|
Элевсинские Мистерии
|
|
| Intaier | Дата: Суббота, 2012-10-13, 12:04 PM | Сообщение # 1 |
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
|
Элевсинский гимн этого года
© Ин-Тайэр
(дуэт Предводительницы Жриц Элевсина и Гермеса Трисмегиста)
...-- Ты взмахнешь кадуцеем -
Сквозь зелень и синь
Колесница огня
Полетит в Элевсин...
Элевсинские жрицы
Приветствуют нас -
Тихо плещутся птицы
В камышах каждый раз,
Как в зеленой ладье
Мы всплываем из тьмы,
Солнце вечного лета
Сквозь темень зимы...
- Так куда же вы? - В смерть!
- Ты ж не знаешь, что ждет...?
- Мы хотим умереть,
И водить хоровод
Средь цветочных долин,
И себя не забыть...
Умереть - чтобы жить,
И в цветках восходить,
Чтобы встретить рассвет
С гимном Оку Уаджет
У Древа Ишед...
Вам - взмахнуть своим систром,
А вам - танцевать,
И в полях елисейских
С тобой распевать -
Гимн Деметре и Коре
От Нильских долин...
...Проходи, Трисмегист! -- ты прошел Элевсин!
...Будешь снова идти
За живою водой -
Позови Элевсин,
Мы придем за тобой.
Лучший дар от Деметры -
Ячмень и полынь,
Улетай же на небо
В чудесную синь...
Связанные темы:
Пир во Храме Орфея http://kovcheg.ucoz.ru/forum/57-1228
Пир - Древняя Греция - http://kovcheg.ucoz.ru/forum/57-1212
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Суббота, 2012-10-13, 12:05 PM | Сообщение # 2 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| Salt, Sulfur and Mercury
© Ин-Тайэр
~~~~
Изумруд, и опал, и нефрит -
Драгоценные камни полыни,
И когда горький сахар сгорит -
Мы уйдем пить абсент в Элевсине.
В потаенном прибежище снов,
Где стоит кипарис белоснежный,
Нас там встретит Деметры любовь,
Персефона утешит надеждой.
Стань спокойно - пусть в мире живых
Все поля заметает снегами,
Позабудь же, Осирис, о них,
И пребудь в Иалу вместе с нами.
У престола с живою водой
Зачерпни чашу преданных истин;
Заслужил ты и свет, и покой,
И святой кадуцей Трисмегиста.
Посвященный - велик твой Триумф!
Предвещали пророки об этом,
И Поймандрес-Божественный Ум
Улыбнется с зеленым рассветом.
Улыбнись же в ответ - и до дна
Испивай свою чашу полыни,
Пусть нашепчут Иштар и Луна,
Как готовят абсент в Элевсине.
~~~
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Суббота, 2012-10-13, 12:05 PM | Сообщение # 3 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| Привожу здесь фрагменты из моей любимой книги
Дмитрия Мережковского "Тайна Запада. Атлантида-Европа"
~~~
Елевзинские таинства
I
Номер в плохеньком русском трактире; вид из окон на городскую площадь с желтым губернаторским домом и серой пожарной каланчой; образ с лампадкой в углу; жирные, на красных с золотом обоях, пятна; запах кислых щей и селянки; шмыгающие за дверью шаги половых; стук биллиардных шаров и хриплые звуки органа из общей залы. В номере таком или подобном Митя Карамазов читает Алеше, в одной из тех апокалипсических бесед, какие любят «русские мальчики» у Достоевского, «Елевзинские таинства» Шиллера:
С Олимпийские вершины
Сходит мать Церера вслед
Похищéнной Прозерпины.
Дик лежит пред нею свет…
И куда печальным оком
Там Церера ни глядит,
В унижении глубоком
Человека всюду зрит…
«Друг, друг, в унижении и теперь. Страшно много человеку на земле терпеть... Когда мне случалось погружаться в самый, в самый глубокий позор разврата (а мне только это и случалось), то я всегда это стихотворение о Церере и человеке читал. Исправляло оно меня? Никогда! Потому что я – Карамазов. Потому что если уж полечу в бездну, то так прямо головой вниз и вверх пятами, и даже доволен, что в унизительном таком положении падаю, и считаю это для себя красотой. И вот, в самом этом позоре, я вдруг начинаю гимн. Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой; пусть я иду в то же самое время вслед за чертом, но я все-таки и Твой сын, Господи, и люблю Тебя, и ощущаю радость, без которой миру нельзя стоять и быть!
Чтоб из низости душою
Мог подняться человек,
С древней Матерью Землею
Он вступил в союз навек!»
Кажется, за пятнадцать веков от конца Елевзинских таинств, лучше о них никто никогда не говорил.
II
Грешного Митю понял святой Алеша. После «Каны Галилейской» – видения над гробом старца Зосимы, – выйдя из кельи с «тлетворным духом» в звездную ночь, он падает на землю, «целует ее ненасытимо» и плачет от радости: «с древней Матерью Землею он вступил в союз навек».
Поняли бы Митю и Лизавета Блаженная, и Марья Тимофеевна Лебядкина, русские пророчицы, познавшие главную из Елевзинских тайн: «великая мать сыра земля – Богородица».
III
Молится ли Достоевский или кощунствует в этом поклонении Земле? Если христианство, действительно, то, чем нынешним христианам кажется, и ничего более, то ответ несомненен: кощунствует.
Сколько бы мы (будем говорить «мы» для краткости, потому что все нынешние христиане в этом согласны), сколько бы мы ни верили, что Сын Божий сходил и сойдет на землю, – главное для нас не это, а то, что Он сейчас на небе; сколько бы мы ни повторяли: «да будет воля Твоя и на земле, как на небе», – мы все-таки верим, как верили наши отцы, если не от начала христианства, то от начала монашества, что Божие – небесное, а земное – не-Божие. Действенна в нас только одна половина христианства – анод, «восхождение» к небу от земли, а другая половина – катод, «нисхождение» с неба на землю, – бездейственна; видима нам только небесная половина христианского спектра, а земная – невидима.
Если в этом изначальном религиозном опыте – как относится земля к небу, – мы сравним себя с древними, то поймем, что центр мирового тяготения для нас опрокинулся, и древние нам антиподы, люди, ходящие «вниз головой и вверх пятами», в том самом положении, в каком надо было очутиться Мите Карамазову, чтобы вспомнить, что значит Земля Мать.
IV
Мы знаем только один путь к Богу – анод; древние знают два пути – анод и катод. «Ночь небесная и подземная – одна и та же ночь», – учит Гезиод в Теогонии. «Небо небесное – небо подземное; звезды небесные – звезды подземные», – учат орфики (G. Wobbermin. Relig.-Geschichtl. Studien. 1896, p. 47. – L. Preller. Demeter und Persephone, 1837, p. 55. – Hymn. Orphic., IV, 5).
Спустись же! Мог бы я сказать и «подымись!»
Здесь путь один.
Versinke denn! Ich könnt auch sagen: steige!
s’ist einerlei,
нехотя открывает Мефистофель, напутствуя Фауста в «подземное небо – царство Матерей, – одну из нездешних тайн.
Gê или dê значит «земля»; mêtêr – «мать»; Dê-mêtêr – «Земля-мать». Это имя открыто всем, но только посвященным – святейшее имя – Chthonia, «Подземная», в особом, не нашем, смысле.
Два мира, здешний и нездешний, – предпосылка всякого религиозного опыта; значит, и два неба: видимое, продолжающее до бесконечности наш земной порядок, подчиненное нашим земным законам пространства и времени, тленное, обреченное «свиться, как свиток», в конце времен; и другое, невидимое, вечное, где обитает Бог. То же, что эти два неба для нас, для древних – две Земли: видимая Gê и невидимая Chthon. Вот почему, так же естественно, как мы, когда молимся, подымаем глаза к небу, древние опускают их к земле. Скорбным, смертным людям роднее светлого неба темная, как их же собственное сердце, земля. В небе живут олимпийские, блаженные и ничтожные призраки, а в земле – великие, сущие боги. Недра земли для нас бездушная материя, а для древних – живое тело божественной Матери и Возлюбленной вместе.
О, Мать моя! Жена моя!
Там, в Елевзинском анакторе, накоплено было веками преданий, идущих, может быть, от начала мира, такое сокровище любви к этому Святому Телу, что ею люди, сами того не зная, все еще живут и будут жить до конца времен, ибо чудо чудес – превращение земли и Воды в Хлеб и Вино, в Тело и Кровь – Елевзинское таинство Урании-Хтонии, Небесной-Подземной, всегда и везде совершается. Но мы его уже не видим; клад зарыли в землю и обнищали, как никогда.
Наши отцы любили небо больше земли, а мы разлюбили и небо, и землю, но, по старой памяти, христианство наше осталось «небесным», и это в такой мере, что, если бы Сын Человеческий снова пришел на землю, мы не узнали бы Его и не приняли, потому что Он оказался бы для нас слишком земным. Вот где наша обратность, антиподность, древним: Сына узнали они, потому что знали Мать. Бога сына рождающая Мать Земля, – в этом смысл всех древних таинств, а Елевзинских, особенно.
Ныне грядущему Господу путь уготован.
Christon jam tum venieuti... parata via est.
(Prudent., contra Symmach., II)
Первые вехи пути – может быть, еще в начале мира, а последние – здесь, в Елевзисе.
V
Хтония, Подземная, – одно из сокровенных имен здешней богини, а другое – «Святая Дева Мать, hiera parthenos mêtêr» (Fr. Lenormant. Cères. – Diction. Daremberg et Saglio, I, II, p. 1050). Вот над кем надругались византийские монахи, под чьим предводительством новообращенные в христианство готы Алариха разграбили, сожгли и сравняли с землей Елевзинское святилище. Людям этим, хотя и не знавшим, что они делают, мы, может быть, не скажем: «Бог простит», если вспомним, что это одно из первых в христианстве кощунств, во имя Отца Небесного, над матерью Землей. Так разрушено было «бесовское капище», давнее у христиан бельмо на глазу, по соблазнительному сходству здешних таинств с церковными, – кстати сказать, одной из главных причин нашего скудного знания об Елевзинских, так же как о всех вообще древних таинствах: клятвой посвящения замкнуты уста языческих, а страхом соблазна уста христианских свидетелей. Истину заменяют они благочестивою бранью – мажут горчицей грудь языческой матери, чтобы отучить от нее христианских младенцев. В этом смысле, немногим, пожалуй, лучше других св. Климент Александрийский, «муж все познавший» в мистериях (Euseb., Praeparat. Evangel., II, 2). Тем драгоценнее для нас его нечаянное и невольное признание, – точно вдруг и сквозь горчицу вспоминавшийся младенцу молока матернего сладчайший мед: «Многое, должно быть, в Елевзинских таинствах у Моисея и пророков заимствовано, ибо уму человеческому, светом Божественного Откровения не озаренному, дойти до столь высоких истин невозможно» (Euseb., 1. c.). Климент, конечно, ошибается: боговидцы Елевзинские у Израильских ничего не заимствуют; если же озарены светом Откровения, в самом деле, божественным, то этим только лишний раз доказано, что Дух дышит, где хочет, – в Эллинах, так же как в Иудеях, и что Елевзинский Завет – Матери, может быть, не менее свят, чем Синайский – Отца.
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Суббота, 2012-10-13, 12:06 PM | Сообщение # 4 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| VI
«Жизнь опостылела бы эллинам, если бы запретили им эти святейшие таинства, объединяющие род человеческий, ta synnechonta to anthrôpeion genos hagiôtata mystêria», – пишет в середине IV века по Р. X. римский проконсул Эллады, Претекстат, императору Валентиниану I, когда тот объявил указ, воспрещавший все ночные, в том числе, и Елевзинские таинства (Shelling. Philosophie der Offenbarung, 1858, p. 523). Верно понял их Претекстат: здесь, в Елевзисе, сделана первая попытка объединить человечество внутренней, духовной связью; в этом смысле, здесь же заложено и первое основание будущей, христианской всемирности.
VII
Если эллинство – ближайшая к нам вершина древнего мира, а вершина эллинства – Афины; «величайшее же, что создали Афины, – Елевзинские таинства», как утверждает Цицерон (Cicero, de legibus, II, 14), то высшая точка всего дохристианского мира – в них. Как достигалась эта высота, мы не знаем, – здесь тайна мистерий, – но знаем, какою мерою мерилась, – нашей же христианскою мерою жизни вечной, победы над смертью.
Думать, что веришь в загробную жизнь, легко, но трудно действительно верить. «Верующий в Меня не увидит смерти вовек». Это не отвлеченное, сомнительное, а несомненное, как бы физическое, невидение смерти доступно только в редчайшие мгновения редчайшим людям – святым. Им-то мы и верим на слово, что за гробом есть что-то, более утешительное, чем хваленое, но никому, в сущности, не нужное, «бессмертье души», потому что нужен весь человек, с душой и с телом, – личность. Слишком напоминают бессмертные души те «пустые тени аида», которые тщетно отпаивает Улисс парной овечьей кровью: отхлебнут, оживут, и тотчас опять умирают.
…Такова уж судьбина всех мертвых...
Улетевши, как сон, их душа исчезает.
(Odyss., XI, v. v. 218, 222)
Так, по Гомеру, «мудрейшему из Эллинов»; «мы умрем и будем, как вода пролитая на землю, которую нельзя собрать», так по Книге Царств (II Цар. 14, 13), а по Ювеналу – по-нашему: «Нынче в тот свет и дети не верят» (Juven., Sat. II, v. 149). Вот естественное состояние человеческой слабости: «Изошел из праха и отыдешь в прах». Этого никакая диалектика в пользу «бессмертия души» не победит:
…Утешения в смерти мне дать не надейся,
как говорит Одиссею тень Ахиллеса (Odyss., XI, v. 488); а победит только потрясающий опыт, равный тому, что испытывает любящий, слыша стук земли о крышку гроба, где лежит любимый. Кажется, в Елевзисе и происходил такой опыт, тоже, конечно, в мгновения редчайшие, у редчайших людей, но, как мы увидим, передавался всем, продолжаясь и усиливаясь, благодаря особому строению таинств, как малейший звук продолжается, и усиливается под громово-гулкими сводами. Именно такое «опытное знание», молнийно-ослепительное, как бы плотскими очами, видение чего-то за гробом, «лицезрение», epopteia, по глубокому здешнему слову, чувствуется во всем, что говорят древние о «блаженстве» посвященных.
