случаях, когда случайные колебания средних приводят к нежелательным сдвигам их в границах нейтральной зоны. Например, слова жмот, жратва звучат явно «плохо», но вот обида – их F по шкале «хороший - плохой» составляет 3,4, т. е. чуть-чуть «не дотягивает» до признака «плохой». И здесь выручает «дублер» – шкала «красивый - отталкивающий». По ней эти слова получают признак «отталкивающий», так как их F соответственно равны 3,8 и 3,7. В результате произвол случайности несколько ограничивается.
Во-вторых, можно сделать список признаков более гибким, задавая шкалы не парой полярных признаков, а набором синонимов для каждого полюса шкалы. Тогда вместо противопоставления «нежный - грубый» список будет, с одержать две полярные группы: «нежный, женственный, мягкий, ласковый - грубый, мужественный, суровый, крепкий, твердый, жесткий, жестокий». Это даст уже большую свободу стилистического выбора. И если, к примеру, слова алмаз, бокс, гангстер, гранит, дуб, холод, хулиган получили значимые F по признаку «мужественный», то в применении к каждому из этих слов полученный признак можно будет разнообразить стилистическими вариантами: алмаз - «твердый», бокс - «мужественный», гангстер - «жестокий», гранит - «жесткий», дуб - «крепкий», холод - «суровый». В случаях со словами лен, невеста, мимоза, тина детализируется признак «нежный»: лен - «ласковый», невеста - «женственный», мимоза - «нежный». Наконец, можно вообще исключить некоторые «половинки» шкал. Например, для признака «страшный» нет подходящего антонима. Прилагательное «безопасный» стилистически явно неудачно в применении к значению большинства слов. Поэтому по шкале «безопасный - страшный» можно учитывать только левые отклонения (F>3,5), приписывая им признаки «страшный, устрашающий, пугающий», а признак «безопасный» исключить.
Все стилистические правки такого рода, конечно, еще больше подчеркнут соответствия между звучаниями и значениями слов. Кстати сказать, впечатление стилистической неуместности некоторых признаков появляется именно в результате явного соответствия звучания и значения для большинства слов. Причем часто эти соответствия непредсказуемы, неожиданны. Можно было предвидеть, что слова лилия и лютик получат характеристику звучания «нежный» – мы чувствуем мягкость, нежность составляющих их звуков. Но можно ли было предсказать, что звучание слова краб окажется «быстрым» и «угловатым», а паук – «темным» и «страшным»? Такие соответствия удивляют, поражают, и возникает невольный соблазн переадресовать признаки, полученные для характеристики звучания, непосредственно значению слова. Видя такие соответствия признаков звучания и признаков значения, мы хотим получить уже не соответствие, а буквально совпадение, тождество сравниваемых аспектов.
Так увлекаться не следует. Нельзя думать, что стоит только придумать способ проанализировать форму потоньше, поизобретательнее, и хитроумный анализ формы дает нам описание значения. Нет. Содержательность звуковой формы слова и его признаковое значение – разные аспекты, и при любых способах сопоставлений можно обнаружить их гармонию, но не тождество, не совпадение.
Дата: Четверг, 2021-02-18, 10:45 AM | Сообщение # 23
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
12 Всё течёт
«Гераклит говорит, что всё движется и ничего не стоит, и, уподобляя сущее течению реки, прибавляет, что дважды в одну и ту же реку войти невозможно» (Платон)
ВСЕ ТЕЧЕТ, ВСЕ ИЗМЕНЯЕТСЯ
А вот попробуйте найти глубокую внутреннюю связь между сверлящим свойством взгляда и филологическими характеристиками слова «бетон»... А. и Б. Стругацкие
12. 1 В БОРЬБЕ ЗА ЖИЗНЬ
Неужели всегда и в любом слове звучание и значение должны пребывать в гармонии? Но ведь язык развивается. Вслед за изменяющейся действительностью меняются и значения слов, в том числе и признаковый аспект значения.
Меняются и звуковые формы слов под влиянием внутренних законов развития языка. В древнерусском языке были носовые гласные и слово дуб произносилось примерно как домб, а язык как ензык. Затем носовые исчезли, и эти слова приобрели современное звучание. Таких фонетических изменений за века истории языка было много. Слово гибель произносилось когда-то как гыбель, гусеница как усе-ница, филин как квилин, бровь как бры. Еще совсем недавно произносили мяг[кы]й, профёссоры, теперь мяг[к'и]й, профессора. Фонетический облик всех этих слов изменялся, а значение оставалось прежним.
Значит, в языке на любом этапе его развития, наряду со словами, значение и звучание которых находится в гармонии, непременно обнаружатся и такие слова, у которых эта гармония нарушена. Следовательно, фонетическая значимость таких слов или никак не соотносится с признаковым значением, или даже противоречит ему. Иначе не может быть. Потому что если вдруг окажется, что таких «дисгармоничных» слов нет, то это будет означать, что ни содержание, ни форма в языке не развиваются.
Но такие слова есть. И во множестве. Вот, например, слово юноша. Его звучание получает характеристики «нежный», «женственный», «слабый», которые резко дисгармонируют с признаковым значением. Почему так получилось? Ясно, что значимость звучания этого слова почти целиком определяется малочастотным Ю, который к тому же еще и первый, да под ударением. Но когда-то звуковая форма этого слова была иной – оно произносилось примерно как унош. Теперь сравните значимости Ю н У по шкале «женственный - мужественный»: для Ю средняя оценка 1,6 («женственный»), а для У – 3,8 («мужественный»). Значит, когда-то звуковая форма соответствовала содержанию, а затем фонетические изменения это соответствие нарушили.
Как же влияет возникшая дисгармония звучания и значения на жизнь этого слова? Вспомните, часто ли вы употребляете слово юноша? Или слышите от других, особенно в разговорной речи? Наверняка очень редко. Обращение юноша сейчас уже почти невозможно, а если и встречается, то носит либо старомодный, либо иронический характер. Почему же? Что устаревшего или смешного в значении этого слова? Разумеется, ничего. Но мы чувствуем его «женственное», «слабое» звучание и потому заменяем форму на другую, подходящую по звучанию, – молодой человек.
А если вдуматься, то эта форма нисколько не удобнее и не логичнее. Она комбинированная –состоит из двух слов, и это, конечно, менее удобно, чем одно слово. И потом, почему это молодой человек – обязательно мужчина, а девушка что же – не человек? И все-таки решающим оказывается фактор звучания, который перевешивает и неудобство и нелогичность, заставляя отказываться от формы юноша в пользу формы молодой человек.
Еще пример. Звуковая форма слова женщина получила характеристики, явно противоречащие признаковому значению: «темный», «отталкивающий», «тяжелый», «устрашающий», «низменный», «злой». Признаковое значение данного слова, конечно, будет охарактеризовано прямо противоположными признаками, и эту дисгармонию между звучанием и значением мы постоянно ощущаем. Заметьте, что в разговорной речи, особенно в обращении, мы стараемся этого слова избежать, пытаемся приспособить для обращения слово девушка или обходимся вообще без обращения, заменяя его формулами вежливости типа будьте любезны, будьте добры и т. п. Иначе говоря, в разговорной речи сейчас явно идет поиск новой формы для обращения к представительницам прекрасного пола. Правда, идет пока без особого успеха, так как в русском языке нет слов, фонетическая значимость которых была бы для этой цели подходящей. Из старых обращений такого типа взять нечего – ни сударыня, ни тем более госпожа не подходят: и социальный ореол не тот, и звучат грубо, тяжело, жестко.
А отсутствие подходящей формы ощущается довольно явственно и нами, и особенно теми иностранцами, в языке которых выработалось удачное обращение. Например, по-польски женщина звучит примерно как кобета – тоже грубо и жестко. Но в этом языке есть подходящее фонетически обращение – пани. Это красивое, нежное и легкое слово поляки употребляют очень часто и с удовольствием.
Удачные формы обращения выработаны также в английском и итальянском языках: мисс, миссис, синьора, синьорина – полная гармония звучания и значения, потому и функционируют эти слова очень активно, причем не только в своих языках. Кстати, здесь эти языки перещеголяли даже галантный французский – мадам и мадемуазель звучат гораздо менее «женственно». А о немецком нечего и говорить – фройляйн и особенно фрау благозвучием отнюдь не отличаются. Когда носители этих языков учат русский, то все допытываются, как же по-русски обратиться к женщине? И очень удивляются, что никак.
И вот что еще интересно. Форма женщина нам не нравится, и мы ищем ей замену, но и содержание со своей стороны тоже как-то приспосабливается к форме. Понаблюдайте, как употребляется в речи обращение женщина. Вы заметите, что избирательно. Так почти никогда не обратятся к изящной, красиво выглядящей, милой представительнице прекрасного пола, а скорее к грубой, излишне полной, не следящей за одеждой и внешностью.
Оговоримся, что это вовсе не исключает употребления слова женщина в положительных контекстах, например в стихотворениях. Вспомните у Некрасова: Есть женщины в русских селеньях С спокойною важностью лиц, С красивою силой в движеньях, С походкой, со взглядом цариц... Но даже и здесь речь идет о силе, мужестве, твердости духа русской женщины, которая Коня на скаку остановит, В горящую избу войдет, т. е. о качествах, считающихся, в основном, мужскими.
Есть случаи, когда влияние звучания слова на его значение еще более заметно. Вот любопытный пример. Есть такие растения – лютик и сныть. Первое получило свое название за едкий, ядовитый («лютый») сок. Отсюда ясно, что первоначально признаковое значение этого слова было отрицательным (примерно так же, как у слова злючка). Второе растение съедобно. Его название еще не так давно писалось как сныдь. Полагают, что происходит это название от слова снедь – «еда». Так что растение было весьма полезным, играло существенную роль в жизни человека и, конечно, оценивалось положительно.
Но информанты, оценивая признаковое значение этих слов по шкале «хороший - плохой», дали в среднем слову лютик оценку «хороший», а слову сныть оценку «плохой». Когда информантам показали герьарий, редко кто указал на лютик, а сныть не обнаружил почти никто. И никто не знал, что сныть съедобна, а лютик ядовит.
Что же получается? Не зная ни самих растений, ни их свойств, информанты одно из них совершенно несправедливо считают хорошим, а другое – столь же несправедливо – плохим. Почему? Скорее всего на суждение информантов влияет звучание слов. Звуковая форма слова лютик, как вы, конечно, чувствуете, очень красива. Значит, с самого начала содержание этих слов вступило в противоречие со звуковой формой. Конфликт был разрешен уступкой со стороны содержания: признаковые значения этих слов изменились на противоположные – лютик стал «хорошим», а сныть – «плохой». Да еще и лютик – довольно красивый и яркий цветок, а сныть – неброская трава. Вот и установилась для слова лютик гармония звучания и значения. И теперь это слово широко употребляется в речи, в том числе и поэтической, в положительном смысле.
Восстановление утраченной по каким-либо причинам гармонии звучания и значения требует определенных усилий со стороны языка – должны произойти какие-то процессы, изменяющие содержание слова, или должен увенчаться успехом поиск новой формы. «Свободных», бессодержательных форм в языке, разумеется, нет, и поэтому поиск формы и «перераспределение» содержания чаще всего идет внутри синонимических групп. Такой путь для языка самый простой и удобный: ведь синонимы – разные формы для сходных содержаний. В этом случае возможен «конкурс», в ходе которого может быть выбрана та форма, которая наилучшим образом соответствует содержанию.
Маленького пушистого зверька, который ловко прыгает по деревьям, называли когда-то векшей. А таких же зверьков с белой шкуркой – белкой. Но теперь всех таких зверьков называют белками, хотя они чаще всего рыжие, а слово векша исчезло совсем. Почему? «Темное» и «тяжелое» звучание слова векша не гармонирует со значением, а звуковая форма слова белка имеет как раз «нужные» характеристики: «быстрый», «легкий», «яркий», «подвижный». Может быть, поэтому в конкурсе синонимов векша - белка победил синоним белка, вопреки даже совершенно явной морфологической и смысловой мотивировке, создаваемой корнем бел-. Любопытна такая деталь: если слово белка используется как кличка собаки, то фонетическая значимость, ставшая менее подходящей, как бы гаснет и возрождается прежняя, морфологическая и смысловая мотивировка – такую кличку получают обычно белые собаки. Борьба синонимов векша - белка кончилась трагически для слова векша – оно погибло.
Ветер. Может показаться, что здесь нет гармонии звучания и значения, поскольку характеристику звучания этого слова («нежный») трудно соотнести с его значением. Но построим синонимический ряд ветер - буря - ураган. Все это ветер, но нарастающей силы и опасности. И вот какие F-оценки получают звуковые формы данных слов по шкале «безопасный - страшный»: ветер - 2,8; буря - 3,2; ураган - 3,4. Как видим, распределение значения по линии «опасности» произошло в точном соответствии со звучанием синонимов. Похоже, что и вырастают синонимические ряды как бы в силовом поле фонетической мотивированности, а потому и строятся в направлении линий поля. Посмотрим, как это происходит, на примере синонимического ряда, сформировавшегося буквально на наших глазах.
Когда появились первые летательные аппараты тяжелее воздуха, они назывались словом аэроплан, но постепенно было вытеснено словом самолет. Почему? Первым приходит в голову такое объяснение: для носителя русского языка свое слово самолет морфологически и по смыслу мотивировано, а заимствованное аэроплан – нет. Но не будем спешить. Можно вспомнить случаи, когда в сходных ситуациях язык делал прямо противоположный выбор. Так, на роль названий педальной машины в русском языке претендовали два слова: русское самокат и заимствованное велосипед. И слово самокат, четко мотивированное морфологически и по смыслу, уступило место названию велосипед, которое такой мотивировкой для носителя русского языка не обладает. А самокатом стало называться совсем другое приспособление для катания.
Так же могло случиться и с аэропланом. Для названия диковинных летающих машин это необычное для русской фонетики сочетание звуков как раз было бы подходящим. Остались же названия аэродром, аэропорт, аэрофлот. Заметьте, что два первых гласных придают особую воздушность их звучанию. Да и в целом звуковая форма слова аэроплан получает неплохие характеристики: «большой», «сильный», «красивый». Но побеждает все-таки самолет – слово, имеющее только одну характеристику звучания, да и то не совсем удачную — «светлый». Неужели все решила морфологическая и смысловая мотивировка?
Обратите внимание: в последнее время на победителя (самолет) все более заметное давление оказывает вновь появившийся синоним – лайнер. Все чаще мы слышим: серебристый лайнер, сверхзвуковой лайнер. Но ведь слово лайнер лишено для нас смысловой мотивировки! Что за парадоксы? Есть ли логика в смене одного из этих синонимов другим или это игра случая?
Расположим синонимы в ряд: аэроплан - самолет - лайнер. Что меняется в значении от первого слова к последнему? Скорость! Прежде всего – скорость! Вот почему мы не можем назвать сверхзвуковой лайнер аэропланом, а «этажерку» начала века – лайнером. Так может быть, именно этот признак управляет изменением формы? Проверяем. Шкала «быстрый - медленный», F-оценки: аэроплан - 3,4; самолет - 3,2; лайнер - 3,1. Вот «силовая линия», по которой выстроен ряд этих звуковых форм! Неужели словотворчество начала века специально оставило «скоростной резерв» для будущих синонимов?
Как бы то ни было, теперь мы видим, что явление синонимии не только не противоречит принципу фонетической мотивированности, как всегда считалось, но наоборот, поддерживает его. Синонимы, кроме всего прочего, есть еще и резерв мотивировочной тенденции, без которого ей было бы трудно сохранить соответствие звучания и значения при постоянных изменениях этих сторон двуединства. В последнем примере все синонимы «остались в живых», но сферы влияния распределили. Аэропланами мы называем первые летательные аппараты, самолетами – более совершенные машины позднего времени, а лайнерами – сверхсовременные скоростные воздушные корабли.
Встречаются и такие случаи несоответствия звучания и значения слов, когда кажется, что язык и не стремится установить гармонию их формы и содержания. К примеру, звучание слова яд оказывается «хорошим» и «приятным». Но ведь это более древняя форма слова еда, а что же неприятного в еде? Получается, что яд – зашифрованное, обманное название отравы. В этом случае и не нужно, чтобы форма подсказывала содержание, наоборот – нужно, чтобы она скрывала его. Слово лесть тоже получает положительные характеристики звучания: «хороший», «нежный», «светлый», «красивый» и т. п. Но ведь и сама лесть по форме приятна, а по существу «гнусна, вредна». Получается, что отношения между содержанием и формой слова как бы изображают отношения между содержанием и формой явления.