Счастлив видевший то из людей земно-родных;
Кто же тайны не ведает и жребия в том не имеет,
Участь неравную с видевшим будет иметь после смерти,
говорит неизвестный слагатель так называемого «гомерова» гимна Деметре, с первым, дошедшим до нас упоминанием об Елевзинских таинствах, вероятно, ионийский аэд Гомеровой школы, VII века (Homer., hymn., ad. Demetr. – G. Anrich. Das Antike Mysterienwesen, 1893, p. 10). Теми же почти словами скажет Пиндар:
Счастлив, кто это видел,
перед тем, чтоб в могилу сойти:
жизни познал он конец,
познал и начало ее, богоданное.
(F. Foucart. Mistèren d’Eleusis, 1893, p. 49)
Смысл главного слова «видел» в обоих «блаженствах» – не иносказательный, а прямой: в том-то и заключается «блаженство», что человек, действительно, испытал, видел, – хочется опять сказать, «физически» видел (пусть из многих тысяч только один, но если из соседней комнаты нам говорят: «Вижу», то и мы видим), человек, действительно, что-то видел, после чего перестает или чувствует, что может перестать, тоже «физически», видеть смерть. Жало смерти все еще жалит, но уже не так; зной смерти все еще тяжек, но уже повеяло прохладой.
«В них (Елевзинских таинствах) мы научились не только счастливо жить, но и с лучшей надеждой умирать. Neque solum sum laetitia vivendi rationen accipimus, sed etiam cum spe meliore moriendi», – даже за этою цицероновскою холодноватою гладкостью чувствуются не пустые слова, а дело (Cicero, de legibus, II, 14). Духу не хватило бы у доброго, умного Плутарха, утешая жену свою в смерти любимой дочери, напоминать о чем-то ими обоими «виденном», «испытанном», в родственных Елевзинским, Дельфийских, Дионисовых таинствах, если бы и он не чувствовал, что говорит не пустые слова (Plutarch., Consolat. ad. uxor., с. X).
Тайну прекрасную людям открыли блаженные боги:
Смерть для смертных не только не зло, но великое благо,
в этой надписи на изваянии Елевзинского иерофанта Главка, II века до Р. X., выражено блаженство посвященных, может быть лучше и проще всего (Foucart, Les Mysteres d’Eleusis, 1914, p. 367).
VIII
Кажется, кроме греков, не было никогда другого великого народа с такою ничтожною религией, как греческая мифология. В сущности, это и не религия вовсе, а легкою дымкою сказок едва прикрытое безбожье. Религиозный учитель греков, по слову Гераклита, «мудрейший» из них, Гомер, – в видимой половине мира, ясновидящий, а в невидимой – слепец, каким и сохранился баснословный образ его в народной памяти. Боги Гомера, красивые, злые и порочные дети, хуже людей. В смерти людям не помощники: лица свои от смерти отвращают, чтобы вид ее не омрачил их блаженства. Людям помогают в смерти только «подземные», chthonioi, боги мистерий. Перед Деметрой Скорбящей, Achea (от achos – «скорбь»), столь хваленый Гомером, «Смех» Олимпийских богов просто глуп (Fr. Lenormant, 1. c., 1056). В мертвой пустыне мифологии бьет родник живой воды только здесь, в мистерии.
Надо иметь раскаленный кусок чугуна вместо сердца, какой имел Кальвин, чтобы верить, что весь человеческий род до Христа погиб. Если же люди и тогда спасались, то были и места спасения. Одно из них – Елевзис. Но и тогда, как теперь, тесен был путь и узки врата жизни. «Всюду гибель, только здесь спасение», – это хорошо сознают посвященные.
Трижды блажен, кто нисходит в
обитель Аида,
Таинства эти узрев, —
Им одним бесконечная жизнь,
Прочим же все будет зло,
говорит Софокл (P. Foucart, Les mysteres d’Eleusis, 1893, p. 49). «Будут лежать после смерти во тьме и в грязи», en skotô kai borborô, знает участь непосвященных и Аристид Ритор (P. Foucart, 1. c., 54).
Нам, ведь, только одним,
Тайну святыни познавшим,
Радостно солнце сияет,
поет у Аристофана хор посвященных (Зелинский. Древнегреческая религия, 108). Светит иначе и здешнее солнце очам, увидевшим нездешнее. Ту же Елевзинскую тайну, может быть, о ней и не думая, выразил Гете:
Und so lang du das nicht hast,
Dieses: «Stirb und verde»,
Bist du nur ein truber Gast
Auf der dunkler Erde.
И доколе не постигнешь
Этих слов: «Умри и будь»,
Темным гостем будешь в мире
Проходить свой темный путь.
IX
В чем же заключаются для посвященных «надежды сладчайшие», hêdysterai elpidai, по слову Пиндара? (Новосадский. Елевзинские мистерии, 1887, с. 155.) «В древности, афиняне называли умерших деметрии», – сообщает Плутарх (Plutarch., de fac. in orb. lun. – Schelling, Ueber die Cottheiten). Это забытое древнее имя помнили и понимали только елевзинские посвященные. Прочие люди, теряя в смерти лицо свое, лежат в земле, безличные, как сваленные в общую могилу, тела убитых на поле сражения, или песчинки в куче песка; только посвященные, вступая в кровный союз с Матерью Землей, получают от нее бессмертное лицо – личность, и, если их будет больше, чем песка морского, – каждого из них, в день воскресения, узнает она в лицо, назовет – вызовет по имени из гроба, и спасет, как дитя свое спасает мать.
Х
Семени, чтобы расти, нужна темнота, а сердцу, чтобы веровать, – тайна. Если мера всякой религии тайна, то и по этой мере, греческая мифология не религия вовсе: в ней все открыто всем, как на большой дороге или на торжище; светло, ослепительно, – глазу негде отдохнуть. Но вот, мистерия, и сразу тайна, тень. Только здесь начало религии – душа эллинства. Это и само оно чувствует и тайну таинств, как душу свою, бережет; знает, что сердце открыть, значит убить.
Всюду солнечный день, только здесь, в мистериях, ночь; всюду «святое» – «светлое», только здесь – «темное». «Бог во мраке живет», здесь так же, как на Синае, поняли.
Сходство елевзинского зодчества с египетским недаром находили тайнолюбцы, египтяне: те же грозные, древние, циклопической кладки, как бы крепостные, стены; тот же постепенно сгущающийся при входе в многоколонное святилище, как в дремучий лес, таинственный сумрак, и совершенный мрак во святом святых (P. Foucart, 1. с., ed. 1914, p. 225).
Грозны стены, грознее закон: за вход непосвященных в перибол, святую ограду, и за разглашение тайны – смерть. Алкивиад, угрожаемый казнью, бежал из Афин, а нескольких друзей его казнили. Эсхил едва не погиб, кажется, за последние слова Прометея с намеком на одну из елевзинских тайн – конец Олимпийских богов. Даже рабы, допускаемые внутрь перибола для строительных работ, посвящались, чтобы связать их клятвою молчания (Foucart, 347). Двух акарнейских юношей, нечаянно вошедших в ограду святилища, приговорили к смерти; хотя и ясно было, что они вошли по ошибке, их все-таки казнили за это, как за «несказанное злодейство, nefandum scelus», сообщает Тит Ливий (T. Livius, XXXI, 13). Кто-то из посвященных привлечен был к суду за разглашение тайны только потому, что на вопрос собеседника, похож ли виденный им во сне обряд на посвящение, кивнул головой молча. «Во всем, что касается Деметры и Елевзиса, вы, афиняне, люты, deinoi», – замечает Сопатр Ритор, рассказав этот случай (Новосадский, 50).
Люди, даже под угрозой смерти, болтливы, как видно из истории всех тайных обществ. Но вот, за пятнадцать веков Елевзиний, из множества посвященных всех племен, состояний, полов и возрастов, никто ничего не открыл, так что, если бы не христиане, мы ничего бы не знали о таинствах. Трех внешних оград – камня, мрака, смерти – мало, чтобы так сохранить тайну; нужна и внутренняя ограда священного ужаса. «Не бо врагом Твоим тайну повем», это и мы говорим, но не делаем; древние делали, и уже по одному этому видно, чем были для них таинства.
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Суббота, 2012-10-13, 12:06 PM | Сообщение # 5 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| XI
«Сказанное», «сделанное», «явленное», legomena, dromena, deikmymena – три главные части таинств (Foucart, ed. 1893, p. 57). Внутреннейшая, к сердцу их ближайшая и главнейшая часть – последняя, что согласно с глухим намеком Аристотеля: «Не узнавать что-либо должны посвященные, а испытывать, ou mathein ti dein, alla pathein (Aristotel., fragm. 15. – Fracassini, Il misticismo greco, 30), и, может быть, с таким же намеком Гераклита: «Глаз вернее уха» (E. Pfleiderer. Die Philosophie des Heraclit von Ephesos, 1886, p. 62). Это и значит: «Явленное», виденное глазом, вернее сказанного, слышанного ухом. Среднее между ними, связующее звено – «сделанное» или точнее «делаемое», «совершаемое» в мире всегда («это было не однажды, но всегда есть», по Саллюстию), мы знаем лучше всего, по дошедшему до нас от VII века, но, вероятно, сохранившему следы неизмеримо большей, может быть, доэллинской, пелазгийской, древности, «Гомерову» гимну о двух елевзинских богинях, Деметре и Персефоне, Матери и Дочери. «Део (Деметры) и Коры (Персефоны) тайное действие, drama, блуждания, похищения и страдания („страсти“) – являет Елевзис, при свете факелов», – сообщает св. Климент Александрийский, бывший посвященный в таинства (Clemens Alex., Protropt., IV, 27). Кажется, недаром и здесь точное, тайное слово: «являет».
Судя по раскопкам, главная часть Елевзинского храма, телестерион, têlesterion, огромный зал посвящений – не что иное, как театр с полукруглыми рядами ступеней-лавок для 3000 зрителей (O. Rubensohn. Die Mysterienheiligtümer in Eleusis und Samothrake, 1892, p. 25). Здесь и являлось, за четвертною оградою – каменных стен перибола, ночного мрака, клятвы молчания и священного ужаса – тайное «действие» Део, Коры и Вакха, Матери, Дочери и Сына.
XII
Что такое Деметра, мы, может быть, лучше поймем, если узнаем, откуда она.
Именем нежным Део назвала меня матерь святая;
С Крита я к вам приплыла чрез широкопучинное море,
говорит сама богиня в гимне Гомера, являясь людям в человеческом образе (Homer. hymn., ad Demetr.). Первая веха – Крит, вторая – Египет. «Таинства Деметры те же, что Изиды, только имена различны», по Диодору (Diodor., I, 96), что подтверждается египетским изваяньицем Изиды, найденным в древнейших слоях елевзинских раскопок (Foucart, ed. 1914, p. 20). Третья веха – Северная Африка, Ливия. Тесмофориям («законодательным» таинствам Деметры) научили пелазгийских жен, по Геродоту, дочери Даная» (Herodot, II, 171) – те же амазонки, по Эсхилу, – амазонки, чья родина Ливия, может быть, «Атлантская колония», по Диодору. Веха четвертая – берег Атлантики, где кельты-друиды поклонялись «Деве, имеющей во чреве», Vigro paritura, может быть, родственной Брассемпуйской пещерной Изиде Ледниковой древности (A. Jeremias. Die ausserbiblische Erlöserererwartung, 1927, p. 342). И, наконец, пятая, последняя веха – Атлантида. «Житель Гипербореи, Абарис, певец, прилетевший на золотой стреле в Лакедемон, принес в него почитание Персефоны и воздвиг ей первое святилище», – сообщает Павзаний (Gattefosse, La vérité sur l’Atlantide, 1923, p. 56). Критскую мечту Дедала Механика о человеческих крыльях напоминает эта золотая стрела Абариса. Где же находится Гиперборея? «В Атлантике, против земли Кельтов», – по греческому историку IV века, Гекатею Абдерскому (Hecat. Abder., Fragm. Hist. Orec., II, p. 386, fr. 1. – J. Carcopino. La basilique Pythagoritienne, 1927, p. 300), – следовательно, в полуночной части того Атлантического материка или острова, который миф называет «Атлантидой».
Чтобы в голом вымысле и только случайно указано было с такою географическою точностью, пятью вехами, направление пути, и чтобы вехи эти поставлены были в должном порядке мифами, столь различными по своему происхождению, – очень мало вероятно; вероятнее, что направление это соответствует чему-то действительному, если не во внешних событиях, то в религиозном опыте преистории; кажется, здесь, в самом деле, кто-то прошел или что-то прошло, оставив легкий, но верный ряд следов. Если так, то и Деметра оттуда же, откуда все прочие боги мистерий, – из Атлантиды; носит недаром и она, подобно им всем, два смиренных знака на божественном теле своем – вулканического пламени обжог и потопной тины празелень.
Там, в Атлантиде, первая веха пути, а последняя, ближайшая к ним, здесь, в Елевзисе.
XIII
Вспомним глухой, едва ли тоже не елевзинский, намек Павзания (Pausan., IX, 39, 5): «Деметра есть Европа»; вспомним, чем была Европа на пути к христианской всемирности, – и мы поймем, почему Елевзинские таинства, по вещему слову Претекстата, «объединяют весь человеческий род».
Имя «Европа» значит, по Гезихию, «Страна Заката», «Сумеречная», «Темная», skoteinê, a одно из имен Елевзинской Деметры – «Скорбящая», Achea; та же скорбь в именах и «Атлантиды» – «Атласа» от корня tlaô, «терплю», «страдаю» (Hesych. s. v. Europê. – Cook, Zeus, 531). Если бы мы поняли, как следует это скорбное, темное, к темному Западу обращенное, лицо Европы-Деметры, то, может быть, поняли бы, что елевзинская тайна – не только языческая, прошлая, чужая, но и родная, будущая, христианская тайна Запада. Ту разгадать, значит разгадать и эту.
XIV
Кора-Персефона и Деметра – Дева и Мать: первое значение слова korê, не «дочь», а «дева». Две богини потом, а сначала одна: Дева-Мать или, вернее, Дева в Матери; в явном лице – тайное, как это и с человеческими лицами бывает (Harrison, Prolegomena, 274. – Fracassini, 431). Имя «Персефона», значит «Губящая» – смерть (Preller, 10). Персефона в Деметре – смерть в бессмертной, скорбь в блаженной, подземная в небесной; память «верхнего неба» о «нижнем», «звезд небесных» – о «подземных», – память и тоска по ним, потому что и в небе, как на земле, царит вечный закон «катода», «нисхождения». Первая черная точка скорби земной в небесной радости, как бы черная мушка на снежной белизне Олимпа, – вот что такое Персефона в Деметре, Хтония в Урании. Первая точка, но не последняя: некогда восстанут из подземных глубин титанические, может быть, самою же богинею вызванные, тени и пересекут лучезарный Олимп, как бы черного солнца черным лучом, черным клином вклинятся в белый Олимп. В тень войдет Деметра и уже не выйдет из тени; спустится по черному лучу с неба на землю.
Так родится Персефона, и с нею – уже не первая Земля, Небесная, Урания, а вторая – Земная, Подземная, Хтония, – наш мир.
XV
Incipit tragoedia, трагедия начинается идиллией. Сцена елевзинского театра в телстерионе, перед тремя тысячами зрителей, в глухую осеннюю ночь, при свете факелов, изображает – «являет» – земной рай, Золотой век, – первую весну земли, утро мира, на цветущих у Океана, Низейских лугах. Кора-Персефона, девочка, должно быть, лет тринадцати, как та Ледниковая «Изида» Брассемпуйской пещеры или критская богиня Мать, Ева в раю до Адама, сама счастливая, как первая весна земли, играет, пляшет на лугу, в хоре океанид, собирает цветы – лилии, розы, фиалки и молнийно-белый шафран – все цветы жизни и радости.
Цвет нарцисса, взращенный по воле Крониона Зевса,
Девам прекрасно-ланитным на горькое горе и гибель,
Аидонею, хозяину многих гостей, на утеху, —
Чудо-цветок, радость очей для бессмертных и смертных, —
Стебель один отягчается пышною гроздью, стоцветной,
Чьим благовоньем земля веселится, и небо и море.
Но только что сорвала его, как разверзлась под нею утроба земли, выкатил из нее на конях огнедышащих Аидоней, царь подземного царства, подхватил Персефону и умчал в преисподнюю (Homer. hymn., ad Demetr. – Fr. Lenormant. Monographie de la voie sacree Eleusinienne, 1864, p. 285).
XVI
Что все это значит, мы лучше поймем, если узнаем, где все происходит. Поздний миф уже забыл об этом, думает, что Низейские луга – на Крите. Нет, там же, где обитают спутницы Коры, океаниды, дочери Океана – Атласа, – в Атлантике, на крайнем Западе, «Закате всех солнц», – в Атлантиде Золотого века, земном раю.
Что такое Нарцисс, губящий деву цветок? Имя его, Narkissos, – от корня narkan, «опьянять», «одурять», «погружать в беспамятство» (Fr. Lenormant, 285). Высшее опьянение жизнью – жизни конец, срыв и падение в пропасть – смерть. Бледный цветок могил, «тяжелопахнущий», baryodmos, страшно-сладким тленом любви-похоти («всякое половое соитие подобно убийству») – вот что такое Нарцисс. В жизни всего человечества, как и в жизни каждого человека, наступает минута, когда душа его видит смерть. Эта минута – смертный цветок, Нарцисс.
А похититель Коры, Аидоней, кто? Тот же Вулкан – критский Вельхань, Velchanos, Посейдон Гомера, «земли колебатель», бог потопов и землетрясений, задвинувший город феакийцев «великой горой», и Атлантиду – великою бездною, – бог Океан-Атлас.
Если так, то гибель Персефоны есть гибель Атлантиды, первого человечества. Знали же о ней в Саисском святилище Изиды, – могли знать и в Елевзинском. «Таинства Деметры те же, что и Изиды, только имена различны», по Диодору.
Вопль погибающей Дочери к Матери, первой Земли ко второй, повторяло за сценой елевзинского театра огромное, медное, жезлом иерофанта ударяемое било или кимвал, эхейон. Если мы вспомним, что орфики, учителя таинств, предвосхищая догмат иудео-христианских апокалиптиков, знали о предстоящем конце мира, одном из повторяющихся мировых «пожаров» и «потопов», то мы поймем, что громоподобное эхо ехейона, в святой тишине елевзинской ночи, возвещало не только бывший, но и будущий Конец.
XVII
Здесь начинается второе действие трагедии – «страсти», страдания Деметры.
Вопль Персефоны услышала Мать, кинулась на помощь к Дочери, но поздно: земля над ней уже сомкнулась, как вода – над затонувшей Атлантидой. Обе исчезли бесследно, никто не знает куда, как не знает никто из живых, куда уходят мертвые.
Взглянул я на небо, – и вот, тишина,
Весь же род человеческий в перст отошел...
Сел я, поник и заплакал.
(Gilgam., XI, v. v. 133–138)
Плачет вавилонский Ной, Атрахазис, – плачет и Деметра.
Смерть человека и человечества – исчезновение бесследное, – вот чего не прощает Мать Земля небесным богам; гибели первой земли не прощает вторая: так же восстает за людей на богов титанида Деметра, как титан Прометей. Смерть узнала через любовь; узнала и то, чего не знают бессмертные: смерть людьми непростима; люди могут простить богам все обиды, кроме этой; перед этой виной богов, что все вины людей? Это узнав, лучше захотела страдать и умирать с людьми, чем с богами блаженствовать; горький хлеб земной предпочла небесной амброзии, темные лачуги людей – олимпийским чертогам. Вольно умалилась, великая; гордая, вольно смирилась, даже до смерти.
...Кто так умел страдать,
Род человеческий достоин был создать,
можно бы сказать и о ней, Титаниде, как о титане Прометее сказано (Marcial., Epigram. – Вяч. Иванов. Религия страдающего бога. «Новый Путь», 1904, I, 116).
XVIII
Так, по одному сказанию, а по другому, – гибели первой Земли, Персефоны, не только богам, но и себе не простила вторая Земля, Деметра. Горем и гневом обуянная, страшная, дикая, простоволосая, как Евменида, поджигательница-ведьма, с дымно-тлеющим факелом в каждой руке, над землею носится; жалость забыла и к людям, детям своим, или помнит: надо победить смерть, а если нельзя, то лучше сразу конец. Землю, себя самое, прокляла проклятием бесплодья.
...Тщетно волы волокут сохи кривые,
Тщетно падают в борозды хлебные зерна;
Юных ростков не дают семена...
Ибо Деметра пышно-венчанная их под землею связала.
Так, в Гомеровом гимне (Homer. hymn., ad Demetr. v. v. 306–309), и в древневавилонском – так же:
...Связала Иштар плодородье земли...
Сосцы свои от земли отвратила Низаба,
Зреющей жатвы богиня...
За ночь поля побелели,
Едкою солью покрылись.
Зелень не всходит, жатва не зреет;
Горе людей постигает.
Ложесна матерей затворились,
И дитя не выходит из чрева.
(H. Gressmann. Altorientalische Texte und Bilder, 1909, I, 61–62)
Род человеческий обречен на гибель: Мать убивает себя вместе с детьми. Но убить себя не может, бессмертная. Только плачет над землей, первой, погибшей, и второй, погибающей, как птица над разоренным гнездом. «Где Кора? где дочь моя?» – спрашивает всех живых, но живые не знают, где мертвые. Чтобы сойти к Дочери, ищет хода в подземное царство, пути из этого мира в тот; но нет путей. Ищет Живой Воды, чтобы воскресить Дочь; но нет Воды Живой, все – мертвые.
Путь ее тот же, как всех богатырей солнечных, искателей вечной жизни – Гильгамеша, Геракла, Еноха, – путь солнца с Востока на Запад. Только на Западе найдет Богиня то, чего ищет. Запад, Геспер, бог Вечерней Звезды, укажет ей путь в царство мертвых и даст Живой Воды. С нею сойдет она в Ад, воскресит Кору и выведет из Ада: первый мир, Атлантида, будет спасен вторым; а если и он погибнет, то будущим, третьим.
XIX
Как только ноги твои, о святая,
Могли донести тебя до края Закатного моря,
До людей черноликих, до сада Яблок Златых!
поет Каллимах (Callimach, Hymn., ad Demetr.). Надо бы сказать «до людей красноликих». Мимо Колумбовых спутников и диких туземцев, таино-араваков с о. Кубы, людей Востока и Запада, сошедших во Флориде с двух противоположных концов мира, в поисках Живой Воды, как две исполинские, в одной точке пересекающиеся параболы, могла бы повеять того же ищущей Елевзинской Деметры тень.
XX
«Сад Гесперид, – по Гезиоду, – на островах Закатного моря» (Атлантики) (Hesiod., Theogon., v. 215). Золотые плоды Гесперид – плоды с райского Древа Жизни, Еноха, – злак Жизни, Гильгамеша; там же и родник Живой Воды, и вход в Царство Мертвых – Amenti египтян, Arallu вавилонян, Avallon кельтов, Nekyia греков.
«Где, на краю света, Океан разверзает лоно свое коням Солнца, тяжелодышащим, там Геспериды живут, дочери Геспера-Атласа», по Овидию (Ovid., Metamorph., 1, IV).
Атлас-Аидоней похитил Персефону; он же и возвратил ее Матери; погубил и спасет; тайну смерти – Воду Жизни – вечную жизнь, откроет только он. Что это значит, мы поймем до конца лишь во второй, святейшей части Елевзинских таинств, где Атлас-Аидоней будет сыном Деметры, Дионисом, так же страдающим, как Мать, – в божественной троице: Мать, Дочь и Сын.
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Суббота, 2012-10-13, 12:06 PM | Сообщение # 6 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| XXI
Все это было, Деметра нашла Персефону, – думает миф, но мистерия знает, что не было еще – только будет. Скорбный путь Деметры не кончен – путь всей земли во времени к вечности – от умирания живых к воскресению мертвых.
XXII
Два мифа сплетены в Елевзинской мистерии, мы не знаем как, – знаем только, что в обоих тайна ее совершается. Первый миф приводит нас к Атлантиде, второй – к Елевзису, и оба соединяют их. Первый – говорит о «сошествии» богини в Ад, katabasis; второй – о «пришествии» в мир. Греческое слово Eleusis и значит «Пришествие». Здесь, в Елевзисе, нашла богиня то, чего искала, – долгого пути конец.
XXIII
Старою старухою, нищей странницей с босыми ногами, пыльными, израненными до крови, в темном вдовьем рубище, с темным покровом, на лицо ниспадающим, пришла богиня в Елевзис и села на камень при большой дороге, у Каллихорского источника (Kallichoros) под старой, дуплистой маслиной. Пришли с кувшинами к источнику и дочери царя Келея, почерпнуть воды для царского дома, и увидели странницу. «Кто ты? откуда?» – спросили.
С Крита я к вам приплыла через многопучинное море.
Именем нежным Деó назвала меня матерь святая.
Воры морские, похитив меня, увезли на чужбину.
Я убежала от них, и вот, по дорогам скитаюсь...
Милые девушки, дайте мне отдохнуть, приютите!
(Homer. hymn., ad Demetr.)
В каждой старой, одинокой, всеми покинутой женщине, «о своем ребеночке плачущей», есть великая богиня Деметра, всех скорбящих Матерь. Сердцем это поняли царевны; приютили, бездомную, утешили горькую, и тотчас потекла Вода Живая в Каллихорском источнике, и солнце на небе засияло радостно, потому что тайна любви совершилась.
Нам, ведь, только одним,
Тайну святыни познавшим,
Радостно солнце сияет!
XXIV
Чудным даром хочет одарить богиня царевен: сделавшись кормилицей Келеева сына, Демофонта, колдует над ним по ночам, кормит грудью, умащает амброзией и кладет его в огонь очага, как живую головню, чтобы выжечь из тленного тлен: так обжигает сырую глину горшечник. Но однажды подглядела за нею царица Метанира, мать младенца, испугалась, вбежала, закричала. Гневом озарилось лицо богини, кинула дитя на руки матери, и светом озарилась ночь, воздух наполнился благоуханием. Смертная узнала богиню и пала к ногам ее, молящая. Та повернулась, чтобы уйти, но, перед уходом, велела воздвигнуть храм, где будут совершаться великие Елевзинские таинства.
Здесь греческий миф о Деметре почти дословно повторяет египетский миф об Изиде (Plutarch., de Iside et Osiride, с. XV). В этой простенькой сказочке, – старая бабушка, сидя за прялкой, при свете лучины, могла бы ее рассказывать внучкам, – выражен глубокий смысл Елевзинских таинств: не бессмертие души, а воскресение плоти. Этого не знают ни Сократ, ни Кант, но знает ап. Павел.
XXV
Сразу хотела богиня спасти людей от смерти, но поняла, что сразу нельзя – можно только постепенно, медленно, в «трудах и днях», в веках-вечностях – развивающихся циклах космоса.