Итак, даже примеры несоответствия между звучанием и значением слов свидетельствуют о том, что тенденция к гармонии содержания и формы активно влияет на жизнь слова. И если эта тенденция реализуется, слово становится более жизнеспособным. Такие слова активнее функционируют в речи, у них есть преимущества перед другими в приобретении экспрессивной окраски, т. е. им легче стать выразительными, изобразительными словами. Это не значит, что в борьбе побеждают всегда только такие слова, но в общем слово имеет больше шансов на сохранение своего звучания и значения до тех пор, пока гармония между ними сохраняется. Нарушение гармонии ведет к неустойчивости слова и влечет за собой изменение звучания или значения в сторону восстановления гармонии. Если же изменения невозможны, слову грозит вытеснение на периферию языка, а может быть, даже и гибель.
_________________________________________________
Конспект книги Александра Павловича Журавлёва «ЗВУК И СМЫСЛ»
Дата: Четверг, 2021-02-18, 11:23 AM | Сообщение # 24
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
12.2 КАК НАЗВАТЬ?
Особенно заметно влияние звуковой формы на судьбу собственных имен. На их жизнь вообще почти не влияют никакие другие факторы, кроме содержательности звучания. Почему, скажем, исчезают имена Фекла, Марфа, Глафира, Федот, Фома, Фотий, Феофан? Ясно – из-за неблагозвучности, особенно из-за неприятного звучания звука Ф. Почему так распространены имена Людмила, Лилия, Лидия, Ирина, Юлия, Александр, Андрей, Борис, Константин? Тоже ясно: потому что звучат красиво и соответственно: женские имена «женственно», мужские - «мужественно».
Насколько важной оказывается для имен содержательность звучания, показывает хотя бы факт перехода мужских имен в женские и наоборот. Вы наверняка удивитесь, узнав, что имя Инна было первоначально мужским. Но его явно «женственное» звуковое оформление оказалось сильнее традиции и перевело его в разряд женских. Конечно, здесь сыграло свою роль «женское» грамматическое оформление слова. Но имена Данила, Гаврила, Никита имеют такое же оформление, однако женскими не стали: действия одного только грамматического значения оказалось недостаточно. На имя Инна оказывали совместное действие и грамматика, и фонетика, что и решило его судьбу. А вот имени Юлий не помогло даже «мужское» грамматическое оформление – оно превратилось в женское имя Юлия, потому что звучит очень уж «нежно» и «женственно».
Как видим, учет содержательности звучания может подсказать выбор имени с «нужными» оценками. Или, может быть, даже поможет в создании новых имен? Чтобы проверить это предположение, советский ученый психолог и языковед А. А. Леонтьев поставил веселый эксперимент сначала, понятно, на собаке. Для шустрого черного щенка были подобраны признаки, заданы электронно-вычислительной машине, и та, «поразмыслив», выдала набор звукосочетаний, обладающих такими признаками звучания. Из этого набора особенно понравилось звукосочетание чолли. Оно-то и стало именем щенка. Теперь Чолли – симпатичная взрослая собака, и все, кто ее знает, говорят, что машина не ошиблась: имя ей действительно очень «к лицу».
Но шутки шутками, а разнообразить словарь личных имен не мешало бы – уж очень много тезок. И здесь рекомендации, основанные на анализе звучания, были бы нелишними. Что толку навязывать родителям имя Харита, уверяя, что оно по-древнегречески означает «прелесть». Кто же даст своей дочери имя с таким «страшным» звучанием? А предложите Ила (Плана), Юна (Юнина), Вета (Иветта), Таля (Талина) – может быть, и не откажутся. Конечно, имена – это слова особенные. У них фактически нет понятийного значения, и поэтому звучание играет в их жизни особую роль. Но взаимодействие звучания и значения играет часто решающую роль в судьбе самых разных названий и наименований.
Любопытный пример. Хорош автомобиль «Жигули». И назван красиво – по имени удивительно живописных волжских гор, где выстроен завод этих автомобилей. Имя машины, таким образом, для нас вполне определенно и положительно мотивировано. Эта четкая, вполне осознанная предметная мотивация заглушает звучание, подавляет для нас фонетическую значимость этого слова. Но вот автомобиль поступает на экспорт. За рубежом предметная мотивация его имени исчезает, остается лишь содержательность звучания. И эта содержательность оказывается отрицательной – имя «не звучит», а вернее, звучит неприятно. Специалисты предложили переименовать машину и в полном соответствии с теорией фонетической значимости дали ей красиво звучащее имя «Лада». Что же вы думаете – покупательский спрос заметно вырос. Казалось бы, мелкий факт. Но подумайте, скольким новым товарам, учреждениям, предприятиям, магазинам, кафе, ансамблям, новым профессиям приходится подыскивать названия. И сколько бывает неудачных решений.
Был как-то в газете фельетон о неудачных названиях профессий. Чего только нет, и болванщики, и травильщики, и кишечницы, и какие-то шишельники, и каландровщики. А ведь человеку хочется с гордостью говорить о своей работе: это его труд, его жизнь. Любая профессия должна называться достойно. И газета справедливо спрашивает: «Почему новую расцветку носков должен утверждать художественный совет, а для рассмотрения наименования рабочих профессий, с которыми люди проходят через десятилетия, никаких подобных советов не существует? Почему бы не привлечь к этой работе писателей, педагогов, историков, филологов, социологов?»
Можно с полной уверенностью сказать: престижность профессии не в последнюю очередь определяется ее названием. Выходит, что в распределении рабочей силы по специальности, в профориентации молодежи, в решении проблемы текучести кадров существенную помощь может оказать создание психологически «подходящих», лингвистически обоснованных названий профессий. А это – улучшение психологического климата труда.
Необходимость в психолого-лингвистической правке названий профессий подсказывается самой жизнью. Например, существует профессия – бортпроводница, но звучит тяжело. Неудивительно, что очаровательная представительница этой профессии называет себя не иначе как стюардесса. Так что процесс переименования профессий идет, и нужно, чтобы он протекал не стихийно, а направлялся вполне осознанно и определенно.
ЧУЖЕСТРАНЦЫ
Заметное влияние оказывает звучание также и на судьбу заимствованных слов. Фонетическая мотивация становится для них очень важной, поскольку все другие виды мотивации при переходе из языка в язык слово теряет. Чужое слово обычно проходит в новом языке фонетическую обработку, и цель этой обработки не только в приспособлении слова к привычному произношению, но и в приведении звучания и значения к гармонии. Задача облегчается, если эта гармония в языке-источнике была установлена по тем характеристикам звуков, которые являются универсальными, сходными для разных языков, а именно по измерениям силы и подвижности. В этом случае гармония звучания и значения, установившаяся для слова в одном языке, сохраняется и при переходе слова в другой язык. Тогда даже при минимальной фонетической обработке слово легко приживается в новом языке. Агрегат, бульдозер, гангстер, мотор, трактор… Гармония звучания и значения, сохраненная при переходе в наш язык, помогает этим словам широко и свободно функционировать.
Если же в языке-источнике нужное понятие представлено группой синонимов, то «принимающий» язык придирчиво отбирает из этой группы только те слова, которые при переходе сохраняют гармонию формы и содержания в наибольшей степени. Например, гитлеровцев разные народы называли по-разному: нацисты, наци, боши. Но для нашего языка все эти слова слишком хороши по звучанию, чтобы называть ими ненавистного врага. И язык выбрал синоним с наиболее «отвратительным» для нас звучанием: фашисты. Таким образом, иностранные слова подчиняются определенным закономерностям «приживаемости» в языке, и нужно эти закономерности учитывать, когда мы протестуем против какого-либо заимствованного слова или, наоборот, доказываем его уместность в нашем языке.
К сожалению, так бывает не всегда. Возьмем хотя бы термины одной спортивной игры. Сама игра называется заимствованным словом футбол. И никто не предлагает заменить его название на ногомяч, скажем. А вот многие другие термины в этой игре спортивные комментаторы почему-то решили заменить на русские. Разумнее было бы сравнить заимствованные и свои варианты, после чего выбрать лучшие, учитывая также и звучание. Например, замена слова голкипер на вратарь очень удачна. Здесь свое слово оказалось более выразительным, и его F-характеристики («сильный», «быстрый») соответствуют значению. Но есть и неудачные замены. Вместо того чтобы сказать кратко, звучно и удобно аут, комментатор объясняет довольно неуклюже: мяч уходит за пределы поля, мяч покинул игровую площадку и т. п. Выразительный термин корнер заменяется более длинным словосочетанием угловой удар. Конечно, язык сам осуществляет отбор. Термины футбол, аут, гол, корнер, независимо от признания или непризнания их комментаторами, живут в нашем языке и активно употребляются любителями футбола.
До сих пор речь шла о характеристиках звучания, сохраняющихся при переходе слова в другой язык. Если же гармония в языке-источнике была установлена по линии измерения оценки, то при переходе слова в другой язык возможно нарушение гармонии, поскольку это измерение носит в какой-то степени национально-языковой характер. Тогда заимствованному слову приходится существенно менять или звучание, или значение, чтобы в новых условиях восстановить гармонию.
Вот интересный пример. Тонкий наблюдатель русского языка В. И. Даль предполагает, что слово шерамыжник (в современном написании шаромыжник) происходит от французского cher ami — «дорогой друг». Трудно сказать, так ли это, но если так, то по отношению к наполеоновским солдатам это пародийное прозвище оказалось очень удачным. И вполне понятно, почему именно это выражение приобрело в нашем языке отрицательное значение. Оно обладает для носителя русского языка двойной отрицательной мотивацией: 1) вызывает ассоциации со словами шарь, шарить (а это как раз удачно характеризует наполеоновских мародеров); 2) звуковая форма имеет «подходящие» признаки – «плохой», «темный», «отвратительный», «злой».
Вполне понятно стремление заимствованного слова обзавестись в новом языке мотивационной поддержкой – ведь это облегчает его запоминание, а следовательно, и функционирование. Значение входящего в язык иностранного слова не сразу усваивается всеми говорящими, и в этом случае опора на звучание становится более заметной. Встречая в речи полузнакомое или совсем незнакомое иностранное слово, мы строим гипотезу о его значении, отталкиваясь в значительной степени от звучания, как бы пытаемся по звучанию «угадать» значение.
В повести А. И. Куприна «Поединок» есть интересное рассуждение о немецком слове unser: — А унзер, понимаете, это что-то высокое-высокое, что-то худощавое и с жалом. Вроде какое-то длинное, тонкое насекомое, и очень злое. — Унзер? — Шурочка подняла голову и, прищурясь, посмотрела вдаль, в темный угол комнаты, стараясь представить себе то, о чем говорил Ромашов.— Нет, погодите: это что-то зеленое, острое. Ну да, ну да, конечно же — насекомое! Вроде кузнечика, только противнее и злее...
Фонетическая значимость этого слова для русских определяется в основном звуком 3', поскольку он самый малочастотный в этом слове и потому самый информативный. А звук 3' оценивается русскими действительно как неприятный, пронзительный, тонкий, острый. Однако такая фонетическая значимость не подсказывает действительного лексического значения слова unser, означающего по-русски «наш». Но в восприятии носителя немецкого языка и фонетическая значимость этого слова будет вовсе не такой «неприятной», как для нас. В немецком языке звук 3' гораздо более частотен, чем в русском, и, как мы видели, немцы оценивают его гораздо «лучше».
Герой романа Ю. Бондарева «Берег» сравнивает звучание слов с одним значением на русском, английском и немецком языках: — Бабочка, баттерфляй, — сказал тихо Никитин,— очень похоже. Schmetterling? Нет, не похоже. Какое-то темное слово.
Прекрасно почувствовал писатель фонетическую значимость этих слов. Действительно, в восприятии русских слова бабочка и баттерфляй начинаются «ярким» звуком Б, тогда как немецкое слово, звучащее примерно как шметтерлинг, начинается «темным» звуком Ш, который и придает «темную» окраску всему слову. Но и здесь уместно вспомнить, что русские и немцы резко различно оценивают звук Ш, так что для немца фонетическая значимость этого слова будет совсем иной.
Значит, иногда звучание иностранного слова правильно подсказывает нам его значение, а иногда, наоборот, сбивает нас на ошибочные предположения. А не влияют ли тогда взаимоотношения между звучанием и значением иностранного слова на его запоминание? Не может ли оказаться так, что когда наше предварительное, построенное на звучании предположение о значении иностранного слова оправдывается, то это создает зацепку для памяти и слово запоминается быстрее и правильнее, чем в случае расхождения нашего предположения и действительного значения слова?
Если так, то это же очень важно! Вспомните, что доставляло вам наибольшие трудности, требовало наибольшего времени при изучении иностранного языка. Конечно, запоминание слов. И каждый знает: некоторые слова запоминаются легко и быстро, а с другими как только ни мучаешься, и зубришь, и в записную книжку записываешь, и над кроватью список вешаешь – ничего не помогает, запоминаются плохо, забываются постоянно. Может, дело как раз в гармонии или дисгармонии звучания и значения? Как проверить?
Попробовали так. Ученикам-первоклассникам предложили запомнить несколько заимствованных незнакомых или малознакомых слов. Слова четко произносились, писались на доске, значение их объяснялось, но записывать что-либо в тетради не разрешалось.
В списке были слова, звучание которых гармонирует со значением, такие, как: фурия - злая женщина, профан - глупый человек, корсар - пират, и такие, звучание которых противоречит значению: сцилла - чудовище, фермуар - застежка на ожерелье, аспид - ядовитая змея, баккара - сорт хрусталя.
Через некоторое время следовала проверка – ученики писали слова, которые запомнили, с объяснением их значения. Этот эксперимент повторялся неоднократно с разными наборами слов, с разными способами проверки запоминания: в одних случаях экспериментатор напоминал слова и просил вспомнить их значение, в других – давал значения и просил вспомнить слова и т. д.
Оказалось, что «гармоничные» слова запомнились лучше и точнее, а с «дисгармоничными» возникали трудности и учащались ошибки то звучание перепутают, то значение укажут неправильно. И вот что самое интересное – ошибки, как правило, направлены в сторону соответствия звучания и значения, т. е. запоминающий стремится как бы исправить дисгармонию, привести звучание и значение к соответствию. Например, слову фермуар с «плохим» звучанием приписывается «плохое» значение – «чудовище», причем звучание еще больше искажается в «плохую» сторону – фурмар, формур. «Страшно» звучащему слову баккара ученики ошибочно придают значение «ядовитая змея», которое на самом деле принадлежит слову с «хорошим» звучанием – аспид. Или, скажем, сцилла, что же здесь страшного? Слово звучит очень красиво, и поэтому никто не вспомнил его «страшного» значения, а все приписали ему «красивое» значение – чаще всего «бусы», «брошка» (видимо, перепутали с фермуаром). Как будто бы подтверждаются наши предположения.
Конечно, нельзя думать, что на запоминание иностранных слов влияют только отношения между их звучанием и значением, но эта сторона, видимо, играет в запоминании немаловажную роль. Может быть, даже есть смысл придумать при обучении иностранному языку специальные приемы, которые позволили бы использовать при запоминании слов «подсказку» звучания в случае его соответствия значению или нейтрализовать его «сбивающее», «сдвигающее» действие в случае несоответствия. Если такой способ хоть немного уменьшит трудности в запоминании иностранных слов, то им стоит заняться. Ведь в мире миллионы людей расходуют много сил и времени на овладение иностранными языками, и любая помощь окажется здесь полезной.
_________________________________________________
Конспект книги Александра Павловича Журавлёва «ЗВУК И СМЫСЛ»
Дата: Четверг, 2021-02-18, 11:36 AM | Сообщение # 25
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
Что в имени твоём?
Опубликованы самые необычные имена маленьких украинцев
В детсад отведут Сигизмунда, Елессара и Зота
Самыми необычными именами нарекают детей жители западной Украины. В департаменте госрегистрации Минюста рассказали «Вестям», что в этом году в Черновицкой области называли детей Дельфиной, Йосуа, Лучианом и Маттиасом, на Волыни — Вишеной и Иларией, на Закарпатье — Ленуцей, Левенте и Каталеей.
Болгарка из Тернополя
Тернопольчане подарили стране Болгарку, Блесинга и Тоглу. А Центральная Украина сосредоточилась на старине и мифологии. В Днепропетровске и области рождались Одиссеи, Розалии и Цветаны, под Полтавой — Даний и Остин. Харьковчане называли детей Руфинами, Лесанами, Паризодами.
«Люди стали более набожными, как и всегда в тяжелые времена — отсюда и старославянская эстетика, — считает директор Центра фольклора и этнографии Института филологии КНУ им. Шевченко Алексей Доля. — Еще одна тенденция — возврат к истокам: называют детей в честь прабабушек и прадедушек — Пелагеями, Илларионами, Лаврентиями».