Чем же утешил Скорбную Мать Елевзис? Тем, что только здесь приняла она и полюбила людей, как они есть – малых, грешных, слабых, слепых, и таких же великих, как она сама, потому что так же страдающих и любящих; здесь же поняла она, что можно победить смерть в людях только с людьми; и еще поняла, что не победит и с людьми одна, – нужен еще кто-то другой, Неизвестный.
Нет, путь ее не кончен в Елевзисе, – только начат, – путь от первого человечества через второе – к третьему; от Отца через Сына к Матери.
XXVI
Очень далекий, будущий дар богини – победа над смертью, а два настоящих, близких дара – хлеб в полях и мир в сердцах. Мать Земля – Плодоносящая и Законодательная, karpophoros, thesmophoros, – с чудною простотою выражено это в позднем, греческом гимне Деметре-Изиде:
Я – богиня, дающая силу Закону;
Я мужа с женой учредила союз,
Я с братом моим, Озирисом,
Положила конец людоедству;
Я даровала людям хлебный злак.
(P. Foucart, ed. 1893, p. 15)
Кроманьоны, наши европейские праотцы, люди второго мира, после гибели первого, были хуже дикарей – одичалые.
Робок, наг и дик скрывался
Троглодит в пещерах скал...
Плод полей и грозды сладки
Не блистают на пирах,
Лишь дымятся тел остатки
На кровавых алтарях.
Но пришла Деметра, – плод полей заблистал, и алтари от крови очистились.
Мир и хлеб, – этими двумя дарами все еще живо человечество; с ними все еще святая Европа – святая Деметра. Люди поклонились ей первой, сначала в зверином образе Стэатопиги, Тучнозадой, а потом в человеческом – Брассемпуйской пещерной «Изиды»; и, может быть, еще не умея молиться устами, уже молились ей сердцем. И, если бы мы не одичали хуже наших Ледниковых праотцев, то могли бы и мы повторить вавилонскую молитву Матери, одну из древнейших человеческих молитв:
Всемогущая Царица милосердная Заступница,
Нет иного прибежища, кроме тебя!
(Д. Мережковский. Тайна Трех, 315)
XXVII
Сцена «пришествия» – последняя в Елевзинской трагедии. Кажется, после нее бóльшая часть зрителей уходит из храма, и остаются в нем только посвященные третьей степени, «лицезрители», epoptoi: первая степень – «очищение», katharsis; вторая – «посвящение», myesis, третья – «лицезрение», epopteia (G. Anrich, 25). В опустевшем храме, «лицезрители» совершали обряд «Сошествия в ад», katabasis eis Haidou (P. Foucart, 1893, p. 66): вслед за Деметрой, «деметрии» – заживо умершие, – «умереть, значит быть посвященным в Великие Таинства» (Ad. Jacoby, Die antike Mysterienreligionen und das Christentum, 17), – нисходили в Ад, так же, как некогда Орфей, а потом Пифагор, Виргилий, Данте; и пройдя через «круги» или «пещеры» Ада, изображенные тут же, в Телестерионе, или в нижнем, подземном святилище, вступали в «Обители блаженных», где, может быть, и совершалось причащение «кикеоном», kykeôn – смесью молока, меда, муки, сыра, корицы, винограда и смокв, – кормление новорожденных в вечную жизнь, молоком матери, – «обетованной, молоком и медом текущей земли» (Porpher, Vita Pythag., 34–35).
XXVIII
Что «испытывали», по слову Аристотеля, елевзинские лицезрители, при «сошествии в ад», видно из намеков Плутарха: «слово и дело сходствуют в таинствах»; «умирать», «кончаться», teleutân и «посвящаться», teleusthai. Долгие сначала блуждания (может быть, в лабиринт подземных пещер) – бесконечные во мраке ходы; перед самым концом, страх, трепет, дрожание, холодный пот, ужас... И вдруг – Свет... ясные луга с хорами и плясками... видение богов... Там человек, увенчанный, живет со святыми и видит на земле толпы непосвященных, валяющихся и давящих друг друга во тьме, в грязи, в медленных страданиях от страха смерти и неверия в блаженство загробное» (Plutarch., de immortalite animae. – P. Foucart, ed. 1893, p. 56).
Эти ясные луга – Низейские, те самые, где Кора собирала цветы, в Атлантиде Золотого века, в земном раю.
XXIX
В южно-италийских городах IV–V века до Р. X., когда процветали здесь пифагорейские, связанные с Елевзисом, тайные общества, а также на о. Крите, в Елевферне (Крит – родина всех древнейших, может быть, Средне-Атлантических таинств), найдены так называемые «Орфические скрижальцы», lamellae orphicae, тонкие, свернутые в трубочку, золотые листики в шестигранных цилиндриках, подвешенных на золотой цепочке, как талисманы, к шее покойников, или положенных им под руку.
Листики исписаны такими же, как в египетской Книге Мертвых, заклятьями для благополучного, по загробным мытарствам, прохождения души. В надписях, вверенных тайне гроба, никем из живых не читаемых, легко могли сохраниться нашептывания на ухо елевзинским лицезрителям, при «сошествии в ад», «неизреченные» слова, aporreta, a значит, и до нас могли они дойти в таинственном шелесте этих золотых листьев с Древа Жизни, упавших в могильную ночь.
Там, в обители Ада, обретешь ты по левую руку
источник и рядом белый кипарис; бойся к нему подходить.
Там же и другой источник – студеной воды, текущей из Озера Памяти.
Стражам, его стерегущим, скажи: «я – сын Земли и неба многозвездного;
знайте: я, как и вы, рода небесного.
»Жажду, умираю от жажды»! Дайте же мне студеной воды из Озера Памяти.
И дадут тебе испить из Божественного Источника, и с полубогами будешь царствовать.
(P. Foucart, od. 1893, p. 67)
Это надпись на петилийской, у Сибариса найденной скрижальце. «Даруй тебе Озирис студеной воды», – повторяется часто и в других южно-италийских гробничных надписях того же времени, IV–V века.
«Жажду, умираю от жажды», – этому как будто отвечает: «Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром». – «Кто жаждет, иди ко Мне и пей». – «Кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек» (Откр. 29, 17. – Ио. 7, 37; 4, 14).
Вот о какой воде шелестят нам золотые листья над Озером Памяти.
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Суббота, 2012-10-13, 12:07 PM | Сообщение # 7 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| XXX
Когда покинет душа твоя свет солнца, гряди одесную, как подобает мудрому.
Радуйся, невыносимое вынесший, сделавшийся богом человека, в молоко матки упавший козленок!
Радуйся, радуйся! Гряди одесную к святым лугам и рощам Персефоны!
сказано в надписи на елевфернской скрижальце. Что за грусть в этом «радуйся»! Точно и здесь, в светлом Элизии, темная дымка заволакивает все. Да и в той петилийской надписи, как жуток «белый кипарис», точно поседевший – от какого ужаса?
«Чистый от чистых, гряду я к тебе, Царица подземная, и к тебе Евклис, Евбулей, и к вам, все боги подземные.
Ибо некогда и я хвалился тем, что рожден от вашего рода блаженного,
но Парка и прочие боги бессмертные смирили меня звездно-блистающим громом.
Излетел я из страшного круга, многострадального, и быстрой стопою вступил в желанный венец…
Счастлив, о, счастлив ты, сделавшийся богом из смертного, в молоко матки упавший козленок»! —
сказано в другой петилийской надписи (P. Foucart, 67).
Вспомним Аттиса, «Пастыря белых звезд», белых коз – душ человеческих, у Млечного Пути, Галаксии: души, вслед за Пастухом своим, нисходят на землю – рождаются – падают в земные тела, а выходя из них, умирая, возвращаются туда, откуда пришли – падают обратно в Млечный Путь – в молоко матери – Небесной-Подземной, Урании-Хтонии: «путь вверх и вниз – один и тот же путь». Вот что значит «в молоко матки упавший козленок», и елевзинское причастие кикеоном – молоком с медом, пищею новорожденных – воскресших в вечную жизнь (Dietrich, 35. – Reinach, 35. – Carcopino, 313).
Первые христиане, как мы узнаем от бл. Иеронима и Тертуллиана, сохранили то же причастие: «Трижды погружаемся в воду купели и, выйдя из нее, вкушаем смесь молока с медом, lactis et mellis concordiam pregustamus» (St. Hieronym., Altercatio Lucif. et orthodox. —Tertuil. de corona militis, III).
Это и значит: сколько бы горчицей ни мазали грудь языческой матери, помнят христианские младенцы молока ее сладчайший мед.
XXXI
«Свечение», photismos, так называлось то, что происходило в Елевзинских таинствах, после «сошествия в ад» (Fracassini, 56). Здесь уже начинается вторая Дионисова часть мистерии, но, так как нельзя понять первой без второй, скажем о ней кое-что заранее.
После «сошествия в ад», все огни в святилище гасят, и оно погружается в мрак. Множество вышедших из него давеча, после трагедии, стоит извне и пристально, молча, затаив дыханье, смотрит на громаду его, угольно-черную в звездном небе, где, в наступившей тьме осенней ночи, белее течет Молоко Матери – Млечный Путь. В замершей толпе такая тишина, что слышно стрекотанье кузнечиков в поле, кваканье лягушек на Ритийском болоте-озере (Rheitoï), и где-то очень далеко однозвучно-жалобный крик ночной птицы, как плач Деметры над Корой. Вдруг, точно искорки по угольно-черной, истлевшей бумаге, начинают бегать в святилище огни, красные от факелов, белые от лампад и светильников; все больше, больше, ярче, ярче, – и в бесчисленных огнях, сияет весь храм, как солнце в ночи: «Елевзинские ночи светлее солнца сияют» (Foucart, 57). Кажется, вся великая равнина Елевзиса, от Саронийского залива до темных Дафнийских ущелий, озарена, как зарей, розовым заревом. Свет ярчайший изливается из круглого фонарика – «ока», opaion, – в крыше анактора, Святого святых, куда не входит никто, кроме иерофанта, и где хранятся святыни, hiera – «грубые древесные пни, без всякого образа, sine effigie rudi ligno et informi», облеченные в великолепные, с драгоценными каменьями, ткани. Их-то и показывает – «являет» – иерофант лицезрителям издали, сквозь открытые двери анактора, в минуту Елевзинского «свечения» (Claudian., de raptu Proserpin., v. 8. – P. Foucart, ed. 1914, p. 400, 410, 411. – Tertullian., Apolog. 16 et Acv. nat., I, 12).
В ту же минуту открываются внизу двери телестериона, и толпа входит в него, все такая же благовейно-безмолвная. Иерофант из незапамятно-древнего рода Евмолпидов, Благогласных (по-египетски makrooun, «обладающий чародейственною силою голоса»), в златопурпурной, длинно-влачащейся ризе, величавый старик, взойдя на помост, высоко подымает и показывает молча безмолвной толпе «сию великую, дивную и совершеннейшую тайну лицезрения, epoptikon mysterion», – «Свет Великий», phôs mega – «срезанный Колос», tetherismenon stachyn (Philosophoum., V, 1. – Foucart, 433. – Plutarch., de profet, in virt., 10).
Радуйся, Жених,
Свет Новый, радуйся!
Chaire nymphie,
Chaire neon phos!
восклицает толпа в священном ужасе, падая ниц (Clement Alex., Paidag. I, VI, 1, 27, 29; 30. – Protrept., XI, 114. – Firmic. Matern., de errore profan. relig., 19. – Fracassini, 56).
XXXII
Срезанный колос для египтян – Озирис. «Ставят они и доныне, во время жатвы, первый сноп в поле и бьют себя в грудь, взывая с плачем к Изиде», – сообщает Диодор (Diodor., I, 14). Плач над срезанным Колосом – плач над умершим Сыном Земли Матери. «Я – Озирис, я – Непра (бог пшеницы), пожатый серпом», – сказано в надписи на одном саркофаге Среднего Царства (A. Morel. Mysfères Egyptiens, 1911, p. 5), и в Книге Мертвых: «Плоть твою люди вкушают, дышат духом твоим, Озирис».
Вот тайна Елевзинского Колоса – бог умирающий, чтобы воскресить мертвых. «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода» (Ио. 12, 22).
Мертвый, опущенный в лоно земли, выходит из нее, оживает, как семя, упавшее в борозду. В г. Сикионе, в здании, называемом Nymphon, где совершались женские таинства, родственные, должно быть, тэсмофориям, изваяния трех великих подземных божеств – Диониса, Деметры и Коры, погруженные в землю, возвышали над нею только перси и голову, как мертвецы, из земли восстающие (Pausan., II, 11, 5), а в росписи на одной греческой амфоре, Кора-Жатва – выходит из земли, простирая, как бы с мольбою, руки к стоящему перед ней с земледельческим заступом, юноше (Harrison, Prolegom., 280). Это значит: не только боги помогают людям в победе над смертью, но и люди – богам.
Тайну Елевзинского Колоса понял Еврипид:
…Жизнь необходимо,
Как спелый колос, пожинать; то быть,
А то не быть поочередно.
(Eurip., Hypsip. fragm., 757, ed. Nauck)
Понял и Гете:
И доколе не постигнешь
Этих слов: «Умри и будь»,
Темным гостем будешь в мире
Проходить свой темный путь.
Что же значит «Колос – Свет Великий», понял Гераклит:
«Человек, в смертную ночь свет зажигает себе сам». – «Умирая потухает; оживая, возжигается из мертвого. Спит, с очами потухшими, а проснувшись, возгорается из спящего». – «Мир – огонь вечно-живой pyr aeizon, то возжигаемый, то угашаемый». – «После смерти, людей ожидает то, на что не надеются, о чем и не думают». – «Если не будете надеяться, то не найдете нечаемого, недосягаемого и непостижного».
(Heracilit., fragm. 26, 27, 91. – Clement Alex., Strom., V. – Schelling, Ueber die Gotth. v. Samothr. 73.)
Это и значит: «умереть – быть посвященным в Великие Таинства».
Лучше же всех понял тайну Колоса ап. Павел: «Что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь голое зерно... Но Бог дает ему тело, какое хочет, и каждому семени – свое тело... Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется тело душевное, восстает тело духовное... Когда же тленное сие облечется в нетление, и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа?» (I Кор. 15, 36–57.)
Вот «великий свет» Колоса – то, чем «Елевзинские ночи светлее солнца сияют».
XXXIII
«В полночь, видел я солнце, белым светом светящее, nocte media vidi solem candido corruscante lumine», – вспоминает Апулей (Apul., Metamorph., 1. XI, с. 5). – Идя в Дамаск... среди дня, на дороге, я увидел с неба свет, превосходящий солнечное сияние, осиявший меня», – вспоминает ап. Павел (Деян. 2, 13). Между этими двумя светами есть ли что-нибудь общее?
Медики знают «световые галлюцинации», а святые знают «свет Фаворский». Весь вопрос, конечно, в том, кто прав, медики или святые.
Вспомним Филона, современника Павлова: «Вакхом обуянные, корибанствующие, приводят себя в исступление, пока не увидят желанного». – «Свечение, photismos, Великого Света» для елевзинских посвященных и есть желанное. Вспомним неоплатоника Прокла: «В них (Елевзинских таинствах) являются видения phasmata, несказанных образов». Вспомним ап. Павла: «Хотя и есть так называемые боги, или на небе, или на земле, ибо есть много богов, eisin theoi polloi... но у нас один Бог» (I Кор. 8, 5). Вспомним, наконец, религиозный опыт Шеллинга, пусть нелепый и невозможный для нас, но неопровержимый ни философски, ни религиозно, и с опытом ап. Павла согласный: «Персефона для нас есть существо действительно сущее»; вспомним все это и мы, может быть, поймем, что вопрос о мнимом и действительном в Елевзинских таинствах – решается не так легко, как это кажется нам.
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Суббота, 2012-10-13, 12:07 PM | Сообщение # 8 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| XXXIV
Если бы неверующий наших дней или даже верующий, как нынешние христиане веруют, присутствовал на этих таинствах и увидел все, что посвященные видели, то, вероятно, удивился бы: «Только и всего!» И, может быть, посмеялся бы, как люди смеялись над апостолами, в день Пятидесятницы, при сошествии Духа-Пламени: «Они напились сладкого вина!» (Деян. 2, 13.) Так мог смеяться и Сократ, отказываясь от посвящения в таинства, где люди «бредят на яву», «безумствуют», «корибанствуют», – по нашему, «галлюцинируют». Но смех ничего не решает в обоих случаях. Если только один из многих тысяч посвященных в Елевзинские таинства видел, действительно, плотскими очами, видел «солнце, белым светом светящее в полночь, то и этого достаточно, чтобы поверить, что здесь мог присутствовать Тот, о Ком сказано: „Свет во тьме светит, и тьма не объяла его“, и Кто сам о Себе говорит: „Я свет миру“ (Ио. V, 5; 9, 5).
XXXV
Всякая действительность измеряется действием. Елевзинские таинства, и по этой мере, действительны в высшей степени.
За два месяца до сентябрьского полнолуния, начала таинств, особые глашатаи, спондофоры (spondophoroi), «миротворцы», объявляли по всем главным городам Греции «священное перемирие», spondê, всех эллинских племен, – то, что христиане средних веков назовут «миром Божьим», pax Dei, – сроком в пятьдесят пять дней, от конца августа до начала октября (Новосадский, 107. – Demetrios Philos, Eleusis, 1896, p. 15). И шум оружья умолкал, прекращались междоусобья; люди вдруг вспоминали, что все они братья, дети одной Матери Земли, и видели – пусть на одно мгновение, но, действительно видели, как то Елевзинское, «в полночь белым светом светящее солнце», – вечный мир; как бы на одно мгновение переносились из Железного века в Золотой, бывший и будущий.
Что это значит, мы могли бы понять, если бы могли представить себе, что в последнюю мировую войну, в «христианской» Европе, заключено было не на полтора месяца, а на полтора дня, «священное перемирие», pax Dei. Но это непредставимо для нас, потому что слишком невозможно. Грекам, наоборот, непредставима жизнь без этой «общей святыни земли», koinon ti tes ges temenos, как называют они Елевзинские таинства (Новосадский, 104). «Жизнь опостылела бы эллинам, если бы запретили им эти святейшие таинства, объединяющие род человеческий», – по слову Претекстата. Их отнять у греков – значит вынуть из них душу – убить; душу вынули из нас, а мы и не чувствуем. «Общая святыня» наша была на небе, а сейчас – нигде.
XXXVI
«Не делай зла животным», – райская, Золотого века, заповедь Триптолема, Трехпольного, Елевзинского бога Пахаря, Деметрина вестника, посланного ею к звероловам, хуже, чем диким – одичалым людям послепотопного мира, нашим европейским праотцам, чтобы, научив их земледелию, возвысить от звериной жизни к человеческой (Зелинский, 30). «Зла не делай животным» – не столько заповедь, сколько «блаженство», в Евангельском смысле: «блажен, кто милует тварь», ибо «вся тварь совокупно стонет и мучится доныне», вместе с человеком, и вместе с ним «освобождена будет от рабства тлению» (Римл. 8, 22, 21): с ним погибает – с ним и спасется.
Надо человеку убивать животных, чтобы питаться мясом? Нет, не надо, – учит Деметра плодоносящая. Дух убийства, войны, входит в человека с кровавою пищею, а дух мира – с бескровною. Вот почему Елевзинское причастие кикеоном – молоком с медом и злаками – таинство вечного мира.
XXXVII
И Гезиод, пастух, пасущий овец на Геликонской горе, певец Золотого века, поет:
Бог законом поставил и зверю, и птице, и рыбе,
Чтоб пожирали друг друга, – на то им неведома Правда!
Людям же правду послал.
(Зелинский, 30)
Правда Божья – Божий закон: не убий. К очень далекой, последней цели – воскресению мертвых – близкий, сегодняшний, всем и всегда возможный, первый шаг: не убивать – не воевать. Убей – умрешь, дай жизнь – жив будешь: это и младенцу понятно, это же и тайна тайн.
Ною, первому человеку второго человечества, Божий завет – послепотопная, два мира соединяющая радуга: «Я полагаю радугу Мою в облаке, чтобы она была знамением вечного завета между Мною и между землею». – «Я взыщу вашу кровь... от руки человека, от руки брата его. Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукой человека» (Быт. 9, 13, 5, 6). Тот же завет и на допотопной скрижали царей атлантов: «В мире жить, не подымать друг на друга оружья никогда».
Вот какую святыню хранят Елевзинские таинства, – мир всего мира.
XXXVIII
Месяц боэдромион, конец сентября, когда совершались таинства, – ранняя осень в Аттике.
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора:
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...
Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто все – простор везде;
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
Пустеет воздух, птиц не слышно боле;
Но далеко еще до первых зимних бурь,
И льется чистая и теплая лазурь
На отдыхающее поле.
(Тютчев, 1857 г.)
Как бы небо сходит на землю, и все на земле уже исполнилось, кончено – готово к царству Божьему, – все, кроме человека. И земля ждет и молится, ходатайствует за него воздыханьями неизреченными: «Да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя на земле, как на небе».
Здесь, в Елевзисе, молится так, как нигде.
XXXIX
«Я открылся не вопрошавшим о Мне; Меня нашли не искавшие Меня». – «Вот Я! Вот Я!» – говорил я народу, не именовавшемуся именем Моим. Вот, Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут непоминаемы и не придут на сердце... Волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому, а для змея прах будет пищею; они не будут причинять зла и вреда на всей святой горе Моей, говорит Господь». – «Я исполню слово: мир, мир дальнему и ближнему!» (Ис. 1–25; 57, 19.)
Via sacra, Елевзинская «Священная Дорога», – к этому путь, а последняя, дохристианская веха на этом пути из Атлантиды к нам – вторая часть Елевзинских таинств, где рождается от Матери Земли, Деметры, Сын, Дионис.
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Белоснежка | Дата: Воскресенье, 2012-10-14, 7:18 PM | Сообщение # 9 |
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 7460
Статус: Offline
| Quote ...готово к царству Божьему, – все, кроме человека. И земля ждет и молится, ходатайствует за него
Quote (Intaier) Всякая действительность измеряется действием. Елевзинские таинства, и по этой мере, действительны в высшей степени.
Так Жизнь говорит: - Я в борьбе,
Где действие с противоречием
Схватились, как речи с наречием,
Чтоб Свет возгорелся во Тьме...
Привет с Волшебного острова Эхо!
остров
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Вторник, 2012-10-16, 1:29 AM | Сообщение # 10 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| Книжка про Элевсинские мистерии.
http://astrovic.ru/lib/lauendstein/00.htm
Большая статья про Персефону (англ):
http://www.theoi.com/Khthonios/Persephone.html
Про хтоничность триады Персефона-Геката-Деметра.
Ценная цитата...
Большинство имен в V гомеровском гимне указывают на царство мертвых. В этом окружении даже солнечный титан Гелиос принадлежит царству мертвых, ибо гимн сообщает: "Девять скиталася дней непрерывно Део пречистая [в поисках дочери. — ДЛ.], с факелом в каждой руке <...>. Но лишь десятая в небе забрезжила светлая Эос, встретилась скорбной богине Геката, державшая светоч <...>. К Гелию ["наблюдателю". — ДА.] обе пришли <...>. В ответ же ей сын Гиперионов молвил: "<...>Зевс, облаков собиратель, брату Аиду назвать твою дочерь цветущей супругой Зевс разрешил <...>. Недостойным ужели зятем себе почитаешь властителя Аидонея, единокровного брата родного?"- (47—85)
Что интересно: на выложенном мной фрагменте греческой вазы при выходе из Аида Персефоны уже Геката держит два факела в каждой руке. А Деметра стоит сзади.
Временные указания тоже под стать Гадесу и таинствам: девять дней уходило на подготовку Элевсиний, в ночь на десятый мисты достигали своей цели. И там, к своему удивлению, они видели Гелиоса, осуществившего свою гомеровскую угрозу, высказанную по адресу спутников Одиссея: "Если же вами [богами-олимпийцами. — Н.Ф.] не будет наказано их святотатство, в область Аида сойду я и буду светить для умерших"214. Хотя в гимне упоминается утренняя заря, неверно полагать, будто Элевсинии ориентировались на рассвет. Скорее они воплощали угрозу гомеровского Гелиоса. Карфагенянин Апулей (ок. 160 года до Р.Х.) пишет об этом так: "В полночь видел я солнце в сияющем блеске"215. "Наблюдатель", сообщивший обеим богиням о свадьбе в Гадесе, порою заглядывает ночью в подземное царство.
вот еще очень интересный фрагмент...
PERSEPHONE & THE CREATION OF MANKIND
In one obscure myth Persephone was accredited with creation of mankind from clay (in place of the usual Prometheus). A divine dispute ensued over which god should possess him, with the result that he was awarded to Zeus and Gaia in life, and to Persephone in death.
Pseudo-Hyginus, Fabulae 220 (trans. Grant) (Roman mythographer C2nd A.D.) :
"When Cura [i.e. Koure, Persephone] was crossing a certain river, she saw some clayey mud. She took it up thoughtfully and began to fashion a man. While she was pondering on what she had done, Jove [Zeus] came up; Cura asked him to give the image life, and Jove readily grant this. When Cura wanted to give it her name, Jove forbade, and said that his name should be given it. But while they were disputing about the name, Tellus [Gaia or Demeter] arose and said that it should have her name, since she had given her own body. They took Saturnus [Kronos] for judge; he seems to have decided for them : Jove, since you gave him life [text missing, presumably he was given control of the fate of men] let her [Persephone] receive his body [after death]; since Cura fashioned him; let her [Gaia] posses him as long as he lives, but since there is controversy about his name, let him be called homo, since he seems to be made from humus."
... там очень интересная перекличка с мифами об Адонисе. И опять деление года на три части. Только если в вавилонском мифе об Адонисе мы читаем об Иштар, которая спускается за потерянным Адонисом, то здесь - Персефона влюбляется в Адониса и не хочет его возвращать. Т.е. Персефона в греческой мифологии есть аналог Эрешкигаль, богини подземного мира. Только в вавилонских мифах Эрешкигаль изначально была ею, и потом уже сочеталась браком с Нергалом. Но теперь у них тот же самый "функционал" богинь загробного царства.
"Because of his [the infant Adonis] beauty, Aphrodite secreted him away
in a chest, keeping it from the gods, and left him with Persephone. But
when Persephone got a glimpse of Adonis, she refused to return him. When
the matter was brought to Zeus for arbitration, he divided the year
into three parts and decreed that Adonis would spend one third of the
year by himself, one third with Persephone, and the rest with Aphrodite.
But Adonis added his own portion to Aphrodite’s."
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
|
| Intaier | Дата: Вторник, 2012-10-16, 1:31 AM | Сообщение # 12 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| Истинно хтоническая сущность Персефоны в данном постере проглядывает 8))
Кстати весь квест фильма про Перси Джексона - элевсинский. Перси, главный герой, современный подросток, к несчастью, еще и сын Посейдона, ищет возможности "пройти в царство мертвых и не умереть". Чтобы спасти свою мать из царства Аида. Там вообще все очень мистериально, если отвлечься на миг от глупого американского юмора.
И таки да, именно 1) жемчужины Персефоны и "божественный GPS" и 2) добрая воля владычицы загробного мира позволяют им спастись и выйти из Аида, как посвященным Элевсинских мистерий.
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Вторник, 2012-10-16, 1:57 AM | Сообщение # 13 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| 
© walkquietlytreadsoftly
http://walkquietlytreadsoftly.tumblr.com/
A maiden and Death
Death meets a maiden in her mother’s fields and becomes enamoured.