Военные имена отошли в прошлое
На юге детей зовут двойными именами: в Николаевской области живут Мелоди-Глория и Мария-Амалия. А Киев даст фору в оригинальности как западу, так и центру страны: тут родились Елессар, Дорош, Зот, Валемир, Сигизмунд и Златан.
Список самых необычных имен, которые давали детям в Москве за последние 15 лет, опубликован на официальном сайте столичного управления ЗАГС. В необычных тенденциях имянаречения среди москвичей разбиралась корреспондент РИАМО.
Именная география
Среди необычных имен новорожденных москвичей можно встретить множество отсылок к истории и географии. Так, в 2005 году в Москве родилась девочка Индия. Другая семейная пара отдала дань античному наследию и назвала дочь Византией.
Осенью 2015 года в Москве появилась на свет девочка Сирия, так как в тот момент ее отец находился в служебной командировке в ближневосточной стране.
Очевидно, выбирая имена своим детям, некоторые москвичи руководствовались патриотическими чувствами. В 2006 году на свет появились маленькие москвички по имени Россияна и Россия. Сейчас в столице проживает несколько Россий, Архип-Урал, Максим-Москва и Севастополь.
Космические дети
Тема космоса всегда пленила человека своей таинственностью и загадочностью. Если полететь навстречу звездам суждено не каждому, то родить свой личный космос или луну вполне реально. Именно так и поступили москвички, которые назвали своих детей Меркурий, Луна, Космос и Луналика.
Радость моя, Ангел мой
«Ты моя радость!» – так родители часто выражают чувства к своему чаду, а некоторые решают превратить это в имена собственные, чтобы при обращении к ребенку ежедневно выражать радость от его появления на свет. Радость и Радостина стали самыми необычными в Москве в 2010, 2012, 2013 и 2015 году.
Среди мужских имен из этого же смыслового ряда особо выделяются Каспер Ненаглядный, Лука-Счастье Саммерсет Оушен, Дар, Легенда и Ангел. За последние 10 лет в Москве было зарегистрировано трое новорожденных Ангелов.
Солнышко мое
Какие только ласковые обращения не придумывают родители своим малышам, называя их так в быту. Некоторые же идут дальше и записывают подобные ласковые прозвища в свидетельство о рождении: Алёна-цветочек, София-солнышко, Дмитрий-Аметист и Матвей-Радуга.
Также в семьях москвичей есть дети по имени Океана и Океан, Кит, Рассвет, Скай, Мир и Ветер. Кроме того, одними из самых необычных имен стали Дельфина и Дельфин.
Ваше Высочество
Некоторые родители с самого рождения хотят обеспечить ребенку высокий статус в обществе – иначе не объяснишь выбор таких имен, как Граф, Принц, Князь, Еремей Покровитель, Господин, Принцесса Даниэлла. К таким именам сложно придумать и уменьшительно-ласкательные формы, так что ребенку придется буквально с колыбели привыкать к «статусному» имени.
Тройная оригинальность
В списке необычных имен, которые дали маленьким москвичам, есть двойные и тройные, например, Полина-Полина, Заря-Заряница и Саша-Александр.
В 2000 году в столице на свет появился Николай-Никита-Нил. Возможно, родителям так нравились сразу несколько мужских имен, что они решили не спорить и записать в свидетельстве тройной вариант. А у ребенка есть выбор, как представиться в обществе: если не нравится Николай, тогда любите и жалуйте Никиту, ну а если нужно выделиться, на помощь придет Нил.
Древнерусские традиции
На протяжении 15 лет в Москве популярны древнерусские имена. Самыми необычными из них оказались Услада («сладкая, услаждающая»), Иван-Коловрат («круговорот солнца»), Ярослав-Лютобор («суровый боец, воин»), Илья Богодар («дар Бога») и Огнеслав («славящий огонь»). A в 2006 году в Москве на свет появились Кантогор-Егор и Христамрирадос.
Также в список удивительных мужских имен попали Сила и Воля. А вот Силы Воли среди москвичей еще нет. Источник: riamo.ru
Выписка из «Списка имён советского происхождения» (https://ru.wikipedia.org/wiki/) «Виорел — от сокращения словосочетания «Владимир Ильич, Октябрьская революция, Ленин». Созвучно молдавскому имени Виорел». А можно и по-другому: «Владимир Ильич Октябрьская Революция Эра Ленинизма» — ВИОРЭЛ. А ещё это не только молдавское, но и румынское, и итальянское имя. Вот так, Николай.
Имена бессмертия Анна Магасумова
"Что значит имя? Роза пахнет розой. Хоть розой назови её, хоть нет" (Уильям Шекспир)
Учёные из Мичиганского университета провели исследования, в которых приняло участие около 3 миллионов человек. В итоге была подтверждена связь между именем и продолжительностью жизни. (1) Сравнительный анализ показал, что некоторые имена действительно несут своему хозяину долгожительство. "Радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах" (Евангелие от Луки, 10:20) Оказалось, что четыре имени позволяют перешагнуть своим обладателям 100-летний рубеж. Все имена библейские и широко распространенные. - Анна происходит от древнееврейского имени Hannah, Ханна и переводится как "расположение, благосклонность, благоволение, благодать", "Бог мне благоволит" или "Бог ко мне благосклонен". - Илья - русского от библейского Элийяху/ Яхве, которое означает "Мой Бог - Господь". - Мария - имеет древнееврейское происхождение, варианты значения "горькая", "безмятежная", "желанная". - Моисей на иврите "Моше" - древнееврейское мужское имя, упоминается ещё в Библии (Торе) и Коране и означающее "дитя", "человек", "сын". Обладатели указанных четырёх имен добиваются в жизни больших высот в работе, имеют высокое качество жизни и успешную жизнь. Оригинально высказался писатель-сатирик Михаил Жванецкий: "Тот, кто на букву "Я" живёт дольше - пока ещё до него дойдёт". Так библейское имя Яков в буквальном переводе с иврита означает "следующий по пятам". Ученые отметили, что экзотические имена не являются залогом долгой жизни. Это связано с тем, что эти имена становятся причиной стресса для его носителя, так как ему приходится сталкиваться с неприятием в обществе. "Родители, которые дают своим детям смешные имена, должны также давать им уроки бокса" (citaty.su/imya) Хорошо сказала Марина Цветаева: "Можно шутить с человеком, но нельзя шутить с его именем". Что в имени тебе моём? Оно умрёт, как шум печальный Волны, плеснувшей в берег дальный, Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке Оставит мёртвый след, подобный Узору надписи надгробной На непонятном языке.
Что в нём? Забытое давно В волненьях новых и мятежных, Твоей душе не даст оно Воспоминаний чистых, нежных.
Но в день печали, в тишине, Произнеси его тоскуя; Скажи: есть память обо мне, Есть в мире сердце, где живу я... (А.С. Пушкин)
Дата: Четверг, 2021-02-18, 11:55 AM | Сообщение # 26
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
12.3 ДАВЛЕНИЕ ЗВУКА
«Сдвигающее» действие звучания проявляется не только при запоминании слов. Скажите, что плохого в значении слова фрукт? Пожалуй, ничего. Наоборот – значение этого слова целиком положительно. Почему же тогда мы говорим о человеке ну и фрукт, имея в виду какие-то его отрицательные качества? Что позволяет придать этому слову отрицательное признаковое значение, что так резко «сдвигает» это значение в отрицательную сторону? Видимо, в немалой степени его «плохое» звучание.
Или такие два слова: лягушка и жаба. Думаю, что большинство читателей едва ли уверенно отличит одно из этих существ от другого. Во всяком случае, если сравнивать сами существа, а не слова, их называющие, то трудно сказать, которое из них красивее или безобразнее, приятнее или отвратительнее. Но что касается слов, то тут сомнений нет – по отношению к отвратительному человеку может быть употреблено только слово жаба, но никак не лягушка. Сами эти существа здесь ни при чем. Если уж подходить с биологических позиций, то жаба даже более полезна для человека, поскольку во множестве уничтожает вредителей сада и огорода. Но вот звучание ее «имени» – «отталкивающее», «темное», «страшное», «злое» – отсюда и сдвиг значения при переносе.
Правда, резкое изменение признакового значения под влиянием только звучания – случай довольно редкий. Чаще всего при переносах значения его признаковый аспект «сдвигается» под коллективным воздействием фонетических и смысловых факторов.
Вот орел – хоть и хищник, но «царь» птиц, и его название звучит соответственно: «хороший», «большой», «сильный», «красивый», «величественный». Такие характеристики звучания поддерживают употребление слова в переносном значении – «отважный, сильный человек, герой».
Вообще названия хищных птиц с этой точки зрения очень любопытны. Самые крупные, кровожадные и добычливые из пернатых хищников получили «хорошие» имена: сокол, ястреб. А славу самого «страшного» снискал довольно безобидный коршун. Его имя произошло от когда-то существовавшего слова коршить – «таскать, воровать». Коршун значит «вор». Так его назвали за то, что он иногда таскает цыплят, но и здесь он менее преуспел, чем, скажем, ястреб, который ворует даже кур. Конечно, на отношение человека ко всем этим птицам повлияло то, что ястреб и особенно сокол издревле использовались на соколиной охоте. Коршун же никогда не был слугой человека, хотя пользы приносит немало как санитар лесов и степей – поедает падаль, больных и ослабевших мелких грызунов и птиц. Но эта его деятельность менее заметна человеку, а вот приемы воровства по сравнению с приемами, скажем, ястреба выставляют нерешительного коршуна в невыгодном свете: коршун долго кружит над птичьим двором, высматривая добычу, и его черный силуэт выглядит зловеще. На птичьем дворе возникает переполох, цыплята прячутся под крылом наседки, а та, естественно, поднимает крик, на который выскакивает хозяин с дробовиком. А ястреб стремительно бросается на жертву из засады и утаскивает ее так быстро, что его обычно и не успевают увидеть. Это, конечно, отводит подозрения от ястреба, навлекая их на коршуна. («Что сходит с рук ворам, за то воришек бьют».)
Но что есть, то есть – цыплят коршун иногда таскает. И свое имя он получил не зря. Однако со временем первоначальное значение имени забылось, морфологическая мотивировка угасла, а фонетическая приобрела все больший вес. И поскольку среди характеристик звучания слова коршун есть такие, как «темный», «страшный», то эта содержательность звучания еще сильнее смещала признаковое значение в отрицательную сторону. В результате в фольклоре, а затем в литературных произведениях и в разговорной речи коршун незаслуженно стал олицетворением злых, темных сил.
В «Сказке о царе Салтане» злой чародей предстает именно в облике коршуна: Бьется лебедь средь зыбей, Коршун носится над ней... Но реально коршун никак не может напасть на лебедя, это могут сделать разве что крупные сокол или ястреб. И тем не менее мог ли Пушкин написать: «Сокол носится над ней»? (Кстати, и по размеру стиха подходит.) Понятно, что не мог. Созданный фольклором ореол слов сокол (сокол ясный) или ястреб (ястребиные очи) не подходит для создания контраста, который возникает в противопоставлении лебедь – коршун. Этот контраст в первую очередь, конечно, основан на созданном фольклором признаковом значении – «светлом» и «прекрасном» для сказочной лебеди и «темном», «страшном» для коршуна. Но и звуковое противопоставление в данном случае усиливает нужное впечатление: Лебедь около плывет, Злого коршуна клюет...
Скажите, кто из вас по внешнему виду различит сокола, ястреба и коршуна? Уверен, что немногие. А вот когда я задаю студентам вопрос, какая из хищных птиц наиболее страшна и кровожадна – сокол, ястреб или коршун, – чаще всего получаю уверенный ответ: «Конечно, коршун». Ясно, что признаковое значение, столь мрачное для слова коршун и положительное для слов сокол и ястреб, сейчас поддерживается только литературой и словоупотреблением. Мы можем прочитать или услышать словосочетание смотрит соколом или налетел коршуном. Во время войны наших летчиков называли соколами, истребителей – ястребками, а фашистские самолеты – черными коршунами. Вот какие «сдвиги» значений вызвало звучание этих слов!
Совместное давление звучания и значения очень часто приводит к выразительным, экспрессивным переносам. Чем плох, скажем, зверь под названием выдра} Красивый, забавный, с ценным мехом. Почему же в применении к человеку это слово приобретает резко отрицательную окраску? Конечно, в первую очередь потому, что оно созвучно с глаголом выдрать (хотя это созвучие случайное, на самом деле слово выдра родственно слову вода: «зверь, живущий в воде»). Но не только. Отрицательному переносу, несомненно, способствует грубое, некрасивое звучание слова.
Или слов дуб. Великолепное, очень красивое и полезное дерево. Но среди характеристик звучания этого слова есть и признак «грубый». Тот же признак подойдет и для описания признакового значения, так как это твердое, крепкое дерево. И звучание, и значение делают возможной метафору: дуб – «сильный, но твердолобый и грубый человек». Заметьте, что такой перенос был бы невозможен, например, для слова ясень, хотя это дерево тоже крепкое, могучее. Таких примеров множество, вы и сами их легко обнаружите.
Звуковое давление может оказать влияние даже на восприятие текста. Вот какой остроумный эксперимент был поставлен студенткой Е. И. Красниковой в лаборатории профессора А. А. Леонтьева. Большому числу испытуемых был дан такой текст:
ЖЕРТВА СЛУЖЕБНОГО ДОЛГА
Одна из западных воскресных газет извинилась перед читателями за то, что в очередном номере отсутствует постоянная рубрика «Куда пойти поесть», рекламирующая рестораны, кафе и бары. Редакция пояснила, что репортер, поставляющий материал для этой рубрики, заболел, отравившись в одном из ресторанов «при исполнении служебных обязанностей». Испытуемые внимательно его читают, а экспериментатор задает им неожиданный вопрос:
— Каким блюдом, по вашему мнению, отравился репортер — горячим или холодным? Все, конечно, в недоумении: — Кто его знает, каким. — Пишите наугад,— просит экспериментатор,— как вам кажется. Результаты, понятно, «половина-наполовину» – около 50% испытуемых написали «горячим», другая половина – «холодным». Как видим, текст никак не подсказывает вид блюда. Но вот текст изменен следующим образом:
ЖЕРТВА СЛУЖЕБНОГО ДОЛГА
Одна из западных воскресных газет «Нибджет фейж» извинилась перед читателями за то, что в очередном номере отсутствует постоянная рубрика «Куда пойти поесть», рекламирующая рестораны, кафе и бары. Редакция пояснила, что репортер, поставляющий материал для этой рубрики, заболел, отравившись в ресторане «Чоффет» «при исполнении служебных обязанностей». Заметка дается другой группе испытуемых, вопрос экспериментатора остается тем же. И представьте себе – теперь из 150 человек 110 «наугад» отвечают: «Мне кажется, что репортер отравился горячим блюдом». И только 40 – «холодным».
После того как вы прочитали эту книжку, вы, конечно, сразу скажете, почему явный перевес ответов оказался на «горячей» стороне. Текст остался тем же. Вновь добавлены только придуманные слова нибджет, фейж, чоффет – из «горячих» звуков. Вот что явилось подсказкой при выборе ответа. Вот что подтолкнуло испытуемых в «горячую» сторону.
Для надежности проверим. Заменим название газеты на «Хэмен мод», а ресторана на «Хэддок». Теперь это слова с «холодным» звучанием. И ответы третьей группы испытуемых, точно следуя нашим прогнозам, явно склоняются в «холодную» сторону (123 «холодных» ответа из 150).
Экспериментаторы перепробовали много текстов с придуманными словами разной фонетической значимости, и ответы испытуемых всегда оказывались «управляемыми»: вводят в описание озера «округлое» название турбазы «Эвелоун», и озеро, по мнению отвечающих, оказывается округлым; меняют название на фонетически «угловатое» – «Зиппег» – берега озера в ответах становятся изрезанными.
Вывод очевиден – фонетическая значимость текста влияет на читателя, увеличивая вероятность тех или иных его суждений и оценок, причем этим влиянием можно управлять.
Как видим, звучание и значение слова находятся в соответствии не всегда, но всегда к нему стремятся. Постоянное развитие языка приводит к тому, что в любой момент его истории в нем встретятся слова с самыми разными отношениями между содержанием и формой – от четкого соответствия до резкого противоречия. Но мотивировочная тенденция обнаруживает свое действие в том, что эти отношения заметно влияют на жизнь слов и всегда в одном направлении: гармония содержания и формы повышает эффективность функционирования, дисгармония затрудняет его и приводит к сдвигам содержания или формы в сторону соответствия.
Такие выводы могут показаться излишне категоричными, но нужно иметь в виду, что это не формулировки законов, а указания на тенденции.
Иначе говоря, к любому утверждению из предыдущего абзаца нужно подходить с позиций, которые можно обозначить словами: вероятнее всего, скорее всего, чаще всего, обычно и т. п. Для любого из таких утверждений можно найти целый ряд противоречащих примеров. Но не это важно, а то, что отмеченные тенденции в языке все же прослеживаются вполне определенно.
_________________________________________________
Конспект книги Александра Павловича Журавлёва «ЗВУК И СМЫСЛ»
Дата: Четверг, 2021-02-18, 12:03 PM | Сообщение # 27
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
13 Всё течёт, всё меняется...
Пчёлка Державина
Пчёлка. Гавриил Державин
Пчелка златая, Что ты жужжишь? Все вкруг летая, Прочь не летишь? Или ты любишь Лизу мою?
Соты ль душисты В желтых власах, Розы ль огнисты В алых устах, Сахар ли белый Грудь у нея?
Пчелка златая, Что ты жужжишь? Слышу, вздыхая, Мне говоришь: К меду прилипнув, С ним и умру. 1796
Пчёлочка златая. Казачья песня
Ой, пчелочка златая, ой, что же ты жужжишь? Ой, пчелочка златая, ой, что же ты жужжишь-жужжишь? Жаль, жаль, жалко мне, что же ты жужжишь?
Ой, около летаешь, а прочь не летишь. Эх, около летаешь, а прочь не летишь-летишь. Жаль, жаль, жалко мне, а прочь не летишь.
Али верно любишь, ай, Любочку мою? Али верно любишь, ай, Любочку мою-мою? Жаль, жаль, жалко мне, Любочку мою.
У моёй у Любы, ай, русая коса. У моёй у Любы, ай, русая коса-коса. Жаль, жаль, жалко мне, русая коса.
Лента голубая, ай, ниже пояса. Эх, лента голубая, ай, ниже пояса-яса. Жаль, жаль, жалко мне, ниже пояса.
Сладкие, медовые, ай, губочки у ней. Эх, сладкие, медовые, ай, губочки у ней, у ней. Жаль, жаль, жалко мне, губочки у ней.
Мягкие пуховые, ай, сисочки у ней. Эх, мягкие пуховые сисочки у ней, у ней. Жаль, жаль, жалко мне, сисочки у ней.
Любить ее можно, ай, целовать нельзя. Эх, любить ее можно, ай, целовать нельзя-нельзя. Жаль, жаль, жалко мне, целовать нельзя.
Я к губам прилипну, ай, с нею я помру. Эх, я к губам прилипну, ай, с нею я помру-помру. Жаль, жаль, жалко мне, с нею я помру.
Врешь – и не прилипнешь, брешешь – не помрешь. Врешь – и не прилипнешь, брешешь – не помрешь, помрешь. Жаль, жаль, жалко мне, брешешь – не помрешь.
.
Изящную «Пчёлку» написал в 1796 году Державин, будучи важным государственным мужем, президентом Коммерц-коллегии, то есть министром торговли.
При каких обстоятельствах попало это стихотворение к донским казакам, уже не известно. И кому пришла мысль адаптировать её в качестве походной песни, тоже покрыто тайной. Мысль мыслью, но что она без сотни горячих казацких голов и молодых глоток?! Есть ли у тебя голос и слух или медведь на ухо наступил, но приходит такая минута – и сердце само запросит песню… Факт то, что казакам пришёлся по душе сам державинский сюжет. И звучит Державинская «Пчёлка» на казацкий лад!
Конечно, с другим уже ритмом. Утончённость редчайшего двустопного дактиля сменилась бодрым разбитным хореем (казаки ж, горячая кровь), под который одинаково легко и трусить в седле, и шагать в строю. Конечно, с другим уже размером. Из каждого куплета сделали три, удваивая строчки и чередуя с задорным припевом.
Конечно, с другим уже подходом, в свете казацких традиций. У Державина речь в стихотворении идет от лица пчелки, что для народа было странным, а потому в фольклоре речь идет от лица молодца, а пчелка лишь для колорита. От пчёлки, влюбленной в красавицу, не осталось ни следа… Тут тебе мужик бабу описал: и русая коса, и лента голубая ниже пояса, и более соблазнительные прелести! Молодые казаки, оторванные на время военных походов от любимых, с огромным удовольствием перечисляли все женские достоинства. Впрочем, и характер у Лизы был настоящим казацким - излишних вольностей не допускал: «Любить её можно, а целовать нельзя».
Конечно, с другим уже финалом и настроением. Державинская влюбленная, меланхоличная пчёлка намерена расстаться с жизнью, прилипнув «к мёду». Казаки же вполне конкретны, они обходятся и действуют без всяких метафор, но со здравым смыслом и крепким народным юмором. «Я к губам прилипну с ними и умру. А врёшь, не прилипнешь, брешешь – не умрёшь». Уже весёлая, озорная «Пчёлочка златая» быстро стала хитом донского казачества.
В 1840-60-е песня утвердилась и в студенческой среде, была популярной в Казанском университете (основан в 1804). В Интернете есть упоминание, что "Пчелочка" якобы была популярна как солдатская песня ещё во время войны 1812 года…
Хотела сказать, песни, как и люди, у каждой своя судьба. Но, скорее, песни, как и народы, страны, сильно всё меняется со временем по сравнению с оригинальной версией… Одно неизменно и постоянно, – интерес мужчины к женским прелестям (и наоборот).
В коллаже: маскарадные костюмы "пчёлка" с ярко выраженными полосками, как у осы, у пчелы цвета приглушённые, не такие яркие. Претензии к дизайнерам костюмов осо-пчёл. А, может, это у них – два в одном. Осу (никчемную) создал дьявол, пчелу (труженицу) Бог...
15 января этой знакомой большинству песне, как и мне,стукнет...аж, страшно подумать,88 годков!Мы-ровесницы, но с разной судьбой. Песня эта родилась в Варшаве,на родине моего прадеда.Потом подсела на иглу патефона.Стала народным хитом, и полетела по свету...
Я родилась в Ленинграде в 33-м,а в 41-м началась Великая Отечественная война. Музыка этого времени в основном военная, звучат фронтовые песни: "Землянка", "Темная ночь". На них воспитывалось и росло поколение советских "детей войны".
Судьба песни и человеческие судьбы иногда перекликаются. К знакомой мелодии, без фальши, привыкаешь всем сердцем. Со временем в песне могут поменять аранжировку, куплеты, слова, что и произошло с фокстротом "У самовара". И песня стала как бы народной. У неё - счастливая судьба. А начиналось всё так...
... 30-е года прошлого столетия. Тихий вечер в Варшаве. В доме -гости.Распевают на польский манер песни за чашкой чая.Хозяйскую дочь просят исполнить сочиненную ею песню "Море". Фанни садится за пианино и приятно удивляет гостей и пана Анджея Власта,директора эстрадного театра своим первым сочинением "Усямми..." Так, за чашкой чая, родился молодой польский композитор, девушка с одесскими корнями, Фаина Марковна Квятковская. Её песня становится украшением варшавской сцены , где в центре стоял макет огромного самовара,и первые исполнители хита "Под самоваром" были польские певцы Тадеуш Ольша и Зуля Погожельская. Не хитрые слова песни брали за душу:"Снова май. Каштаны буйно расцветают...У самовара сидит моя Маша.Скажу ей "да", она мне-"нет" твердит, а в самоваре так кипит страсть наша..".И так далее.
Любители записывают эту песню для русских эмигрантов в Прибалтике.Оттуда она попадает к Петру Лещенко. Он добавляет к песне пару новых строк:" Эх, ночка снежная, а у меня на сердце лето. И месяц смотрит ласково в окно..." Так, гуляет песня по городам и весям, а в 1934 г. с ней знакомится Леонид Утесов. Он по-своему интерпретирует новинку,изменяя начало песни словами: " У самовара я и моя Маша, как хорошо нам быть с тобой вдвоём!" А за это время автор песни переехала в СССР и стала Феофанией Марковной. В угоду времени авторство песни приписали советскому поэту-песеннику Лебедеву-Кумачу.Но главное - песня осталась и дожила до наших дней. Породнилась с другими хитами. Один из новых вариантов старой песни "У самовара..."придумали Левон Оганезов и Алла Лазаревич. Они поделились своими ощущениями, как пить" вприкуску" чай из самовара до утра...
Дата: Четверг, 2021-02-18, 12:15 PM | Сообщение # 29
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
Послушай Павел Фахртдинов
Послушай этот тонкий звук. Он был когда-то тихой речью, Он был когда-то детским плачем И колыбельной тоже был… Но время натянуло лук И звук стал обесчеловечен И обезличен. Не иначе, Что человека потерял.
Но может это человек, Решивший стать немым до срока, Среди больших и громких слов Вдруг не заметил этот звук… Немудрено в густой траве, Что по бокам большой дороги Однажды выронить и вновь пропажу больше не найти…
Дата: Четверг, 2021-02-18, 3:04 PM | Сообщение # 30
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
14 Жар чисел
«ЖАР ХОЛОДНЫХ ЧИСЕЛ»
Начинающему
Нет, мы не только творцы, мы все и хранители тайны! В образах, в ритмах, в словах есть откровенья веков. Гимнов заветные звуки для слуха жрецов не случайны, Праздный в них различит лишь сочетания слов.
Пиндар, Вергилий и Данте, Гете и Пушкин - согласно В явные знаки вплели скрытых намеков черты. Их угадав, задрожал ли ты дрожью предчувствий неясной? Нет? так сними свой венок: чужд Полигимнии ты.
Валерий Яковлевич Брюсов
14.1 АЛГЕБРА И ГАРМОНИЯ
Представьте себе такую картину. Вы печатаете на клавиатуре компьютера стихотворение Пушкина «Зимнее утро»: Мороз и солнце; день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный… Затем спрашиваете компьютер: «О чем это стихотворение?» А он отвечает: «В этом стихотворении говорится о чем-то ярком, светлом, радостном и нежном». А ведь правильно! Так оно и есть. Попробуем что-нибудь еще из Пушкина. Пусть теперь это будет печальное стихотворение «Зимний вечер»: Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя… Уловит ли машина смену содержания, настроения, «почувствует» ли иную эмоциональную тональность этих строк? Да, уловила. Ее ответ: «В стихотворении говорится о чем-то темном, страшном, сильном, угрюмом, быстром». Пожалуй, это действительно характеристика зимней бури ночью.
Что же получается – компьютер понимает стихи? Чувствует выраженное в них настроение? Возможно ли это? И человек-то не всякий на это способен, а чтобы машина... Но вы, наверное, уже догадались, в чем здесь дело. Конечно, машина ничего не понимает и тем более не чувствует. Она анализирует только содержательность звуковой организации стихотворений. И все же «машинные» характеристики слишком уж «осмысленны», тем более что основаны они только на анализе звучания.
Неужели поэт настолько тонко чувствует содержательность звуков и настолько точно оперирует ею, создавая звуковую ткань стиха? Да, пожалуй, так. А иначе и быть не может. Просто невозможно, чтобы поэт, творящий музыку речи, не заметил бы, обошел бы такое важное свойство звука – самостоятельно выражать какое-то содержание.
Художник слова стремится как можно полнее, ярче, живее выразить в произведении, а значит и вызвать у слушателя и читателя, нужные впечатления, переживания, размышления. Конечно, достигается эта цель всеми языковыми средствами, главное из которых – смысловая сторона языка с тонкой и бесконечно разнообразной игрой оттенков значения слов и их сочетаний.
Но не только значения. Попробуйте изложить смысл какого-нибудь, особенно лирического, стихотворения, сломав ритм, убрав рифмы, разрушив звукопись. Получится проза, причем часто банальная, неинтересная. Поэты говорят: не нужно писать стихов, если то же самое можно сказать прозой. Значит, смысл поэзии, ее душа – в том, что отличает ее от прозы. А это в первую очередь специальная «поэтическая» организация формы, когда форма – не просто упаковка, оболочка, когда сама форма глубоко содержательна.
В стихотворении важны все аспекты формы – все они содержательны – и ритм, и рифма, и композиция. Даже графическая форма небезразлична для поэтов. И конечно же звуки – живая плоть стиха. Но мы не будем касаться содержательности всех аспектов формы. Перед нами другая задача – выяснить, какую роль играет содержательность звуков речи в поэтическом произведении. Когда говорят о звукописи, то обычно имеют в виду только внешние приемы «обыгрывания» звучания. Это прежде всего звукоподражания, звукоизображения, когда звуками стиха поэт передает звучание явления, о котором он рассказывает.
В звуках пушкинского стиха «Как будто грома грохотанье Тяжело-звонкое скаканье По потрясенной мостовой явственно слышится грохот медных копыт коня по булыжнику пустынных улиц», а звуковая инструментовка лермонтовской «Русалки» передает плеск речной волны, медленные, плавные движения плывущей русалки: «Русалка плыла по реке голубой, Озаряема полной луной. И старалась она доплеснуть до луны Серебристую пену волны».
Но все это заметная, нарочитая игра звуками, к которой поэты прибегают осторожно и которая, конечно, не может считаться единственной целью звуковой организации стиха. Нас интересовало другое. Не является ли целью звукописи приведение в соответствие фонетической значимости звуковой ткани стихотворения с его общим эмоциональным содержанием? Другими словами, мы хотели доказать, что для поэта, кроме значений слов, важна еще и значимость звуков и поэт организует звучание так, что оно своей значимостью аккомпанирует основному значению, выраженному в словах текста.
Только как это доказать? В слове еще можно иногда заметить и в какой-то мере осознать фонетическую значимость. Мы в общем-то осознаем, что слово лён звучит мягко, нежно, а жратва – жестко, грубо, что звучание слова юность приятно, красиво, а хрящ – некрасиво, неприятно. Другое дело – стихотворение, где множество звуков и разнообразных слов. Фонетическая значимость стихотворного текста не осознается не только читателем, но и поэтом. И чтобы убедиться в том, что поэт, тем не менее, чувствует эту значимость и организует ее в соответствии с общей эмоциональной тональностью произведения, нужно найти способ «автоматического» анализа звуковой содержательности всего стихотворения, способ, который «беспристрастно» регистрировал бы взаимоотношения между содержанием и звуковым оформлением поэтического текста. Вот почему нам пришлось снова обращаться к математике и электронно-вычислительной технике, снова искать пути расчета звуковой значимости теперь уже не слова, а целого текста.
Ясно, что метод, который применялся при расчете фонетической значимости слова, здесь не подойдет – «слово» окажется слишком длинным, ведь это целое стихотворение. Поэтому пришлось вырабатывать новую, довольно сложную методику анализа. Но давайте все же познакомимся с этой методикой, потому что иначе просто невозможно показать, как именно возникает содержательная звуковая мелодика стиха и как компьютер умудряется ее оценить.
Сначала сформируем словарь машины, с помощью которого она будет сообщать нам свои оценки звуковой содержательности текста. Ясно, что этот словарь может состоять только из признаков, по которым уже измерена значимость отдельных звуков, т. е. из шкал, помещенных в таблице 1. Но не все признаки таблицы подойдут для характеристики значимости звукового тона стихотворения. Например, едва ли могут служить для этой цели шкалы «гладкий – шероховатый», «длинный – короткий» или «округлый – угловатый»; здесь более уместны шкалы экспрессивно-оценочного типа: «нежный – грубый», «радостный – печальный» и т. п. Отобранные шкалы для удобства можно расщепить, разломать на половинки, чтобы машина оперировала не парой антонимов, а отдельными признаками. Из стилистических соображений (чтобы ответы машины выглядели не очень косноязычными) некоторые из признаков можно заменить более «поэтическими» синонимами. Например, признак «красивый» заменить на синоним «прекрасный»; «величественный» на «возвышенный» и т. д. В результате у нас получился такой компьютерный лексикон:
Словарный запас машины, как видите, небогат. Но мы ведь не собираемся требовать от нее анализа содержания художественного произведения. А для того чтобы описать общий характер значимости звуковой ткани стихотворения, такой словарь достаточен.