And Death steals her away to his kingdom beneath the Earth.
This is the story you’ve been told.
This is a lie.
Tell me that the daughter of the goddess of harvest does not understand Death, does not know Death intimately, did not know the man who spoke so sweetly and I will laugh at your naivete.
What is harvest, but a killing field? The scythe’s path through the wheat as violent as the knife’s across the cattle’s neck, for there’s a feast tonight.
Tell me the soon-to-be goddess of spring does not know of fertility, of virility, of all the power of a female form, and I will spoil your innocence. She knew the power of a lowered gaze, of a faint blush, of breathy laughter long before she ever bled, before she ever had the curves to sashay. Whatever did you think she was learning at her mother’s heels?
Let me tell you a story that’s true.
There is a young lady in her mother’s fields who knows as well as she knows the dirt beneath her palms that she will live always in her mother’s shadow. Obedient, quiet, virginal until one day she is married off to a nice boy. And even Lady Love herself could not make a fair match in an arranged marriage. Not with these gods.
And Death comes through her mother’s fields and she knows him and his throne in the underworld waiting for a queen.
And she takes his hand freely, her head held high, and he laughs at her spirit.
And they walk through the door together.
And if you’d been there, well, she’d have looked back and winked at you, with a sly look to her husband.
And she’d have thrown you a pomegranate, already plundered for seeds.
Then she’d have kissed him, leaving a faint stain on his lips, before leading him into the dark.
And I would have asked you then as I ask you now, tell me, who is the thief and who is the prize?
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Среда, 2012-10-17, 5:43 PM | Сообщение # 14 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| Фрагмент из книги "Великие Посвященные" Э.Шюре.
Элевсинские мистерии
Элевсинские мистерии были в греческом и латинском античном мире предметом особенного почитания. Даже те авторы, которые поднимали на смех "мифологические басни", не осмеливались касаться культа "великих богинь". Их царство, менее шумное, чем царство Олимпийцев, оказалось более устойчивым и более действительным. В незапамятные времена одна из греческих колоний, переселившаяся из Египта, принесла с собой в тихий залив Элевсиса культ великой Изиды, под именем Деметры или вселенской матери. С тех пор Элевсис оставался центром посвящения.
Деметра и дочь её Персефона стояли во главе малых и великих мистерий; отсюда их обаяние.
Если народ почитал в Церере олицетворение земли и богиню земледелия, посвященные видели в ней мать всех душ и божественный Разум, а также мать космогонических богов. Её культ совершался жрецами, принадлежавшими к самому древнему жреческому роду в Аттике. Они называли себя сынами луны, т.е. рожденными, чтобы быть посредниками между землей и небом, и считающими своей родиной ту сферу, где находился переброшенный между двумя царствами мост, по которому души спускаются и вновь поднимаются. Назначением этих жрецов было воспевать в этой бездне скорбей восторги небесного пребывания и указывать средства, как найти обратный путь к небесам. Отсюда их имя Эвмолпидов или "песнопевцев благодетельной мелодии", кротких утешителей человеческой души.
Жрецы Элевсиса владели эзотерической доктриной, дошедшей к ним из Египта; но с течением веков они украсили ее всем очарованием прекрасной и пластической мифологии. С тонким и глубоким искусством умели они пользоваться земными страстями, чтобы выражать небесные идеи. Чувственные впечатления, великолепие церемоний и соблазны искусства, все это они пускали в ход, чтобы привить душе высшее, и поднять ум до понимания божественных истин. Нигде мистерии не являлись под такой человечной, живой и красочной формой.
Миф Цереры и её дочери Прозерпины составляют центр Элевсинского культа.6 Подобно блистательной процессии, все элевсинское посвящение вращается и развертывается вокруг этого светящегося центра. В своем наиболее глубоком смысле, миф этот представляет символически историю души, её схождение в матерью, её страдание во мраке забвения, а затем – её вознесение и возврат к божественной жизни. Другими словами, это – драма грехопадения и искупления в её эллинской форме.
С другой стороны, можно утверждать, что для культурного и посвященного афинянина времен Платона, элевсинские мистерии представляли собой объяснительные дополнения к трагическим представлениям в афинском театре Вакха. Там, перед шумным и волнующимся народом, страшные заклинания Мельпомены взывали к земному человеку, ослепленному своими страстями, преследуемому Немезидой своих преступлений, удрученному неумолимым роком, часто совершенно непостижимым для него.
Там слышались отголоски борьбы Прометея, проклятия Эринний; там раздавались стоны отчаяния Эдипа и неистовства Ореста. Там царствовали мрачный Ужас и плачущая Жалость. Но в Элевсисе, за оградой Цереры, все прояснялось. Весь Круг вещей проходил перед посвященными, которые становились ясновидящими. История Психеи-Персефоны делалась для каждой души ослепительным откровением. Тайна жизни объяснялась или как искупление, или как изгнание. По ту и по сю сторону земного настоящего, человек открывал бесконечные перспективы прошлого и светлые дали божественного будущего. После ужасов смерти, наступали надежда освобождения и небесные радости, а из настежь открытых дверей храма лились песнопения ликующих и световые волны чудного, потустороннего мира.
Вот чем являлись Мистерии лицом к лицу с Трагедией: божественной драмой души, дополняющей и объясняющей земную драму человека.
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Среда, 2012-10-17, 5:44 PM | Сообщение # 15 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| 
Малые Мистерии праздновались в феврале, в Агре, поблизости от Афин. Все ищущие посвящения и выдержавшие предварительный экзамен, имевшие при себе свидетельства о рождении, воспитании и нравственной жизни, подходили к входу в запертую ограду; там их встречал жрец Элевсиса, носивший имя Hiérocéryx или священный герольд, который изображал Гермеса с кадуцеем. Это был руководитель, посредник и толкователь Мистерий. Он вел вновь пришедших к небольшому храму с ионическими колоннами, посвященному Коре, великой девственнице Персефоне.
Святилище богини притаилось в глубине спокойной долины, среди священной рощи, между группами тисов и белых тополей. И тогда жрицы Прозерпины, иерофантиды, выходили из храма в белоснежных пеплумах, с обнаженными руками, с венками из нарциссов на головах. Они становились в ряд у входа в храм и начинали петь священные мелодии дорического напева. Они сопровождали свои речитативы ритмическими жестами:
"О, стремящиеся к Мистериям! Привет вам на пороге Прозерпины! То, что вы увидите, изумит вас. Вы узнаете, что ваша настоящая жизнь не более, как ткань смутных и лживых иллюзий. Сон, который окутывает вас мраком, уносит ваши сновидения и ваши дни в своем течении, подобно обломкам, уносимым ветром и исчезающим в дали. Но позади этого круга темноты разливается вечный свет. Да будет Персефона благосклонна к вам, и да научит она вас переплывать этот поток темноты и проникать до самой небесной Деметры!"
Затем пророчица, управлявшая хором, спускалась с трех ступеней лестницы и произносила торжественным голосом, с выражением угрозы, следующие заклятия: "Горе тем, которые приходят сюда без уважения к Мистериям! Ибо сердца этих нечестивцев будут преследуемы богиней в течение всей их жизни и даже в царстве теней не спасутся они от ее гнева."
Затем, несколько дней проходило в омовениях и посте, в молитвах и наставлениях.
Накануне последнего дня, вновь вступившие соединялись вечером в таинственном месте священной рощи, чтобы присутствовать при похищении Персефоны. Сцена разыгрывалась под открытым небом жрицами храма. Обычай этот чрезвычайно древний, и основа этого представления, его господствующая идея оставалась та же самая, хотя форма изменялась значительно на протяжении многих веков.
Во времена Платона, благодаря развитью трагедии, старинная строгость священных представлений уступила место большей человечности, большей утонченности и более страстному настроению. Направляемые Иерофантом, оставшиеся неизвестными поэты Элевсиса сделали из этой сцены короткую драму, которая развертывалась приблизительно так:
[Участвующие в Мистериях появляются парами на лесной лужайке. Фоном служат скалы; в одной из скал виднеется грот, окруженный группами мирт и тополей На переднем план – лужайка, прорезанная ручьем, вокруг которого разместилась группа лежащих нимф. В глубине грота виднеется сидящая Персефона. Обнаженный до пояса, как у Психеи, её стройный бюст поднимается целомудренно из тонких драпировок, окружающих нижнюю часть её тела, подобно голубоватому туману. Она имеет счастливый вид, не сознает своей красоты и вышивает длинное покрывало разноцветными нитями. Деметра, её мать, стоит рядом с ней; на голове её kalathos, а в руке она держит свой скипетр.]
Гермес (герольд Мистерий, обращается к присутствующим). Деметра предлагает нам два превосходных дара: плоды, чтобы мы могли питаться иначе чем животные, и посвящение, которое дает всем участникам сладостную надежду и для этой жизни, и для вечности. Внимайте же словам, которые вы услышите, и всему, что сейчас удостоитесь увидеть.
Деметра (серьезным голосом). Возлюбленная дочь Богов, оставайся в этом гроте до моего возвращения и вышивай мое покрывало. Небо – твоя родина, вселенная принадлежит тебе. Ты видишь Богов; они являются на твой зов. Но не слушай голоса хитрого Эроса с чарующими взглядами и коварными речами. Остерегайся выходить из грота и не срывай соблазнительных цветов земли; их тревожное и пьянящее благоухание погасит в твоей душе небесный Свет и уничтожить даже самое воспоминание о нем. Вышивай покрывало и живи до моего возвращения с твоими подругами нимфами, и тогда я явлюсь за тобой и увлеку тебя на моей огненной колеснице, влекомой змеями, в сияющие волны Эфира, что расстилается по ту сторону Млечного Пути.
Персефона. Да, царственная мать, обещаю во имя того света, который окружает тебя, обещаю тебе послушание и да накажут меня Боги, если я не сдержу своего слова. (Деметра выходит).
Хор нимф. О, Персефона! О, целомудренная невеста Небес, вышивающая образы Богов на своем покрывале, да будут от тебя далеки тщетные иллюзии и бесконечные страдания земли. Вечная истина улыбается тебе. Твой божественный Супруг, Дионис, ожидает тебя в Эмпиреях. Порой он является тебе под видом далекого солнца; его лучи ласкают тебя; он вдыхает твои вздохи, а ты пьешь его свет... уже заранее обладаете вы друг другом. О, чистая Дева, кто может быть счастливее тебя?
Персефона. На этом лазурном покрывале с бесконечными складками, я вышиваю своей иглой бесчисленные образы всех существ и вещей. Я окончила историю Богов; я вышила страшный Хаос с сотней голов и тысячью рук. Из него должны возникнуть смертные существа. Но кто же вызвал их к жизни? Отец богов сказал мне, что это – Эрос. Но я никогда не видала его, мне незнаком его образ. Кто же опишет мне его лик?
Нимфы. Не думай о нем. Зачем ставить праздные вопросы?
Персефона (поднимается и откидывает покрывало). Эрос! Самый древний и самый юный из Богов, неиссякаемый источник радостей и слез, ибо так говорили мне о тебе – страшный Бог, единственный, остающийся неведомым и невидимым из всех Бессмертных, и единственный, желанный таинственный Эрос! Какая тревога, какое упоение охватывает меня при имени твоем!
Хор. Не стремись узнать больше! Опасные вопрошения губили не только людей, но и Богов.
Персефона (устремляет в пространство взоры, полные ужаса). Что это? Воспоминания? Или это страшные предчувствия? Хаос... Люди... Бездна рождений, стоны рождающих, яростные вопли ненависти и битв... Пучина смерти! Я слышу, я вижу все это, и бездна притягивает меня, она хватает меня, я должна спуститься в нее... Эрос погружает меня в её глубины своим зажигающим факелом. Ах, я умираю! Удалите от меня этот страшный сон! (она закрывает лицо руками и рыдает).
Хор. О, божественная девственница, это не более как сон, но он воплотится, он сделается роковой действительностью, и твое небо исчезнет подобно пустому сну, если ты уступишь преступному желанию. Последуй спасительному предостережению, возьми свою иглу и вернись к своей работе. Забудь коварного! Забудь преступного Эроса!
Персефона (отнимает руки от лица, на котором совершенно изменилось выражение, она улыбается сквозь слезы). Какие вы безумные! И я сама потеряла рассудок! Теперь я сама вспоминаю, я слышала об этом в олимпийских мистериях: Эрос самый прекрасный из всех Богов; на крылатой колеснице предводительствует он на играх Бессмертных, он руководить смешением первичных субстанции. Это он ведет смелых людей, героев, из глубины Хаоса к вершинам Эфира. Он знает все; подобно огненному Началу, он проносится через все Миры, он владеет ключами от земли и неба! Я хочу его видеть!
Хор. Несчастная! остановись!!
Эрос (выходит из леса под видом крылатого юноши). Ты зовешь меня, Персефона? Я перед тобой.
Персефона (садится). Говорят, что ты хитрый, а твое лицо – сама невинность; говорят, что ты всемогущ, а ты похож на нежного мальчика; говорят что ты предатель, а твой взгляд таков, что чем больше я смотрю в твои глаза, тем более расцветает мое сердце, тем более растет мое доверю к тебе, прекрасный, веселый ребенок. Говорят, что ты все знаешь и все умеешь. Можешь ли ты помочь мне вышивать это покрывало?
Эрос. Охотно! Смотри, вот я у ног твоих! Какое дивное покрывало! Оно точно купалось в лазури чудных очей твоих. Какие прекрасные образы вышила твоя рука, но все же не столь прекрасные, как божественная швея, которая еще ни разу не видела себя в зеркале (он лукаво улыбается).
Персефона. Видеть себя! Разве это возможно? (она краснеет) Но узнаешь ли ты эти образы?
Эрос. Узнаю ли я их! Это – истории Богов. Но отчего ты остановилась на Хаосе? Ведь только здесь и начинается борьба! Отчего ты не вышьешь борьбу титанов, рождение людей и их взаимную любовь?