Понятно, что значений слов своего лексикона машина не осознает, не понимает. Она оперирует не этими словами, а цифрами, которые соответствуют признакам лексикона. Но цифры эти, заметьте, особенные. Они показывают не количество чего-нибудь, а место звука на той или иной признаковой шкале, т. е. как бы кодируют, шифруют признаковую значимость звуков. А эта значимость, как мы помним, становится заметной (выраженной) только в том случае, когда средние оценки отклоняются от нейтрального деления шкалы (от 3,0) не менее чем на половину ее деления. Поэтому важны, в сущности, не сами цифры средних оценок, а лишь их отклонения от центра шкал. Значит, для машины таблицу 1 можно переписать, указав вместо средних оценок их отклонения от 3,0. Для этого нужно вычесть каждую среднюю оценку из 3,0. Например, звук А по шкале «яркий – тусклый» имеет оценку 2,0. Отклонение оценки от центра шкалы идет в «яркую» сторону и составит: 3,0 – 2,0= + 1,0. Для звука К, имеющего среднюю оценку 4,0, отклонение такое же, но в противоположную, «тусклую» сторону: 3,0 – 4,0= – 1,0. Так компьютеру совсем легко будет «понять», «яркий» это звук или «тусклый», «нежный» или «грубый», «радостный» или «печальный».
Теперь нужно сформулировать гипотезу относительно того, как может быть создан тот или иной содержательный звуковой тон стихотворения. Если мы вспомним, что в обычной речи звуки встречаются с определенной частотностью, то логично будет предположить, что специальный содержательный звуковой тон поэтической речи может быть создан путем увеличения числа звуков с определенными значимос-тями и уменьшения числа звуков с противоположными значи-мостями. За норму снова примем частотность звуков в обиходной разговорной речи.
Как установили психологи, нормальные частотности звуков в своем языке мы представляем себе довольно правильно. Значит, при чтении стихотворения мы как бы заранее «ожидаем» встретить каждый звук более или менее определенное, «нормальное» число раз. Если наше ожидание оправдывается и доля каких-то звуков находится в пределах нормы, то эти звуки не несут специальной нагрузки, как бы не замечаются нами, а их значимость остается скрытой. Но если доля каких-то звуков заметно превышает норму, то их значимость как бы вспыхивает в нашем восприятии и окрашивает собою значимость звучания всего текста.
Например, если в стихотворении нагнетаются «светлые» звуки, то этот признак и будет характеризовать содержательность звучания всего текста, стихотворение будет звучать в «светлом» тоне. Эффект усилится, если в то же время «темных» звуков в тексте будет заметно меньше нормы. Но тут снова возникает вопрос: в каком виде анализировать текст – в чисто звуковом, буквенном или каком-либо еще? Если выбрать «звуковой» вариант, то здесь нас ожидают непреодолимые трудности различной исполнительской интерпретации стихотворного текста. Скажем, В. Солоухин, читая свои стихи, «окает». Другой чтец будет произносить в этих стихах на месте безударных О звук А. Чью звуковую интерпретацию выбрать?
«Буквенный» вариант нас тоже не устроит. Ведь буквы часто не отражают существенных особенностей звучания, например исключительно важного для русского языка различия мягких и твердых согласных.
Высказывания самих поэтов мало здесь помогают. Потому что одни из них всячески подчеркивают роль звучания стиха и даже творят «вслух», а потом почти набело записывают, как поступал, например, Н. А. Некрасов. Другие же, как, например, А. Блок или Г. Гейне, создают свои стихи «письменно» и с большим вниманием относятся к букве. Блок не любил слушать свои стихи и говорил, что пишет их не для произнесения, а для чтения. А из высказываний Пушкина, Маяковского, Ахматовой ясно, что для них важно как звучание, так и написание, изображение стиха.
Несколько проясняет дело внимательное рассмотрение звуковой и буквенной ткани стихотворений. Вот, например, рифма. Кажется, что уж она-то целиком ориентирована на звучание. Оказывается, не целиком. Например, знаменитая внутренняя рифма Н. Асеева «Что такое счастье? Соучастье В добрых человеческих делах...» живет в буквах, потому что произносится-то «щастье». Еще более наглядный пример – аллитерации и ассонансы. Они всегда выстраиваются поэтом не только с учетом звуков, но и букв. Даже Некрасов, который ориентируется, по его собственному утверждению, в основном, на звучание стиха, все же следует этой закономерности. Посмотрите внимательно на строчку «Волга! Волга! Весной многоводной...» Замечаете: гласные здесь – почти одни О. А ведь при произношении в слове многоводной все О, кроме ударного, исчезают и звуковой рисунок разрушается. Значит, Некрасов «набирал» в этой строчке не только звуки О, но и буквы О.
Видимо, в сознании поэта возникают не чисто звуковые и не чисто буквенные, а звукобуквенные образы (как «Ф», похожее на «филина»). Так что обе эти стороны должны учитываться в анализе стиха. Для нас это, к тому же, создает и чисто технические удобства: звукобуквенную форму легко задать компьютеру – можно вводить в текст в обычном виде, а мягкость согласных машина определит сама.
Проследим подробно, как компьютер будет анализировать значимость звукового тона стихотворения Пушкина «Зимнее утро» по признаку «светлый». Вся необходимая машине информация, а также промежуточные результаты вычисления отражены в таблице. В первом столбце этой таблицы помещены все звукобуквы. В следующем столбце для каждой звукобуквы указана ее нормальная частотность в обычной разговорной речи. Например, для Л' нормальная частотность равна 0,017. (Напоминаю, что на тысячу звукобукв разговорного текста Л' встречается примерно 17 раз.)
Машина после определения ею твердых и мягких согласных подсчитывает количество каждой звукобуквы в тексте стихотворения и определяет долю (частотность) каждой звукобуквы. Это делается путем деления количества данной звукобуквы на общее число всех звукобукв стихотворения. Действительная частотность каждой звукобуквы в стихотворении указана в третьем столбце таблицы. Например, частотность Л' в стихотворении «Зимнее утро» оказалась равной 0,041 (т. е. в тексте этого стихотворения Л' встречается 41 раз на тысячу знаков).
Как видим, это намного больше, чем нужно по норме. А как поточнее оценить величину расхождения? Здесь нужно вспомнить вот о чем. Нормальная частотность показывает, сколько раз должна встретиться та или иная звукобуква в обычном тексте. Но если взять несколько реальных разговорных текстов, то, конечно, мы не получим для каждого из них частотность Л' точно 0,017. В одном тексте этих звукобукв окажется 16 на тысячу, в другом 18, в третьем, возможно, 15 или 19 и т. д. Другими словами – нормальные частотности подвержены колебаниям.
Но эти колебания совершаются в некоторых границах. Никакой достаточно большой разговорный текст не даст частотности Л', скажем, 0,150 или 0,001. Границы колебаний определяются компьютером по законам теории вероятностей. За единицу при измерении размаха колебаний принимают величину а (эта греческая буква называется «сигма»). В теории вероятностей считается, что нормальные колебания какой-либо случайной величины не должны превышать ±2а. Пока величина колеблется в этих пределах, можно считать, что она как бы «привязана» к средней точке колебания и далеко от этой точки не отклонится. Как маятник часов при их нормальной работе. Но если колебания превысили ±2а, значит, они ненормальны, значит, на наш маятник действует какая-то дополнительная сила. Как если бы мы сильно толкнули его рукой.
_________________________________________________
Конспект книги Александра Павловича Журавлёва «ЗВУК И СМЫСЛ»
Александр Павлович Журавлёв. Доктор филологических наук, профессор, один из основоположников экспериментальной фоносемантики, которая положила начало созданию программ воздействия на подсознание посредством фонетического значения. Книги его чрезвычайно популярны и регулярно переиздаются. Предложенная им методика выявления фонетического значения широко применяется в фоносемантических исследованиях. Один из основоположников российской фоносемантики.
Дата: Четверг, 2021-02-18, 3:33 PM | Сообщение # 31
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
14.2 Жар чисел
Вернемся к нашему примеру. В столбце «Величина отклонений частотностей звукобукв от нормы» как раз и даны результаты машинных подсчетов, показывающие, на сколько ; и в какую сторону отклоняется частотность звукобукв стихотворения от нормальной. Для Л' отклонение составило ± 4,63;, что значительно больше случайного. Иначе говоря, звукобукв Л' в стихотворении гораздо больше нормы, и это не случайно. А для X отклонение отрицательное (– 2,27;), т. е. эта звукобуква имеет в стихотворении частотность меньшую, чем ей «положено» по норме. Причем такое снижение частотности тоже не может быть случайным.
Ясно, что звуковой тон создается только теми звукобуквами, частотность которых существенно, неслучайно отклоняется от нормы. Выше было сказано, что статистическая граница таких отклонений определяется величиной ±2;. Но что касается довольно четко организованной стихотворной речи, то здесь резкое отклонение частотностей от нормы становится заметным «на слух». Это наблюдается чаще всего при намеренном подборе звуков поэтом, при специальной инструментовке на какой-либо звук. Как в необычных строчках Вознесенского: И неминуемо минуем твою беду В неименуемо немую минуту ту.
Такое скопление, как правило, замечается читателем. Нас же интересует скрытая, не до конца осознанная поэтом и незаметная читателю значимость звуковой ткани стихотворения в целом. Этот звуковой тон, эта мелодия стиха создается не только резкими, но и менее заметными нарушениями нормальных частотностей. Такие отклонения, несмотря на их небольшую величину, оказываются все же достаточно эффективными в результате единой их направленности для многих звуков текста. Поэтому в стихотворениях отклонения можно считать важными даже в том случае, когда они превышают ± 1а.
Итак, для дальнейшего анализа отбираются все отклонения, превышающие ± 1а (в таблице они отмечены звездочками). Именно звукобуквы, соответствующие этим отклонениям, и создают своей значимостью общую фонетическую содержательность стихотворения. Остальные звукобуквы в данном случае «не играют», поскольку их частотность оказалась в пределах нормальной, а следовательно, они и не привлекают к себе внимание читателя, остаются в тени.
Теперь нужно перейти к Значимости «играющих» звукобукв, т. е. тех, которые отобраны как формирующие звуковой тон стихотворения. В пятом столбце таблицы для каждой отобранной звукобуквы указана ее фонетическая значимость. Причем указана не в единицах шкалы «светлый – темный», а, как говорилось выше, через отклонение значимостей от нейтральной точки этой шкалы (3,0). Такой способ представления фонетической значимости оказался очень удобным: машине остается просто перемножить для каждой звукобуквы величины этих двух отклонений – отклонение частотности от нормы и отклонение значимости от центра шкалы.
Посмотрите внимательнее, что при этом получается. Мы помним, что частотность Л' отклоняется от нормы в положительную (большую) сторону на + 4,63;. И по признаку «светлый» значимость этой звукобуквы (столбец 5) тоже отклоняется в положительную («светлую») сторону на +1,10. Перемножение этих величин дает результат +5,09. Это как бы «голоса» или «очки» за то, что звучание этого стихотворения «светлое». Частотность X отклоняется от нормы в минусовую (меньшую) сторону, но и значимость этой звукобуквы по тому же признаку отклоняется в минусовую («темную») сторону. Перемножение (минус на минус) тоже дает положительную величину + 2,36. Снова «голоса» за «светлое» звучание.
Другими словами: если «светлых» звукобукв больше нормы, то их присутствие создает «светлую» мелодию стиха, и если «темных» звукобукв меньше нормы, то это помогает еще более «высветлить» звучание. Есть «голоса» и против. Например, А – светлый, но его оказалось меньше нормы; Ы – темный, но его больше нормы. В результате – минусовые очки. Так определяется вклад каждой звукобуквы в создание общей звуковой содержательности текста. Величины этого вклада, т. е. «голоса» за то, что эта содержательность в данном случае «светлая» (плюсовые величины), и «голоса против» (минусовые величины) даны в последнем, шестом столбце таблицы.
Сразу видно, что «голосов» за «светлое» звучание больше, и эти голоса весомее. Сумма всех очков последнего столбца действительно показывает явный перевес плюсов: +10,9. Значит, в целом звуковая ткань стихотворения «Зимнее утро» соткана в основном из «светлых» звуков. Причем заметьте: наибольшее превышение частотности над нормой дали как раз самый «светлый» среди согласных Л' и самый «светлый» среди гласных Е, а наиболее занижена частотность самых «темных» X и Ш. Какая поразительная, буквально математическая точность в организации звучания!
Получив плюсовый итог, компьютер печатает соответствующий признак (в данном случае – «светлый»). Если итог минусовый, признак пропускается (т. е. он не участвует в описании общего звукового тона стихотворения). Так компьютер «просчитывает» все признаки лексикона и печатает свое решение в виде перечня признаков, характеризующих значимость звуковой формы стихотворения.
На этом работа машины заканчивается и наступает черед интерпретации результатов исследования. Каковы же эти результаты? Как мы помним, стихотворение «Зимнее утро» получило характеристики «яркий», «светлый», «радостный», «нежный». Таков звуковой тон этого стихотворения. Соответствует ли этот тон общему образному содержанию, общему экспрессивному настроению произведения? Несомненно. Значит, звуки в этом тексте служат не только для того, чтобы оформить слова. И общее содержание передается не только значениями слов. Звуковая материя сама создает определенную содержательную мелодию, выстроенную в нужном тоне, мелодию, поддерживающую, подчеркивающую содержание текста. Вот он – пушкинский «союз звуков, чувств и дум»!
С таким поразительным мастерством выполнена звуковая организация во многих произведениях Пушкина. Содержательность звуков в его поэзии не только поддерживает общий эмоциональный тон стихотворения, но часто создает еще и своеобразные «звукообразы», созвучные образам содержания. Вспомните машинные характеристики фонетической значимости «Зимнего вечера». В этом стихотворении доминируют звуки Ж, У, 3, В', Р, передающие жуткое завывание зимней бури, а признаки звуковой содержательности текста зримо обрисовывают этот образ.
А ведь наша программа анализа улавливает еще и не все аспекты звукобуквенной организации текста: с пушкинских времен несколько изменился алфавит, могли немного измениться «нормальные» частотности звукобукв, а может быть, и оттенки их фонетической значимости. И хотя изменения такого рода, конечно, не «перекроили» совершенно звуковую ткань стихотворений XIX века, все же не исключено, что современный анализ несколько огрубляет какие-то тонкости выполнения этой ткани.
Не только Пушкин использует выразительные возможности звуков речи. Множество стихотворений разных поэтов прошло через фотоввод машины, и чаще всего ее печатное устройство выстукивало признаки, которые ясно показывали: звуковая организация стихотворных текстов не случайна, она играет определенную роль в создании общего эмоционального содержания поэтических произведений.
Хорошо заметна роль звуковой мелодики в стихотворении М.Ю.Лермонтова «Горные вершины»: Горные вершины Спят во тьме ночной; Тихие долины Полны свежей мглой; Не пылит дорога, Не дрожат листы... Подожди немного, Отдохнешь и ты. Машина «вычислила» для него такие характеристики звучания: «минорный», «печальный», «темный». Значениями слов этого стихотворения прямо подсказывается только признак «темный», но едва ли можно сказать, что здесь говорится о чем-то особенно печальном, минорном. Тем не менее общий тон стихотворения не назовешь радостным, и недаром музыка романса на эти слова элегична, печальна. Видимо, минорное звучание в немалой степени создается здесь фонетической значимостью текста. А вот в стихотворении «И скучно и грустно...» безрадостное, тоскливое настроение создается прежде всего содержанием: ведь поэт говорит о трагическом разладе с самим собой: И скучно и грустно, и некому руку подать В минуту душевной невзгоды... Желанья!., что пользы напрасно и вечно желать?.. А годы проходят – все лучшие годы! Любить... но кого же?., на время – не стоит труда, А вечно любить невозможно. В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа: И радость, и муки, и все там ничтожно... Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг Исчезнет при слове рассудка; И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,– Такая пустая и глупая шутка...
Но звуковая ткань и здесь не остается безучастной – она помогает содержанию, делает его еще более выразительным, поскольку тоже настроена на «минорное», «темное», «угрюмое» звучание. Очень выразительна звуковая организация многих стихотворений Ф. И. Тютчева. В его «Весенней грозе» – даже без машины, «невооруженным ухом» – слышно, как «гремят» явно доминирующие Г, Р, Б: Люблю грозу в начале мая, - Когда весенний, первый гром, Как бы резвяся и играя, Грохочет в небе голубом. И действительно, частотности этих звуков особенно резко превышают норму, а общий звукосодержательный тон стихотворения получил признаки «яркий» и «сильный».
Иногда мои студенты играют с ЭВМ – пытаются угадать, какие характеристики она выдаст для очередного стихотворения. Выигрывает тот, чьи предположения оказываются ближе к машинным результатам. И вы знаете, угадывают они очень часто. К их и моей радости. Потому что в игре есть серьезный смысл – по сути дела это еще один способ проверить, соответствует ли содержанию звуковая форма анализируемых стихотворений. Ведь студенты, предсказывая признаки, опираются, конечно, на общее содержание произведения, а машина – лишь на содержательность звучания текста. Так что соответствие решений человека и машины говорит о соответствии значения и звучания стихов. А частые угадывания указывают на то, что такое соответствие – скорее всего, закономерность.
_________________________________________________
Сокращённый конспект книги Александра Павловича Журавлёва «ЗВУК И СМЫСЛ»
Дата: Пятница, 2021-02-19, 3:57 PM | Сообщение # 32
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
15 Звуковые узоры
ЗВУКОВЫЕ УЗОРЫ
До сих пор речь шла о стихотворениях единой тональности. В каждом из них явно выражено одно какое-либо настроение, и звуковая ткань таких стихотворений как бы однотонна, одноцветна. Иначе говоря, звуковая организация их выполнена в одном ключе: если стихотворение радостное, то во всем его тексте доминируют «радостные» звуки, если оно печальное – весь текст ориентирован на «печальное» звучание. Но ведь часто в одном стихотворении переплетены разные настроения, и тогда его экспрессивно-образный строй становится сложным, многозвучным. Скажется ли это на звуковой организации текста? И как в этом случае анализировать его фонетическую значимость?
Да, таких «многозвучных», «полифонических» стихотворений много. Их звуковой рисунок, конечно, усложняется, звуковая ткань расцвечивается, становится узорной и требует более глубокого, более тонкого анализа.
Вот одно из непостижимых созданий поэтического таланта Пушкина – волнующе-прекрасное стихотворение «Я помню чудное мгновенье...». Нельзя не почувствовать тонкой музыки его звуков, нельзя не заметить очаровывающей мелодики его звучания. Но компьютер не уловил этой мелодики – для текста всего стихотворения не выдал ни одной характеристики. В чем дело?
Оказывается, во всем тексте одновременно и с одинаковой силой доминируют звуки с контрастной содержательностью: и «нежные», «светлые» В', Н', Л', И, Е, и «тоскливые», «грустные», «темные» Г, X, Ж, Ы. В результате разнонаправленная значимость контрастных групп звуков как бы взаимно уничтожается. Как быть? Как разобраться в этом переплетении звуковых линий?
Наверное, вы уже нашли правильную тактику анализа? Нужно посмотреть, в каких местах этого стихотворения господствуют, доминируют звуки с одной содержательностью и в каких – с другой.
Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.
В этих строках с единым настроением компьютер сразу уловил общую тональность звучания и охарактеризовал ее признаками «нежный» и «светлый» в соответствии с содержательностью доминирующих Е, Н', В', М.
Затем тональность меняется. Появляются ноты грусти, которые все усиливаются от строфы к строфе: В томленьях грусти безнадежной, В тревогах шумной суеты Звучал мне долго голос нежный И снились милые черты. Шли годы. Бурь порыв мятежный Рассеял прежние мечты, И я забыл твой голос нежный, Твои небесные черты. В глуши, во мраке заточенья Тянулись тихо дни мои Без божества, без вдохновенья, Без слез, без жизни, без любви.
Точно следуя за сменой общего эмоционально-образного содержания, меняется и значимость звукового оформления этих строк. Теперь она характеризуется признаками «минорный», «угрюмый», «темный», а доминируют X, Г, Ж, Ы.
Но в последних строфах вновь создается первоначальная эмоционально-образная мелодия, причем ее звучание усиливается: Душе настало пробужденье: И вот опять явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты. И сердце бьется в упоенье, И для него воскресли вновь И божество, и вдохновенье, И жизнь, и слезы, и любовь.
Возвращаются признаки «нежный» и «светлый», но сумма очков для них увеличивается, т. е. они становятся более яркими, более выраженными. Это происходит за счет того, что к доминирующим звукам первой строфы (Е, Н', В') здесь присоединяются еще очень «нежные» и «светлые» И и Л'.
М.И.Глинка тонко почувствовал переплетение тональностей стихотворения и точно выразил этот рисунок в музыке своего знаменитого романса. И в этом слиянии многозвучного содержания стихотворения со сложной значимостью его фонетической формы и с глубоко содержательной музыкой романса – в слиянии этих трех линий, выполненных но единому рисунку, одна из тайн совершенной гармонии творения двух гениев.
Очень часто бывает и так, что в стихотворении обнаруживается какой-то один доминирующий звуковой тон, соответствующий основной экспрессивной линии произведения, но на этом «однотонном» фоне переплетаются узоры контрастных звуков, создавая особую игру звуковых оттенков.
Общий тон стихотворения Блока «О, весна без конца и без краю...» охарактеризован компьютером как «яркий» и «радостный». Но такие признаки соответствуют только общему фону выраженного в стихотворении настроения. На этом фоне идет сложная борьба чувств, происходит столкновение контрастных образов.
О, весна без конца и без краю - Без конца и без краю мечта! Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! И приветствую звоном щита!
Принимаю тебя, неудача, И удача, тебе мой привет! В заколдованной области плача, В тайне смеха - позорного нет!
Принимаю пустынные веси! И колодцы земных городов! Осветленный простор поднебесий И томления рабьих трудов!
И встречаю тебя у порога - С буйным ветром в змеиных кудрях, С неразгаданным именем бога На холодных и сжатых губах...
Перед этой враждующей встречей Никогда я не брошу щита... Никогда не откроешь ты плечи... Но над нами - хмельная мечта!
И смотрю, и вражду измеряю, Ненавидя, кляня и любя: За мученья, за гибель - я знаю - Все равно: принимаю тебя!
Это гимн жизни. Но жизнь сложна и полна противоречий. В ней плач и смех, в ней удачи и мучения, возвышенное и низменное. Поэт приветствует хмельную весну жизни, но приветствует «звоном щита», готовясь к битве с ней, «ненавидя, кляня и любя». Сложность содержания подчеркивается сложным набором контрастных доминирующих звуков, причем господствующие отклонения от нормы, как правило, резкие, напряженные – они достигают 6а. Среди доминирующих и самые «грубые» Р, Д, и самые «нежные» Ю, И, самые «темные» X, Ы и самые «светлые» Ю, И, 3.
Текст стихотворения невозможно расчленить на отрывки с каким-то единым настроением, чувства и образы переплетены неразрывно. Соответственно и линии контрастных звуков образуют сложно переплетенный узор, пронизывающий всю звуковую ткань произведения.
Проследим хотя бы за линиями двух наиболее заметных доминант – Ю и X. Мелодия Ю светла, мажорна: узнаю, принимаю, приветствую, встречаю, любя. А вот мрачная, минорная линия X: в завесах темных окна, колодцы земных городов, томления рабьих трудов, в змеиных кудрях, на холодных и сжатых губах.
Противоборство линий создают и другие контрастные звуки, подчеркивая контрасты светлых и мрачных тонов в стихотворении. Тонко и удивительно красиво оркестрована мелодия пленительного стихотворения С. Есенина «Я помню, любимая, помню...». Его звучание завораживает игрой тонов и ритмов, и кажется, что сам смысл речи передается не словами, а непонятным образом возникает из поэтической музыки звуков: Я помню, любимая, помню Сиянье твоих волос. Не радостно и не легко мне Покинуть тебя привелось.Я помню осенние ночи, Березовый шорох теней, Пусть дни тогда были короче, Луна нам светила длинней. Я помню, ты мне говорила: «Пройдут голубые года, И ты позабудешь, мой милый, С другою меня навсегда». Сегодня цветущая липа Напомнила чувствам опять, Как нежно тогда я сыпал Цветы на кудрявую прядь.И сердце, остыть не готовясь И грустно другую любя, Как будто любимую повесть С другой вспоминает тебя.
На первый взгляд в этих строках не заметно какой-либо особой звуковой организации, какого-то особого подбора звуков. Их мелодичность кажется естественной музыкой речи. На самом деле звуковой рисунок этого стихотворения выполнен с ювелирным мастерством и математической точностью. Это, конечно, не значит, что поэт высчитывал частотности звуков. Никакое специальное конструирование звуковой мелодии не заменит музыки чувств в душе поэта. Стихи вылились из его души, и в этом смысле они естественны. Но совершенное поэтическое чувство звука, как камертон, проверяет тональность каждого звука и помогает соблюсти нужные пропорции. Поэт, пожалуй, и сам удивился бы, глядя на результаты машинного анализа, в которых проявлены, вычислены эти пропорции, эти закономерности звукосмысловой оркестровки его произведения.
Общая тональность оркестровки получила признаки, полностью соответствующие эмоциональному и образному содержанию: «прекрасный» и «нежный». Но на этом фоне развиваются две противопоставленные темы – «любимой» и «другой». Соответственно, в едином регистре развиваются и две контрастные звуковые линии.
Не будем пытаться постичь все богатство звуковой инструментовки стихотворения. Выберем лишь две наиболее заметные звуковые доминанты и проследим за вычерченным ими звуковым рисунком. Этими доминантами оказались две контрастные звуко-буквы Ю и Г. В их противопоставлении «нежная» и «прекрасная» содержательность подчеркнута заметнее, поскольку для Ю отклонение частотности от нормы составляет +5,7, тогда как для Г – только +3,9. Но все же и Г доминирует в тексте над всеми другими согласными. На протяжении всего текста эти доминанты ведут напряженную борьбу, подчеркивая столкновение двух основных тем стихотворения.
Если изобразить графически величины отклонений от нормы для частотностей Ю и Г в каждой строфе, то получится следующая картина (см. график, данный слева).В первой строфе звучит тема «любимой». И эта тема подчеркнута сильным доминированием Ю, поддержанным, кстати, «нежными» Л' и Н'. Смотрите, как превышает норму частотность Ю – отклоняется почти на 4а. Но вот в третьей строфе появляется тема «другой». И сразу резко возрастает частотность Г, превышая допустимое отклонение от нормы более чем на 4а.
В пятой строфе тесное переплетение обеих тем поднимает обе частотности, но все же линия Ю выходит на первый план, что соответствует смысловому и эмоциональному тону заключительных строк: И сердце, остыть не готовясь И грустно другую любя, Как будто любимую повесть С другой вспоминает тебя.
Посмотрите еще раз на график. В каждой строфе четко доминирует одна из контрастных звукобукв, переход к смене доминант проходит плавно, без резких скачков. Линия Ю – это гармония симметрии. Угловатая, асимметричная линия Г возмущает эту гармонию, пытаясь ее сломать, разрушить. Линии разбегаются, сходятся, сплетаются в борьбе и не уступают до конца, хотя Ю все же побеждает. Рисунок движения частотностей даже чисто внешне гармоничен, напряжен и экспрессивен. И что самое главное – он буквально изображает развитие тем и динамику эмоционального тона стихотворения. Какой должна быть сила таланта, чтобы создать эту мелодию звуков, так гармонично слитую с музыкой слов!
ОНЭ-ДОНЭ-РЭС
Однажды участница нашей группы принесла для анализа стихотворение для детей, и тут оказалось, что это просто «золотая жила». Правда, программу пришлось несколько перестроить – приспособить машинный словарь для описания детских стихов и перейти со звукобуквенного анализа на чисто звуковой (ведь такие стихотворения пишутся для детей, которые еще и читать-то не умеют, значит, поэт ориентируется только на звучание). Работа, конечно, основательно усложнилась: теперь нужно было транскрибировать каждое стихотворение, а поскольку на телетайпе машины нет знаков транскрипции, то тексты приходилось кодировать цифрами. Но мы были вознаграждены за скучную подготовительную работу: машина выдавала такие «правильные» характеристики, что невольно казалось, будто она наловчилась-таки понимать смысл стихов. Судите сами.
Из стихотворной сказки К. Чуковского «Тараканище» были взяты отрывки, в которых рисуются относительно самостоятельные картины с разным экспрессивным содержанием, разным настроением. Начало сказки:
Ехали медведи На велосипеде. А за ним комарики На воздушном шарике. А за ними кот Задом наперед. А за ними раки На хромой собаке. Волки на кобыле, Львы в автомобиле. Зайчики в трамвайчике Жаба на метле... Едут и смеются, Пряники жуют.
«Машинные» признаки: «веселый», «маленький», «радостный». Это характеристики звуков отрывка, но разве не возникает ощущение, что это описание содержания? Действительно, картина веселая, настроение радостное. И звери-то – вовсе не хищники, а просто веселые маленькие игрушки. Иначе – как львы и медведи оказались бы в одной компании с комариками и зайчиками? Но вот резкая смена событий:
Вдруг из подворотни Страшный великан, Рыжий и усатый Та-ра-кан! Таракан, Таракан, Тараканище!
Он рычит, и кричит, И усами шевелит: «Погодите, не спешите, Я вас мигом проглочу! Проглочу, проглочу, не помилую».
Сразу же меняется и звуковой рисунок. Его содержательность определяется теперь звуками совсем иного типа, что видно прямо-таки «невооруженным глазом»: смотрите, сколько здесь шипящих, свистящих, твердых согласных, сколько звуков Р; а среди гласных так и мелькают У да Ы. Неудивительно, что машина выдает признаки «противный», «угловатый», «трусливый», «злой». Но ведь это же точный портрет Тараканища! И противный он, и угловатый какой-то, как все членистоногие. И злой – рычит, кричит, проглотить собирается. Даже «трусливый» и то верно – не может таракан львов да крокодилов напугать. Но звери все же испугались: И сидят и дрожат под кусточками, За болотными прячутся кочками. Крокодилы в крапиву забилися, И в канаве слоны схоронилися. Только и слышно, как зубы стучат, Только и видно, как уши дрожат.Стыд и позор! Слоны и крокодилы струсили перед «жидконо-гой козявочкой-букашечкой». И признаки звучания соответствуют этой картине: «противный», «трусливый».
Постепенно логика сказки делает свое дело. Сначала ситуация казалась комичной, но в конце концов оказывается, что события принимают серьезный оборот. Начало второй части звучит совсем уж трагически:
Вот и стал Таракан победителем, И лесов и полей повелителем. Покорилися звери усатому. (Чтоб ему провалиться, проклятому!) А он между ними похаживает, Золоченое брюхо поглаживает: – Принесите-ка мне, звери, ваших детушек, Я сегодня их за ужином скушаю! Бедные, бедные звери! Воют, рыдают, ревут! В каждой берлоге и в каждой пещере Злого обжору клянут. Да и какая же мать Согласится отдать Своего дорогого ребенка – Медвежонка, волчонка, слоненка,– Чтобы несытое чучело Бедную крошку замучило! Плачут они, убиваются, С малышами навеки прощаются.
Это уже не «козявочка-букашечка». Это деспот и злодей. Прочитайте сказку детям, и вы заметите: пока идет первая часть – ребенок смеется, но в начале второй – затихает, а то и заплакать может.
В создании такого эмоционального тона принимает участие также и содержательность звуков. Прежде всего, здесь выделяются характеристики персонажа, которыми сопровождалось его первое появление в сказке (во втором отрывке): «злой», «угловатый», «противный». Но даже порядок следования признаков в зависимости от числового веса здесь иной. Для первого портрета наибольший числовой вес имел признак «противный», здесь же на первое место выходит признак «злой». Признака «трусливый» теперь вообще нет, зато добавляются характеристики «страшный», «грубый», «сильный». Как видим, в этом наиболее напряженном месте сказки звуковой рисунок становится особенно выразительным.
Но маленький читатель недолго остается в напряжении – вскоре наступает счастливый конец:
Только вдруг из-за кусточка, Из-за синего лесочка, Из далеких из полей Прилетает Воробей. Прыг да прыг, Да чик-чирик, Чики-рики-чик-чирик! Взял и клюнул Таракана – Вот и нету великана. Поделом великану досталося, И усов от него не осталося. То-то рада, то-то рада вся звериная семья, Прославляют, поздравляют удалого Воробья!
Звуковой тон стиха снова становится радостным, мажорным. Как и в начале сказки, выделяются признаки «веселый», «радостный», но добавляются оценки героя: «хороший», «добрый».
Когда шел анализ, мы почему-то ожидали, что здесь будет получен признак «маленький» (ведь воробушек!). Но машина была другого мнения – этого признака не оказалось. И, пожалуй, правильно: какой же маленький,– страшного великана победил!
Анализировали мы и другие стихотворения К. Чуковского. И почти всегда звуковая канва этих стихотворений была соткана в удивительном соответствии с их содержанием.
Может быть, еще и поэтому так естественно и непринужденно заучивают дети его стихи, так живо и восторженно они их декламируют. И даже не декламируют, а прямо-таки распевают. Ведь дети очень хорошо чувствуют, чутко улавливают содержательность звуков речи. Ребенку еще трудно проникнуть в тонкости смысла стиха, и тогда звучание для него приобретает особую важность. Мы живем на Занзибаре, В Калахари и Сахаре, На горе Фернандо-По, Где гуляет Гиппо-по По широкой Лимпопо...