Персефона. Мое знание останавливается здесь и память моя не подсказывает ничего. Не поможешь ли ты мне вышить продолжение?
Эрос (бросает на нее пламенный взгляд). Да, Персефона, но с одним условием: прежде ты должна пойти со мной на лужайку и сорвать самый прекрасный цветок.
Персефона. Моя царственная и мудрая мать запретила мне это. "Не слушайся голоса Эроса, сказала она, не рви земных цветов. Иначе ты будешь самой несчастной из всех Бессмертных"!
Эрос. Я понимаю. Твоя мать не хочет, чтобы ты познала тайны земли. Если бы ты вдохнула аромат этих цветов, все тайны раскрылись бы для тебя.
Персефона. А ты их знаешь?
Эрос. Все; и ты видишь, я стал от того лишь более молодым и более подвижным. О дочь Богов! Бездна обладает ужасами и содроганиями, которые неведомы небу; тот не поймет вполне и неба, который не пройдет через земное и преисподнее.
Персефона. Можешь ли ты объяснить их?
Эрос. Да, смотри (он дотрагивается до земли концом своего лука. Большой нарцисс появляется из земли).
Персефона. О, прелестный цветок! Он заставляет меня дрожать и вызывает в моем сердце божественное воспоминание. Иногда засыпая на вершине моего любимого светила, позлащенного вечным закатом, я видела при пробуждении, как на пурпуре горизонта плыла серебряная звезда. И мне казалось тогда, что передо мной загорался факел бессмертного супруга, божественного Диониса. Но звезда опускалась, опускалась... и факел погасал в отдалении. Этот чудный цветок похож на ту звезду.
Эрос. Это – я, который преобразует и соединяет все, я, который делает из малого отражение великого, из глубин бездны – зеркало неба, я, который смешивает небо и ад на земле, который образует все формы в глубине океана, я возродил твою звезду, я извлек ее из бездны под видом цветка, чтобы ты могла трогать ее, срывать и вдыхать её аромат.
Хор. Берегись, чтобы это волшебство не оказалось западней!
Персефона. Как называешь ты этот цветок?
Эрос. Люди называют его нарциссом; я же называю его желанием. Посмотри, как он смотрит на тебя, как он поворачивается. Его белые лепестки трепещут как живые, из его золотого сердца исходить благоухание, насыщающее всю атмосферу страстью. Как только ты приблизишь этот волшебный цветок к своим устам, ты увидишь в необъятной и чудной картине чудовищ бездны, глубину земли и сердца человеческие. Ничто не будет скрыто от тебя.
Персефона. О, чудный цветок! Твое благоухание опьяняет меня, мое сердце дрожит, мои пальцы горят, прикасаясь к тебе. Я хочу вдохнуть тебя, прижать к своим губам, положить тебя на свое сердце, если бы даже пришлось умереть от того!
[Земля разверзается около неё, из зияющей черной трещины медленно поднимается до половины Плутон на колеснице, запряженной двумя черными конями. Он схватывает Персефону в момент, когда она срывает цветок, и увлекает ее к себе. Персефона напрасно бьется в его руках и испускает громкие крики. Колесница медленно опускается и исчезает. Она катится с шумом, подобно подземному грому. Нимфы разбегаются с жалобными стонами по всему лесу. Эрос убегает с громким смехом.]
Голос Персефоны (из под земли). Моя Мать! На помощь ко мне! Мать моя!
Гермес. О стремящиеся к мистериям, жизнь которых еще затемнена суетой плотской жизни, вы видите перед собой свою собственную историю. Сохраните в памяти эти слова Эмпедокла:
"Рождение есть уничтожение, которое превращает живых в мертвецов. Некогда вы жили истинной жизнью, а затем, привлеченные чарами, вы пали в бездну земной, порабощенные плотью. Ваше настоящее не более, как роковой сон. Лишь прошлое, и будущее существует действительно. Научитесь вспоминать, научитесь предвидеть."
Во время этой сцены спустилась ночь, погребальные факелы зажглись среди черных кипарисов, окружавших небольшой храм, и зрители удалились в молчании, преследуемые плачевным пением иерофантид, восклицавших: Персефона! Персефона!
Малые мистерии окончились, вновь вступившие стали мистами, что означает закрытые покрывалом. Они возвращались к своим обычным занятиям, но великий покров мистерии распростерся перед их взорами. Между ними и внешним миром возникло как бы облако. И в то же время, в них раскрылось внутреннее зрение, посредством которого они смутно различали иной мир, полный манящих образов, которые двигались в безднах, то сверкающих светом, то темнеющих мраком.
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Среда, 2012-10-17, 5:45 PM | Сообщение # 16 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| 
Великие Мистерии, которые следовали за малыми, носили также название священных Opгий, и они праздновались через каждые пять лет осенью в Элевсисе.
Эти празднества, в полном смысле символические, длились девять дней; на восьмой день мистам раздавали знаки посвящения: тирсы и корзинки, увитые плющом. Последние заключали в себе таинственные предметы, понимание которых давало ключ к тайне жизни. Но корзинка была тщательно запечатана. И раскрыть ее позволялось лишь в конце посвящения, в присутствии самого Иерофанта.
Затем, все предавались радостному ликованию, потрясая факелами, передавая их из рук в руки и оглашая священную рощу криками восторга. В этот день из Афин переносили в Элевсис в торжественной процессии статую Диониса, увенчанную миртами, которую именовали Яккос. Его появление в Элевсисе означало великое возрождение. Ибо он являл собою божественный дух, проникающий все сущее, преобразователя душ, посредника между небом и землей.
На этот раз, в храм входили через мистическую дверь, чтобы провести там всю святую ночь или "ночь посвящения".
Прежде всего, нужно было пройти через обширный портик, находившийся во внешней ограде. Там герольд, с угрожающим криком Eskato Bébéloï (непосвященные изыдите!) изгонял посторонних, которым удавалось иногда проскользнуть в ограду вместе с мистами. Последних же герольд заставлял клясться – под страхом смерти – не выдавать ничего из увиденного. Он прибавлял: "вот вы достигли подземного порога Персефоны. Чтобы понять будущую жизнь и условия вашего настоящего, вам нужно пройти через царство смерти; в этом состоит испытание посвященных. Необходимо преодолеть мрак, чтобы наслаждаться светом".
Затем, посвященные облекались в кожу молодого оленя, символ растерзанной души, погруженной в жизнь плоти. После этого гасились все факелы и светильники, и мисты входили в подземный лабиринт. Приходилось идти ощупью в полном мраке. Вскоре начинали доноситься какие-то шумы, стоны и грозные голоса. Молнии, сопровождаемые раскатами грома, разрывали по временам глубину мрака. При этом вспыхивающем свете выступали странные видения: то чудовище химера или дракон; то человек, раздираемый когтями сфинкса, то человеческое привидение. Эти появления были так внезапны, что нельзя было уловить, как они появлялись, и полный мрак, сменявший их, удваивал впечатление. Плутарх сравнивает ужас от этих видений с состоянием человека на смертном одре.
Но самые необычайные переживания, соприкасавшиеся с истинной магией, происходили в склепе, где фригийский жрец, одетый в азиатское облачение с вертикальными красными и черными полосами, стоял перед медной жаровней, смутно освещавшей склеп колеблющимся светом. Повелительным жестом заставлял он входящих садиться у входа и бросать на жаровню горсть наркотических благовоний. Склеп начинал наполняться густыми облаками дыма, которые, клубясь и свиваясь, принимали изменчивые формы.
Иногда это были длинные змеи, то оборачивающиеся в сирен, то свертывающиеся в бесконечные кольца; иногда бюсты нимф, с страстно протянутыми руками, превращавшиеся в больших летучих мышей; очаровательные головки юношей, переходившие в собачьи морды; и все эти чудовища, то красивые, то безобразные, текучие, воздушные, обманчивые, также быстро исчезающие как и появляющиеся, кружились, переливались, вызывали головокружение, обволакивали зачарованных мистов, словно желая преградить им дорогу.
От времени до времени жрец Кибелы простирал свой короткий жезл и тогда магнетизм его воли вызывал в многообразных облаках новые быстрый движения и тревожную жизненность. "Проходите!" говорил Фригиец. И тогда мисты поднимались и входили в облачный круг. Большинство из них чувствовало странные прикосновения, словно невидимые руки хватали их, а некоторых даже бросали с силою на землю. Более робкие отступали в ужасе и бросались к выходу. И только наиболее мужественные проходили, после снова и снова возобновляемых попыток; ибо твердая решимость преодолевает всякое волшебство.7
После этого мисты входили в большую круглую залу, слабо освещенную редкими лампадами. В центре, в виде колонны, поднималось бронзовое дерево, металлическая листва которого простиралась по всему потолку.8 Среди этой листвы были вделаны химеры, горгоны, гарпии, совы и вампиры, символы всевозможных земных бедствий, всех демонов, преследующих человека. Эти чудовища, воспроизведенные из переливающихся металлов, переплетались с ветками дерева и, казалось, подстерегали сверху свою добычу.
Под деревом восседал на великолепном троне Плутон-Аид в пурпуровой мантии. Он держал в руке трезубец, его чело было озабочено и мрачно. Рядом с царем преисподней, который никогда не улыбается, находилась его супруга, стройная Персефона. Мисты узнают в ней те же черты, которыми отличалась богиня в малых мистериях. Она по прежнему прекрасна, может быть еще прекраснее в своей тоске, но как изменилась она под своим золотым венцом и под своей траурной одеждой, на которой сверкают серебряные слезы!
Это уже не прежняя Девственница, вышивавшая покрывало Деметры в тихом гроте; теперь она знает жизнь низин и – страдает. Она царствует над низшими силами, она – властительница среди мертвецов; но все её царство – чужое для неё. Бледная улыбка освещает её лицо, потемневшее под тенью ада. Да! В этой улыбке – познание Добра и Зла, то невыразимое очарование, которое налагает пережитое немое страдание, научающее милосердию. Персефона смотрит взглядом сострадания на мистов, которые преклоняют колена и складывают к её ногам венки из белых нарциссов. И тогда в её очах вспыхивает умирающее пламя, потерянная надежда, далекое воспоминание о потерянном небе...
Внезапно, в конце поднимающейся вверх галереи, зажигаются факелы и подобно трубному звуку разносится голос: "Приходите мисты! Яккос возвратился! Деметра ожидает свою дочь! Эвохэ!!" Звучное эхо подземелья повторяет этот крик.
Персефона настораживается на своем троне, словно разбуженная после долгого сна и пронизанная сверкнувшей мыслью, восклицает: "Свет! Моя мать! Яккос!" Она хочет броситься, но Плутон удерживает ее властным жестом, и она снова падает на свой трон, словно мертвая.
В то же время лампады внезапно угасают и слышится голос: "Умереть, это – возродиться!" А мисты направляются к галерее героев и полубогов, к отверстью подземелья, где их ожидает Гермес и факелоносец. С них снимают оленью шкуру, их окропляют очистительной водой, их снова одевают в льняные одежды и ведут в ярко освещенный храм, где их принимает Иерофант, первосвященник Элевсиса, величественный старец, одетый в пурпур.
А теперь дадим слово Порфирию. Вот как он рассказывает о великом посвящении Элевсиса:
"В венках из мирт мы входим с другими посвященными в сени храма, все еще слепцами; но Иерофант, ожидающий нас внутри, скоро раскроет наши взоры. Но прежде всего, – ибо ничего не следует делать с поспешностью, – прежде мы обмоемся в святой воде, ибо нас просят войти в священное место с чистыми руками и с чистым сердцем. Когда нас подводят к Иерофанту, он читает из каменной книги вещи, которые мы не должны обнародовать под страхом смерти. Скажем только, что они согласуются с местом и обстоятельствами. Может быть вы подняли бы их на смех, если бы услыхали вне храма; но здесь не является ни малейшей наклонности к легкомыслью, когда слушаешь слова старца и смотришь на раскрытые символы.9 И мы еще более удаляемся от легкомыслия, когда Деметра подтверждает своими особыми словами и знаками, быстрыми вспышками света, облаками, громоздящимися на облака, все то, что мы слышали от её священного жреца; затем, сияние светлого чуда наполняет храм; мы видим чистые поля Елисейские, мы слышим пение блаженных... И тогда, не только по внешней видимости или по философскому толкованию, но на самом дел Иерофант становится творцом (demiurgos) всех вещей: Солнце превращается в его факелоносца, Луна – в священнодействующего у его алтаря, а Гермес – в ею мистического герольда. Но последнее слово произнесено: Konx Om Pax.10 Церемония окончилась, и мы сделались видящими (epoptai) навсегда".
Что же сказал великий Иерофант? Каковы были эти священные слова, эти верховные откровения?
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Среда, 2012-10-17, 5:45 PM | Сообщение # 17 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| 
Посвященные узнавали, что божественная Персефона, которую они видали посреди ужасов и мучений ада, являла собой образ человеческой души, прикованной к материи в течение земной жизни, а в посмертной – отданной химерам и мучениям еще более тяжелым, если она жила рабой своих страстей. Её земная жизнь есть искупление предыдущих существований. Но душа может очиститься внутренней дисциплиной, она может вспоминать и предчувствовать соединенным усилием интуиции, воли и разума, и заранее участвовать в великих истинах, которыми она овладеет вполне и всецело лишь в необъятности высшего духовного мира. И тогда снова Персефона станет чистой, сияющей, неизреченной Девственницей, источником любви и радости.
Что касается её матери Деметры, она являла собой в мистериях символ божественного Разума и интеллектуального начала человека, с котором душа должна слиться, чтобы достигнуть своего совершенства.