Половины слов ребенок здесь не понимает, а заучивает с удовольствием, потому что его пленяет игра звуков, рифм и ритмов. Как в бессмысленной считалке: Онэ-донэ- рэс Квинтэр-финтэр-жес Онэ-донэ-раба Квинтэр-финтэр-жаба. Конечно же, детские поэты должны учитывать эти особенности восприятия речи ребенком, а потому и в стихотворениях для детей особенно важна тонкая и точная организация звуковой формы в соответствии с содержанием.
_________________________________________________
Сокращённый конспект книги Александра Павловича Журавлёва «ЗВУК И СМЫСЛ»
Дата: Пятница, 2021-02-19, 4:10 PM | Сообщение # 33
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
Ку-ка-реку Мила Розова
По непонятнейшим законам мирозданья Огромный и тяжёлый шар земной Устало обороты совершает С системою под огненной звездой, Спирально уходя за грань сознанья.
Сердце исполнено счастьем желанья, Счастьем возможности и ожиданья, — Но и трепещет оно и боится, Что ожидание — может свершиться… Полностью жизни принять мы не смеем, Тяжести счастья понять не умеем, Звуков хотим, — но созвучий боимся, Праздным желаньем пределов томимся, Вечно их любим, вечно страдая, — И умираем, не достигая…
На заметку. Золотое сечение в искусстве и литературе
o Под «правилом золотого сечения» в архитектуре и искусстве обычно понимаются асимметричные композиции, не обязательно содержащие золотое сечение математически.
o Интерес к Золотому Сечению – падает, затухает, предаётся забвению, возрождается…
o По исследованиям, большинство людей не воспринимает золотое сечение как оптимальное и считает его пропорции «слишком вытянутыми».
o Многие художники, поэты, архитекторы сознательно использовали пропорции «золотого сечения». Российский зодчий Жолтовский также использовал золотое сечение в своих проектах.
Проведенный Н. Васютинским анализ стихотворений А.С. Пушкина показал, что размеры стихов распределены весьма неравномерно; оказалось, что Пушкин явно предпочитает размеры в 5, 8, 13, 21 и 34 строк (числа Фибоначчи). Многими исследователями было замечено, что стихотворения подобны музыкальным произведениям; в них также существуют кульминационные пункты, которые делят стихотворение в пропорции золотого сечения. Рассмотрим, например, стихотворение А.С. Пушкина "Сапожник": стихотворение состоит из 13 строк. В нем выделяется две смысловые части: первая в 8 строк и вторая (мораль притчи) в 5 строк (13, 8, 5 - числа Фибоначчи).
Знаменитое стихотворение Лермонтова "Бородино" делится на две части: вступление, обращенное к рассказчику и занимающее лишь одну строфу ("Скажите, дядя, ведь недаром..."), и главную часть, представляющее самостоятельное целое, которое распадается на две равносильные части. В первой из них описывается с нарастающим напряжением ожидание боя, во второй - сам с постепенным снижением напряжения к концу стихотворения. Граница между этими частями является кульминационной точкой произведения и приходится как раз на точку деления его золотым сечением. Главная часть стихотворения состоит из 13 семистиший, то есть из 91 строки. Разделив ее золотым сечением (91:1,618 = 56,238), убеждаемся, что точка деления находится в начале 57-го стиха, где стоит короткая фраза: "Ну ж был денек!" . Именно эта фраза представляет собой "кульминационный пункт возбужденного ожидания", завершающей первую часть стихотворения (ожидание боя) и открывающий вторую его часть (описание боя).
Исследования поэтических произведений с этих позиций только начинаются. Возможно, с поэзии А.С.Пушкина. Ведь его произведения - образец наиболее выдающихся творений русской культуры, образец высочайшего уровня гармонии. Стихотворения В.Брюсова отличаются совершенством своих форм. И неудивительно, что в их размерности также проявляются числа Фибоначчи, как наиболее оптимальные для выражения мыслей и чувств.
Дата: Понедельник, 2021-03-01, 3:29 PM | Сообщение # 37
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
16 Машина не критик
Журавлев А. П. «Звук и смысл»
НЕЛЬЗЯ ДЕЛАТЬ ИЗ МАШИНЫ ЛИТЕРАТУРНОГО КРИТИКА
Итак, обнаружилась еще одна функция содержательности звуков речи. В поэтических произведениях эта содержательность используется как особое изобразительно-выразительное средство, помогающее теснее слить форму с содержанием, выразить содержание ярче, полнее. Оказывается, звуки стиха – не безликий строительный материал.
Хорошо сказал Э. Багрицкий: «...каждая буква стиха похожа на клетку в организме, – она должна биться и пульсировать... В стихе не может быть мертвых клеток». А ведь некоторые думают, что стихи – только ритм и рифма. Нет, этого недостаточно. Недостаточно эпитетов и метафор, недостаточно даже одних только мудрых мыслей.
Поэзия – высшая форма организации языка, когда содержательно все важно: и глубина значения слов, и ритм, и рифма, и полная смысла музыка звуков. «Как много значит в стихах, – замечает С. Маршак, – не только каждое слово, но и каждый звук, каждая гласная и согласная».
Не нужно, конечно, считать, что в любом стихотворении талантливого поэта непременно должна играть какую-то роль фонетическая значимость. Отнюдь нет. Поэт волен в каждом случае отобрать из неисчерпаемого арсенала языка нужные ему выразительные средства, и это не обязательно будет содержательность звуков.
В нашей работе компьютер далеко не всегда высказывал удачные «суждения». Нет-нет, да и окажется, что «мнение» машины резко расходится с суждениями человека. Предложены для анализа стихи, казалось бы, разудало-мажорного тона – «Ой, полна, полна коробушка» Н. А. Некрасова. А компьютер выдает для них признаки «темный» и «угрюмый». В чем дело? Может быть, в том, что это отрывок из действительно глубоко минорной, страшной поэмы «Коробейники»? Может быть и на этот отрывок распространяется общий «темный», «тоскливый» звуковой тон, созданный для поэмы в целом?
Чего только не перепробовали мы из Некрасова. Машину как будто зациклило на одних и тех же признаках; «минорный», «печальный», «темный», «тоскливый», «угрюмый», «устрашающий». Задаем печальное стихотворение «Прощанье» – получаем «печальные» характеристики его звуковой формы. Задаем, казалось бы, нежное стихотворение-комплимент, посвященное любимой женщине, «Ты всегда хороша несравненно...» – снова получаем: «тоскливый», «угрюмый». Создается впечатление, что в звуковой палитре Некрасова нет других нот, кроме минорных. Но ведь недаром его называют «поэтом печали»! Звучание его стихов как бы настроено на одну тональность, один регистр. И если даже в конкретном тексте лексика рисует мажорные картины, значимость звуков стиха все же создает «за кадром» минорный аккомпанемент.
Так что, видимо, звуковая организация поэтического текста может не только ограничиваться рамками конкретного стихотворения, но и охватывать целую поэму, цикл произведений и даже творчество поэта в целом. Бывает и так, что компьютер или вообще не дает никаких признаков звучанию стихотворения, или эти признаки случайны, никак не соотносятся с содержанием. Такие «отрицательные» результаты анализа ни в коем случае нельзя расценивать как недостаток в организации звуковой формы произведения – просто поэт нашел другие выразительные возможности, использовал иные художественные средства языка.
Был у нас такой смешной случай. Пришел к нам на семинар поэт. Слушал, слушал про автоматический анализ стиха и говорит:
– Это кощунство – стихи на машине анализировать. А докладчик не растерялся: – Давайте,– предлагает, – ваши стихи попробуем. Тогда вы скажете нам, что машина уловила правильно, а что нет.
Отказываться поэту неловко – получится, что машины испугался. Выбрал он стихотворение. Докладчик спрашивает: – Какими, примерно, признаками вы охарактеризовали бы его содержание?
Тот подчеркнул в машинном словаре признаки «сильный», «величественный», «бодрый», «радостный». Начался анализ. Смотрю, нервничает поэт – ждет машинного решения. А она печатает: «темный», «тоскливый», «угловатый», «слабый». По-моему, поэт обиделся. А напрасно. ЭВМ – не электронный критик. Никакая машина не поймет и не почувствует поэзии – для этого ей нужно стать человеком. И вовсе не для того мы анализировали стихи, чтобы машина сказала, хорошо они написаны или плохо. Это было бы действительно кощунством. Невозможно это, да и ни к чему. Постижение красоты поэтического творения, глубины его смысла и гармонии звучания затрагивает тайные струны нашей души, доставляет человеку эстетическое наслаждение. Зачем же в этом заменять себя машиной?
Совсем иные результаты автоматического анализа стиха для нас важны. Они важны как еще одно доказательство того, что фонетическая значимость действительно существует. И проявляется эта значимость не только в звуковом строении слов, но и в специальной организации звуковой формы поэтических текстов.
Причем учтите еще и то, что наша программа – первый опыт автоматического анализа фонетической содержательности текста. Этот опыт, конечно, еще очень мал, и методика анализа еще груба, несовершенна. Скольких важных особенностей звуковой организации стиха эта методика не учитывает!
Совсем не учтен важнейший компонент организации – ритм, пульс стиха, само его дыхание. Не учтена и рифма, придающая стихам особое звучание. А ведь эти компоненты наверняка как-то влияют на реализацию содержательности звуков. Вероятнее всего, «опорные» звуки ритма, и прежде всего ударные гласные, более информативны в стихе. Подчеркнуто содержательны, видимо, звуки, образующие рифму. И тем не менее даже при таком весьма ограниченном и приблизительном анализе фонетической значимости обнаруживается порой удивительная гармония звучания и значения в поэзии. Это говорит только о том, что поэты очень тонко чувствуют и весьма эффективно используют в своем творчестве содержательность звуков.
Значит, языку необходимо такое свойство звуков речи. Оно помогает работать и развиваться слову, позволяет создать особые приемы организации художественной речи, оно добавляет языку силы, яркости, выразительности.
_________________________________________________
Конспект книги Александра Павловича Журавлёва «ЗВУК И СМЫСЛ»
Дата: Понедельник, 2021-03-01, 3:33 PM | Сообщение # 38
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
17 Цветомузыка стиха
17.1 ЦВЕТНАЯ МУЗЫКА СТИХА
Семь вкусов спектра пробует язык. В.Ахмадулина
КАКОГО ЦВЕТА ЗВУК А?
Как-то попался нам на глаза сонет французского поэта Артюра Рембо «Гласные». Привожу его в переводе А. Кублицкой-Пиоттух:
А – черный; белый – Е; И – красный; У – зеленый. О – синий: тайну их скажу я в свой черед, А – бархатный корсет на теле насекомых, Которые жужжат над смрадом нечистот. Е – белизна холстов, палаток и тумана. Блеск горных родников и хрупких опахал! И – пурпурная кровь, сочащаяся рана Иль алые уста средь гнева и похвал. У – трепетная рябь зеленых волн широких, Спокойные луга, покой морщин глубоких На трудовом челе алхимиков седых. О – звонкий рев трубы, пронзительный и странный, Полеты ангелов в тиши небес пространной – О – дивных глаз ее лиловые лучи.
Что это, странная фантазия поэта? Или какая-то особенность восприятия звуков тонко организованной поэтической душой? А может, гласные действительно «окрашены» в восприятии всех носителей языка?
Решили провести немудреный пробный эксперимент, который вы легко можете повторить и сами. На доске в строчку пишутся шесть гласных Е, О, Ы, У, И, А. Сбоку в столбик – названия шести цветов: красный, черный, синий, желтый, зеленый, белый. Задание информантам: напишите, в какой из шести цветов, по вашему мнению, окрашен каждый из гласных; если не можете решить, – пишите наугад.
Экспериментатор не должен ничего объяснять и, конечно, ни в коем случае не приводить никаких примеров, доказательств или собственных соображений в пользу тех или иных решений. Информанты работают самостоятельно и безымянно. Уже первые результаты нас просто ошеломили: против А почти все написали «красный», И для большинства «синий», О – «желтый» или «белый», Ы – «черный».
Стоит ли говорить, что вся наша группа немедленно переключилась на звукоцветовые эксперименты. Мы проводили их во множестве, применяя разные методики, опрашивая все новых и новых информантов. Проверяли и перепроверяли результаты, пока наконец окончательно не убедились в том, что гласные звуки речи в нашем восприятии вполне определенно и в основном для всех одинаково окрашены, хотя мы этого не осознаем. Если учесть еще и результаты измерения значимости гласных по «световым» шкалам из таблицы 1 («светлый – темный» и «яркий – тусклый»), то для гласных звуко-цветовые соответствия можно охарактеризовать так:
А – густо-красный Я – ярко-красный О – светло-желтый или белый Е – зеленый Е – желто-зеленый Э – зеленоватый И – синий Й – синеватый У – темно-синий, сине-зеленый, лиловый Ю – голубоватый, сиреневый Ы – мрачный темно-коричневый или черный
Цвета гласных получились, правда, совсем не такими, как у Рембо, но мы забыли пока про сонет – ведь нам открылось новое и невероятно интересное свойство гласных. С согласными дело обстоит сложнее – много звуков, и работа очень усложняется. Пока можно только вполне определенно сказать, что Р четко воспринимается как «темно-красный».
Трудно сказать, от чего зависят эти «цветные» свойства звуков. Возможно, что А и Р ассоциируются с красным цветом потому, что входят в слово красный. Причем звук А в этом слове ударный, так же как И в слове синий, а О в слове желтый. Но почему тогда У – «сине-зеленый», а Ы – «коричневый»? Может быть потому, что У и Ы – самые «темные» из гласных, и для них выбираются цвета потемнее? А возможно, и наоборот – слово красный стало обозначать цвет, потому что в нем был ударный «красный» А? Ведь когда-то это слово не имело никакого отношения к цвету, а означало «красивый». Тогда соответствующий цвет назывался «червонный», и в этом слове нет ни одного А. Слово синий тоже когда-то не обозначало «небесный цвет», его значением было – «блестящий». Не «синий» ли И придал этому слову цветовое значение?
Но тогда откуда взялись первоначально цвета звуков? Может, А потому «красный», что это самый громкий, самый сильный, а следовательно, и самый «яркий» звук? Он и ассоциируется с самым броским, самым ярким цветом. Заметьте еще, что особенно четко, в чистые цвета окрашены только три звука – А, И, О. Но ведь и все богатство цветов и их оттенков можно получить смешением в разных пропорциях трех цветов – красного, синего и желтого. Нет ли здесь удивительного соответствия между природой цвета и звуковым устройством языка? Вопросы, вопросы... И пока нет ответов. Но одно ясно: звуко-цветовые соответствия существуют. А раз существуют, значит, должны где-то использоваться, проявляться. И конечно, прежде всего, эта интересная особенность звуков должна проявиться в поэзии.
Например, поэт пишет о синем небе. Поэтический талант, чувство языка помогают ему отобрать наиболее выразительные языковые средства, чтобы картина получилась яркой, зримой. Тут бы и заставить речь самим звучанием своим вызывать в глубинах сознания (или подсознания?) читателя синий цвет. Для этого в стихотворении должны быть подобраны такие слова, в которых много звуков соответствующего цвета, т. е. звуков И. Поэт, конечно, может не осознавать этих звукоцветовых соответствий, но тонкое чутье художника подскажет ему, что подбор именно таких гласных усиливает нужное эмоционально-образное впечатление.
Как проверить эти предположения, мы уже знаем. Нужно подсчитать частотность звуков в интересующем нас стихотворении и посмотреть, каких гласных будет больше нормы, а каких меньше. Программа для компьютера теперь упрощается, потому что нужно считать не все звуки, а только гласные. Среди гласных наиболее заметны в тексте, конечно, ударные, поэтому и в «цветовой» программе мы подчеркнули роль ударных, удваивая их при счете. Из старой программы анализа звучания стиха оставили некоторые «нецветовые» признаки гласных – «радостный», «печальный», «тихий» и др.
Первым по новой программе анализировалось стихотворение Есенина из цикла «Персидские мотивы». Вот его начальные строки: Воздух прозрачный и синий, Выйду в цветочные чащи. Путник, в лазурь уходящий. Ты не дойдешь до пустыни. Воздух прозрачный и синий.
Три раза здесь назван синий цвет (считая «лазурь»). Значит, по нашей гипотезе в этом стихотворении должен доминировать «синий» И. Так и оказалось: И доминирует, превышая норму почти в три раза! Может быть, эти странные соответствия звука и цвета не что иное, как случайное совпадение?
Возьмем другое стихотворение Есенина: Выткался на озере алый цвет зари. На бору со звонами плачут глухари. Здесь заметно увеличена по сравнению с нормой частотность У и А. И снова подбор гласных точно соответствует цветовой картине, нарисованной в этом стихотворении словами: темно-синее вечернее небо, подсвеченное угасающим красным,– это и есть вечерняя заря. А общий эмоциональный тон? И пускай со звонами плачут глухари, Есть тоска веселая в алостях зари. И здесь все точно: «грустный» У и «радостный» А – «тоска веселая». Нет, это не случайность. Это рука мастера, это творение таланта!
Но все же трудно поверить, что поэт, сам того не зная, выстраивает математически точные соотношения между частотами звуков, их окраской и цветом тех явлений и предметов, которые описывает в стихотворении. Попробуем «просчитать» на компьютере еще что-нибудь из Есенина. «Синее» стихотворение у нас уже было, «алое» – тоже, теперь поищем «зеленое»: Зеленая прическа, Девическая грудь, О тонкая березка, Что загляделась в пруд? Стихотворение буквально переливается разными оттенками зеленого цвета – от светло-зеленой листвы березы до темного ночного блеска зеленых отсветов озими под луной: Луна стелила тени, Сияли зеленя...
Рис.З. С. Есенин. «Зеленая прическа, девическая грудь...»
Наверное, вы, читатель, даже в приведенных строчках заметили явное скопление Е. Действительно, стихотворение инструментировано в основном на этот звук. Есть даже строчка, где из гласных употреблены почти одни только Е: Что шепчет тебе ветер? И компьютер, конечно, свидетельствует, что зеленый Е четко доминирует среди гласных в этом стихотворении. Да, поэтический талант включает в себя и поэтическую интуицию, сверхсознание поэта, которое помогает ему не только создать нужные образы, подобрать нужные слова и рифмы, но и заставить саму ткань стиха звучать музыкой звуков и гореть красками живописи.
О таком воздействии поэзии на все органы чувств писал Шарль Бодлер в стихотворении «Соответствия»: Подобно голосам на дальнем расстоянья, Когда их смутный хор един, как тьма и свет, Перекликаются звук, запах, форма, пнет. Глубокий, темный смысл обретшие и слиянье.
«Цветные» стихи есть, конечно, не только у С. Есенина. Проследим за игрой звукоцвета в стихотворении А. Вознесенского «Васильки Шагала». Словами в нем создается в основном сине-голубой васильковый колорит:
Но его синий не знает соперников. Их витражей голубые зазубрины. Непобедимо синий завет.
И в звуковой ткани стихотворения безраздельно господствует синий И, резко, более чем в 4 раза, превышая норму. Однако это лишь общая звукоцветовая доминанта. На ее фоне разворачивается интересное движение звукоцветовых линий.
Обратим внимание сначала на заголовок стихотворения: в нем два слова, каждое из которых как бы заявляет одну из двух главных тем стихотворения. Словом васильки обозначена тема родины, словом Шагала – тема художника. Но в этих словах обнаруживаем лишь два гласных: звук И – в слове васИлькИ (т. е. в теме родины) и звук А в слове ШАгАлА (т. е. в теме художника). Два звука – И и А поведут в дальнейшем звукоцветовое сопровождение двух основных тем, а цвет звуков сразу подскажет взаимоотношение тематических линий: синий И – голубые цветы родных полей и голубое небо; красный А – тревожный цвет оборванной кровной связи с родиной, трагедия оторвавшегося от родины художника. (С какой глубокой душевной проницательностью почувствовал эту трагедию поэт! Ведь десятилетия спустя умиравшему в Париже Марку Шагалу казалось, что он находится в родном Витебске.)
Главные слова и главные звуки заголовка пронизывают затем все стихотворение, ведя в гармоничном единстве смысловую, звуко-смысловую и звукоцветовую линии произведения. Причем поэт резко выделяет, подчеркивает эти линии, контрастно, без переходов сталкивая их, как цветные стекла в витражах.
Заметьте, как только звучит тема родины, так сразу же появляются васильковые скопления И, причем этот гласный занимает большинство ударных позиций: Милый, вот что вы действительно любите! С Витебска ими раним и любим... * * * Кто целовал твое поле, Россия, Пока не выступят васильки? Твои сорняки всемирно красивы, Хоть экспортируй их, сорняки. Но вот появляется тема художника, и витраж вспыхивает красными А, на которые перемещаются и ударения: Лик ваш серебряный, как алебарда. * * * Как заплетали венок вы на темя Гранд опера, Гранд опера! * * * Ах, Марк Захарович, нарисуйте... Невероятно, но здесь наблюдается даже предельное скопление красных А, когда в строчке нет больше ни одного другого гласного звука: Марка Шагала, загадка Шагала...
И часто контрастные линии смысла, звука и цвета сталкиваются буквально построчно: Ах, Марк Захарович, Марк Захарович, Все васильки, все васильки... Посмотрите на «расшифровку» компьютерных расчетов звукоцвета в этом стихотворении, и вы сразу вспомните основной колорит шагаловской живописи.
Свет должен быть собственного производства. Поэтому я делаю витражи, – написал А. Вознесенский. И действительно, в компьютерных расчетах как бы проявляются цветные картины стихотворений, написанных «витражных дел мастером». Исследование «стихоцвета» – область настолько новая и необычная, что реакции каждого, кто знакомится с результатами анализа звукоцветовых соответствий в поэзии, почти всегда одинаковы: – Этого не может быть,– говорят обычно.– А все ваши подсчеты – не более чем парадоксы статистики.
Конечно, не всегда упоминание какого-либо цвета в стихотворении ведет к повышению частоты соответствующего гласного. Так и должно быть – ведь не обязательно в любом «цветном» произведении поэт должен использовать именно эффект «звукоцвета». Но совершенно невероятно, чтобы соответствия, «вычисленные» для всех приведенных здесь стихотворений, были бы лишь результатом удачного совпадения цифр.
Васильки Шагала
Лик ваш серебряный, как алебарда. Жесты легки. В вашей гостинице аляповатой в банке спрессованы васильки.
Милый, вот что вы действительно любите! С Витебска ими раним и любим. Дикорастущие сорные тюбики с дьявольски выдавленным голубым!
Сирый цветок из породы репейников, но его синий не знает соперников. Марка Шагала, загадка Шагала — рупь у Савеловского вокзала!
Это росло у Бориса и Глеба, в хохоте нэпа и чебурек. Во поле хлеба — чуточку неба. Небом единым жив человек.
Их витражей голубые зазубрины — с чисто готической тягою вверх. Поле любимо, но небо возлюблено. Небом единым жив человек.
В небе коровы парят и ундины. Зонтик раскройте, идя на проспект. Родины разны, но небо едино. Небом единым жив человек.
Как занесло васильковое семя на Елисейские, на поля? Как заплетали венок Вы на темя Гранд Опера, Гранд Опера!
В век ширпотреба нет его, неба. Доля художников хуже калек. Давать им сребреники нелепо — небом единым жив человек.
Ваши холсты из фашистского бреда от изуверов свершали побег. Свернуто в трубку запретное небо, но только небом жив человек.
Не протрубили трубы господни над катастрофою мировой — в трубочку свернутые полотна воют архангельскою трубой!
Кто целовал твое поле, Россия, пока не выступят васильки? Твои сорняки всемирно красивы, хоть экспортируй их, сорняки.
С поезда выйдешь — как окликают! По полю дрожь. Поле пришпорено васильками, как ни уходишь — все не уйдешь...
Выйдешь ли вечером — будто захварываешь, во поле углические зрачки. Ах, Марк Захарович, Марк Захарович, все васильки, все васильки...
Не Иегова, не Иисусе, ах, Марк Захарович, нарисуйте непобедимо синий завет — Небом Единым Жив Человек.
Дата: Понедельник, 2021-03-01, 3:38 PM | Сообщение # 39
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1763
Статус: Offline
17.2 Цветомузыка стиха
Однажды студенты принесли на занятие для анализа стихотворение А. Тарковского «Перед листопадом»:
Перед листопадом
Все разошлись. На прощанье осталась Оторопь жёлтой листвы за окном, Вот и осталась мне самая малость Шороха осени в доме моём.
Выпало лето холодной иголкой Из онемелой руки тишины И запропало в потёмках за полкой, За штукатуркой мышиной стены.
Если считаться начнём, я не вправе Даже на этот пожар за окном. Верно, ещё рассыпается гравий Под осторожным её каблуком.
Там, в заоконном тревожном покое, Вне моего бытия и жилья, В жёлтом, и синем, и красном — на что ей Память моя? Что ей память моя?
Арсений Тарковский
Предполагалось, что в этом печальном стихотворении об осени в природе и в душе человека звуки должны гореть осенними красками. Полученные результаты звукоцветового анализа настолько поразительны, что я не решаюсь сообщить их вам в готовом виде. Давайте вместе сделаем расчеты по упрощенной схеме, и цветная картина этого стихотворения проявится на ваших глазах. Конечно, эти предельно упрощенные расчеты будут довольно грубыми, приблизительными, но общую тенденцию они все же отразят.
Будем считать Е вместе с Э, Ё с О, Ю с У, Я с А. Чтобы знать долю каждой такой звукобуквы в тексте, нужно посчитать общее количество букв в нем. Их 463, если считать за две все ударные. Результаты дальнейших подсчетов сведем в таблицу.
Звукоцветовые соответствия в стихотворении А. Тарковского „Перед листопадом". Всего звукобукв в стихотворении 463
Из таблицы видно, что звукобукв О и Ё насчитывается в стихотворении 90 (не забывайте, что ударные удваиваются при счете). Следовательно, их доля в тексте: 90:463 = 0,194, в то время как эта доля нормально должна составлять 0,109. Следовательно, в тексте стихотворения О + Ё почти в два раза выше нормы: 0,194 : 0,109 = 1,78. На втором месте по превышению нормы оказался звук Ы, на третьем – А + Я. Количество звуков И точно соответствует норме, а число остальных гласных меньше нормального.
Итак, в звуковой ткани стихотворения доминирует прежде всего О, затем Ы и дальше А. Да ведь это и есть желто-коричнево-крас-ная осенняя гамма цветов! Однако в какой-то мере это было предсказуемо. Именно такого результата мы и ожидали. Не так ли? Но что это за строка в последней строфе: «В желтом, и синем, и красном...»? Неужели поэт подсказывает нам цвета картин, изображенных в первых трех строфах? Посмотрим внимательно. Действительно, в первой строфе прямо назван желтый цвет. Вторая строфа «темная» (в потемках за полкой), «серая» (мышиная стена), может быть, со стальным синеватым отблеском «холодной иголки». В третьей строфе пожар за окном, значит, красный. Точнее, красно-желтый пожар листвы за окном. Но если так, то не сопровождаются ли эти цветные картины соответствующим звукоцветовым аккомпанементом гласных? Правда, это было бы уж слишком. Не стремился же, в самом деле, Тарковский изготовить наглядное пособие по изучению звукоцветовых соответствий в стихе. И все-таки, без особой надежды на успех, я предложил студентам «просчитать» первые три строфы.
Считаем первую. Вот что получается: Всего звукобукв 120
Да, «желтый» О на первом месте. Норма превышена в 2 раза! Пока все подтверждается.
Посчитаем вторую строфу: Всего звукобукв 1I3
Еще одно подтверждение. Доминирует «темный» Ы и «синий» И. Больше ни в одной строфе стихотворения частотности этих букв не превышают нормы. А здесь Ы – в 3 с лишним, а И – почти в два раза. Правда, О тоже больше нормы, но не нужно забывать, что этот звук создает основной цветовой фон для всего стихотворения. И его частотность превышает норму во всех строфах.
Ну что ж, решающее слово за третьей строфой: Всего звукобукв 14
Кто-то из студентов посчитал первым и крикнул: «Красный!» Мы сидели потрясенные. Все точно: «В желтом, и синем, и красном...» Как поразительно выполнена звуковая ткань этого стихотворения! Как глубоко содержательна игра звуков и красок в нем! Как точно его звуковая форма соответствует содержанию!
Я самозабвенно увлекся анализом звукоцвета в поэзии Арсения Александровича Тарковского, и в компьютерных расчетах засверкали дивные самоцветы его стихов. Иногда, глядя на машинные распечатки, я просто не мог поверить ни компьютеру, ни себе: то, что получалось, было невероятно, непостижимо, необъяснимо.
Судите сами. В Третьяковской галерее вы можете видеть одно из самых замечательных творений В. Сурикова – картину «Утро стрелецкой казни». Это трагическое полотно, обвиняющее царя Петра в войне против собственного народа, выполнено в темных дымно-серых и пасмурно-синих тонах. На мрачном фоне кроваво вспыхивают красные пятна одежды людей, едва пробивается полоска рассвета и теплятся огоньки свечей в руках привезенных на казнь стрельцов.
Под впечатлением от картины А. Тарковский написал стихотворение:
Петровские казни
Передо мною плаха На площади встает, Червонная рубаха Забыться не дает.
По лугу волю славить С косой идет косарь. Идет Москву кровавить Московский государь.
Стрельцы, гасите свечи! Вам, косарям, ворам, Ломать крутые плечи Идет последний срам.
Представьте себе, компьютерные расчеты показывают, что рисунок гласных в стихотворении А. Тарковского создает ту же цветовую гамму, в которой выполнена картина В. Сурикова. Наибольшее превышение нормы дает темный Ы, затем красный А и темно-синий У. Неужели это не случайно? Неужели поэт не только словами вызывает то же горькое и трагическое чувство, что и художник образами, но и звуками – ассоциации с цветовым колоритом картины? Действительно трудно поверить! (Сравните иллюстрации на последнем форзаце, в конце книги.)
Но вот еще одно подтверждение столь удивительного взаимного проникновения, взаимоотражения произведений искусства. Стихотворение «Пускай меня простит Винсент Ван Гог» написано А. Тарковским под впечатлением от знаменитой картины Ван Гога «Звезда и кипарис» (или «Дорога в Провансе»).
Пускай меня простит Винсент Ван Гог
Пускай меня простит Винсент Ван-Гог За то, что я помочь ему не мог,
За то, что я травы ему под ноги Не постелил на выжженной дороге,
За то, что я не развязал шнурков Его крестьянских пыльных башмаков,
За то, что в зной не дал ему напиться, Не помешал в больнице застрелиться.
Стою себе, а надо мной навис Закрученный, как пламя, кипарис,
Лимонный крон и тёмно-голубое,- Без них не стал бы я самим собою;
Унизил бы я собственную речь, Когда б чужую ношу сбросил с плеч.
А эта грубость ангела, с какою Он свой мазок роднит с моей строкою,
Ведёт и вас через его зрачок Туда, где дышит звёздами Ван-Гог.
Арсений ТАРКОВСКИЙ
Оно заканчивается так:
Стою себе, а надо мной навис Закрученный, как пламя, кипарис. Лимонный крон и темно-голубое,– Без них не стал бы я самим собою; Унизил бы я собственную речь, Когда б чужую ношу сбросил с плеч. А эта грубость ангела, с какою Он свой мазок роднит с моей строкою, Ведет и вас через его зрачок Туда, где дышит звездами Ван Гог.
Прочитайте внимательно третью строчку – в ней поэт определил основной колорит картины Ван Гога: яркий лимонно-желтый цвет причудливых небесных светил, желтые хлеба в поле и густой темно-голубой тон неба. Среди гласных в стихотворении четко доминируют О и У. Но ведь это желтый («лимонный крон») и темно-синий («темно-голубое»)! Те же цвета и даже в той же последовательности! Да, действительно: «Он свой мазок роднит с моей строкою».
Что ж, как ни поразительно, приходится поверить в то, что поэтическая интуиция мастера соединяет в своем «сверхсознании» выразительность колорита красок с выразительностью звуков речи, показывая нам тем самым единство разных видов Искусства в его воздействии на человека. (Сравните иллюстрации на первом форзаце.)
Арсений Тарковский, разумеется, не специально подбирал именно такие звуковые рисунки своих стихотворений. Он и сам был удивлен результатами компьютерных расчетов, когда о них узнал. Его поэтическое зрение и поэтический слух, его талант художника подсказали ему правильный выбор звуковых пропорций для создания нужной тональности цветной мелодии стихов. Но сверхсознание раскрывает поэту и читателю глубины поэтической интуиции, выводя ее на сознательный, «зримый» уровень. И хотя поэт не ставит намеренно задачи подобрать цвет звуков под колорит картины, подсознательно он делает это, а сознательно пишет в одном их своих стихотворений: Я ловил соответствие звука и цвета...
_________________________________________________
Конспект книги Александра Павловича Журавлёва «ЗВУК И СМЫСЛ»
•Новые сообщения ·
Правила
•Поиск•]
Традиции Галактического Ковчега тут!
.
.
.
..
Конспект книги Александра Павловича Журавлёва «ЗВУК И СМЫСЛ»