Если верить Платону, Ямвлиху, Проклу и всем александрийским философам, наиболее воспримчивые из среды посвященных, имели внутри храма видения характера экстатического и чудотворного. Мы привели свидетельство Порфирия. Вот другое свидетельство Прокла:
"Во всех посвящениях и мистериях боги (это слово означает здесь все духовные иерархии) показываются под самыми разнообразными формами: иногда это бывает излияние света, лишенное формы, иногда этот свет облекается в человеческую форму, иногда в иную.11
А вот выдержка из Апулея:
"Я приближался к границам смерти и достигнув порога Прозерпины, я возвратился оттуда, уносимый через все элементы (элементарные духи земли, воды, воздуха и огня). В глубинах полночного часа я видел солнце, сверкающее великолепным светом и при этом освещении увидел богов небесных и богов преисподней и, приблизившись к ним, я отдал им дань благоговейного обожания".
Как бы ни были смутны эти указания, они относятся по видимому к оккультным феноменам. По учению мистерий, экстатические видения храма производились посредством самого чистого из всех элементов: духовного света, уподобляемого божественной Изиде. Оракулы Зороастра называют его Природой, говорящей через себя, т.е. элементом, посредством которого маг дает мгновенное и видимое выражение своей мысли, и который служит также покровом для душ, являющих собою лучшие мысли Бога. Вот почему Иерофант, если он обладал властью производить это явление и ставить посвященных в живое общение с душами героев и богов, был уподобляем в эти мгновения Создателю, Демиургу, факелоносец – Солнцу, т.е. сверхфизическому свету, а Гермес – божественному Глаголу.
Но каковы бы ни были эти видения, в древности существовало лишь одно мнение о просветлении, которым сопровождались конечные откровения Элевсиса. Воспринявший их испытывал неведомое блаженство, сверхчеловеческий мир спускался в сердце посвященного. Казалось, что жизнь побеждена, душа стала свободной, и тяжелый круг существований пришел к своему завершению. Все проникали, исполненные светлой веры и безграничной радости, в чистый эфир Мировой Души.
Мы старались воскресить драму Элевсиса в её глубоком сокровенном смысле. Мы показали руководящую нить, которая проходит через весь этот лабиринт, мы старались выяснить полное единство, соединяющее все богатство и всю сложность этой драмы. Благодаря гармонии знания и духовности, тесная связь соединяла мистериальные церемонии с божественной драмой, составлявшей идеальный центр, лучезарный очаг этих соединенных празднеств.
Таким образом, посвященные отождествляли себя постепенно с божественной деятельностью. Из простых зрителей они становились действующими лицами и познавали, что драма Персефоны происходила в них самих.
И как велико было изумление, как велика была радость при этом открытии! Если они и страдали, и боролись вместе с ней в земной жизни, они получали подобно ей надежду снова найти божественную радость, вновь обрести свет верховного Разума. Слова Иерофанта, различные сцены и откровения храма давали им предчувствия этого света.
Само собою разумеется, что каждый понимал эти вещи по степени своего развития и своих внутренних способностей. Ибо, как говорил Платон – и это верно для всех времен – есть много людей, которые носят тирс и жезл, но вдохновенных людей очень мало.
После александрийской эпохи, элевсинские мистерии были также до известной степени затронуты языческим декадансом, но их высшая основа сохранилась и спасла их от уничтожения, которое постигло остальные храмы. Благодаря глубине своей священной доктрины и высоте своего выполнения, элевсинские мистерии продержались в течение трех столетий перед лицом растущего христианства. Они служили в эту эпоху соединительным звеном для избранных, которые, не отрицая, что Иисус был явлением божественного порядка, не хотели забывать, как это делала тогдашняя церковь, и древнюю священную науку.
И мистерии продолжались до эдикта императора Константина, приказавшего сравнять с землею храм Элевсиса, чтобы покончить с этим верховным культом, в котором магическая красота греческого искусства воплотилась в наиболее высокие учения Орфея, Пифагора и Платона.
Ныне убежище античной Деметры исчезло с берегов тихого Элевсинского залива бесследно, и лишь бабочка, этот символ Психеи, порхающая в весенние дни над лазурным заливом, напоминает путнику, что некогда именно здесь великая Изгнанница, Душа человеческая, призывала к себе Богов и вспоминала свою вечную родину.
~~~~~
[6]См. гимн Гомера, обращенный к Деметре.
[7]Современная наука не увидала бы в этих фактах ничего иного, кроме простых галлюцинаций, или простых внушений. Наука древнего эзотеризма придавала этому роду феноменов, которые нередко производились в Мистериях, одновременно и субъективное и объективное значение. Она признавала существование элементарных духов, не имеющих индивидуальной души и разума, полусознательных, которые наполняют земную атмосферу и которые являют собой, так сказать, души элементов. Магия, которая представляет собою волю, сознательно направленную на овладение оккультными силами, делает их от времени до времени видимыми. Как раз о них говорит Гераклит, когда выражается: "природа повсюду наполнена демонами". Платон называет их демонами элементов; Парацельс – элементалями. По мнению этого теософа, врача XVI века, они привлекаются магнетической атмосферой человека, наэлектризовываются в ней и после этого делаются способными облекаться во всевозможные формы. Чем более человек предается своим страстям, тем более он рискует стать их жертвой, не подозревая того. Лишь владеющий магией может покорить их и пользоваться ими. Но они представляют собою область обманчивых иллюзий, которою маг должен овладеть, прежде чем войти в мир оккультизма.
[8]Это и есть дерево сновидения, упоминаемое Вергилием при схождении Энея в ад в VI книге Энеиды, которая воспроизводит главные сцены элевсинских мистерий с различными поэтическими украшениями.
[9]Золотые предметы, заключенные в корзине, были: сосновая шишка (символ плодородия), свернувшаяся змея (эволюция души: падение в матерью и искупление духом), яйцо (олицетворяет полноту или божественное совершенство, цель человека).
[10]Эти таинственные слова не переводимы на греческий язык. Это доказывает во всяком случае, что они очень древние и происходят с Востока. Вильфорд приписывает им санскритское происхождение. Konx произошло от Kansha и означает предмет самого глубокого желания, [11]Om от Aum – душа Брамы, а Pax от Pasha – круг, цикл. Таким образом, верховное благословение Иерофанта Элевсийского означало: да возвратят тебя твои желания к душе Брамы!
[12]Прокл. "Комментарии к Республике Платона".
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Руми | Дата: Среда, 2012-10-17, 6:33 PM | Сообщение # 18 |
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 1498
Статус: Offline
| Intaier, 
Суфизм - религия Любви
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Пятница, 2012-10-19, 12:01 PM | Сообщение # 19 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| 
© spookyantlers
http://spookyantlers...n-of-persephone
On a halcyon morning, Persephone walked through the forest; every step she took, wild flowers would spring from the earth. The blooms would wiggle up between her toes and tickle her feet. She picked them, intending to give them to her mother when she returned to Mount Olympus. She was young still, just sixteen, but her beauty could not be compared. The animals of the forest even followed her to admire her splendor.
As she reached up to pick a blossom from the pomegranate tree, Persephone felt a tremble in the ground. She looked around her, and did not discover anything out of the ordinary.
The world opened up into a great black pit beside her; she scrambled back from the edge, which threatened to swallow her up. She fell back on her rear end in the velvety green grass and watched the chariot that sprung from the hole.
The driver was a stranger to her but she felt as if she’d seen him before, perhaps in a fairy tale. She knew for certain that he was a God, like her mother Demeter. He carried darkness on his back, and wore a crown of sharp black iron. He was not of Olympus.
The winged horse drawing the ebony chariot stopped on the grass, and it withered and blackened under the great beast’s hooves. The God descended from his chariot, and the grass became charcoal beneath his armored boots.
“I don’t think you belong here,” Persephone said, getting up from the ground.
“You’re correct.” He watched her, obviously trying to hide his urge to gather her in his arms and take her back with him. “You’re even prettier in person,” he said.
“Who are you?” She eyed him cautiously. He wore heavy metal armor and a torn hole-ridden black cape. She had never seen a belt with a skull for decoration like the one he wore around his waist.
“I am Hades; God of the Underworld.” He started to circle her. His straight silver hair was almost a match in length for her wavy red locks.
“And why are you here?” she asked.
“I have been alone for a very long time.” He didn’t take his eyes off of her.
“So you’re lonely?”
“Very lonely.” He reached a cool hand for hers but she withdrew before he could make contact.
“I should be going home,” she said, slightly intimidated.
“I didn’t mean to frighten you.” He stopped circling, apologetic. “You’re the first living body I’ve seen in years.”
Her heart hammered in her chest, and she shivered with excitement. She had never met a stranger without her mother’s escort; she had never met a stranger with such a striking face.
She wet her lips, visibly shaking, and reached out her hand to let him touch it. He took it in his; they were cold and dry. She jolted back slightly in surprise. He brought her palm to his chilled lips. He shifted his gaze to her, red-eyed gaze meeting her enamoured expression.
“Persephone, come back with me.”
Dazed, she gave him a look of confusion, and slowly tried to draw back her hand. He tightened his grip.
“I would like to take you home with me and make you my wife,” he said.
She stared, studying the desperation in his eyes and contemplated the suddeness and surprise of the proposal from a stranger. At that moment, she was not thinking about the darkness of the Underworld or the prospects that she may never return to see the sunlight again. She only felt pity upon his loneliness and an urge to fix this broken God.
She leaned forward, into his ethereal cloud of gloom and laid a warm kiss from supple lips on his icy cheek. “I will come with you,” she said, her voice mellifluous to his lonesome ears.
“I’m very glad you will,” he said and gathered her in his arm, up off of the ground like a damsel in distress, and kissed her opulent lips. He carried her into the chariot and they departed from the land of the living.
Once they had reached the depths of the Underworld, Persephone felt her skin paling and her eyelids growing heavy. She tucked herself under Hades’ arm. She regretted her choice already, hearing the susurrous voices of the dead, feeling their hands reaching for her and turning to a breeze that brushed like gossamer on her skin.
“Hades, will I ever return?”
“You are my wife now; I will never willingly let you go.”
Persephone bit her lip to hold back tears; she would miss her mother, and Mount Olympus. Persephone may never see sunlight again, and so she weeps, her tears dropping into the river Stix and blooming into red pomegranate flowers on the surface.
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
| Intaier | Дата: Пятница, 2012-10-19, 12:03 PM | Сообщение # 20 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 174
Статус: Offline
| Под утро пришло понимание священного инцеста и иерогамии. После догого медитирования на мистерии Элевсина и бракосочетание Аида и Персефоны... и соответственно все мои собственные психологически-юнгианские переживания на эту тему. И не только юнгианские. Но все равно архетипические.
Ответ пришел из христианского эгрегора, на самом деле. Слова Христа Терезе Авильской "Я теперь не только Бог твой, но и Супруг".
И сразу пришло воспоминание о Екатерине Сиенской и Екатерине Александрийской и их священное бракосочетание со Христом. Причем в случае Екатерины Александрийской со Христом-младенцем.
Вот здесь одно место из герметического свода противоречит "новозаветной" идеологии. "Хорошо человеку оставаться так" Апостола Павла. Несмотря на то, что "причина смерти - телесная любовь", герметический свод тем не менее в одном месте абсолютно ветхозаветно предписывает людям плодиться и размножаться и это типа дико богоугодно.
Однако та же Гипатия отказывает мужчинам. Екатерина, умнейшая из язычниц, тоже отказывается сочетаться браком со смертными. Но как ей объяснить осуждающей ее толпе, что она сочеталась браком с божеством? Современные ЕЙ язычники этого бы уже не поняли. Тем не менее, это имено иерогамия... бракосочетание с божеством в обмен на девственность в человеческом мире. Самая прекрасная судьба на свете. Так что "просвещенные" из язычников наверное все-таки это понимали. если в них остался еще остаток понимания высших истин. Герметических, но не авраамических.
И все монахини - невесты Христовы. И Персефона продолжает называться Корой, хоть и становится женой Аида и от этого брака рождаются дети : но она - Олимпийка и у них ттам порядки немного другие.
Еще пара вещей на тему христианского эгрегора. Никео-Константинопольский символ веры вообще не противоречит герметизму. Да, герметический свод иначе (и намного лучше, чем еврейский эпос) излагает историю сотворения мира и человека, природу греха и двойственной человеческой сущности. И "Элай-Элохим" ложится в троичность Отца, Ума и Слова истинно по-новозаветному.
"И в каждой девушке Мария", как я писала в своем стихотворении "Персефона". Дева Мария тоже отступает от общепринятого принципа "плодитесь и размножайтесь" и "мужа не знает". Помню, когда-то, в годы моей православной ортодоксии, мне вынесло мозг одним только искусствоведческим фактом того, что на одной картине "Благовещение" архангел Гавриил стоит на коленях перед Марией с кадуцеем Гермеса в руке... такой когнитивный диссонанс - мало не покажется. А на самом деле все прямо в точности по "Апологии" Иустина Философа. Где рождение Христа от Девы "выше обыкновенного рождения" - непосредственный посыл к ^посвященным^ герметикам: "почитающие Гермеса Словом - вестником от Бога". Он не говорит - вестником Олимпийцев или вестником Зевса. Он не для профанов в этот миг говорит, а для герметиков, которые ЗНАЮТ о Тайне Пресвятой Троицы. И о том, как устроено это мироздание... да, не совсем так, как об этом учит Ветхий Завет в синодальном переводе. И уж тем более не так, как учат вип-спикеры ЗАО РПЦ =)
А о священных браках католических монахинь со Христом, иерогамия средневековой духовности... об этом на самом деле тоже много можно сказать. Но я умолчу. Как душа (alma) святой Терезы лежала в Инквизиции...
... Выход в Свет Дня. После Темной Ночи Духа кармелитского мистика Иоанна Креста. Тоже - Элевсин. Христианский.
Президент Российского-СПб филиала International Alchemy Guild
|
| |
| |
•Новые сообщения ·
Правила
•Поиск•]
Традиции Галактического Ковчега тут!
.
.
.
..
