Семь жемчужин восточной архитектуры: Мечеть Куббат ас-Сахра в Иерусалиме Храмовый комплекс Боробудур на Яве Храмовый комплекс Ангкор Ват в Камбоджи Дворцовый комплекс Альгамбра в Гранаде «Запретный город» в Пекине Храмовый комплекс Тодайдзи в Японии Тадж-Махал
«Тысяча и одна ночь»
Суфийская поэзия Ирана: Руми Саади Хафиз Джами
Китайский роман «Цветы сливы в золотой вазе» или «Цзинь, Пин, Мэй»
решала открыть эту тему с тем, чтобы и другие участники могли бы дополнять ее интересными, новыми взглядами, своим творчеством по теме и найденными в процессе развития сотворчества материалами сети.
До наших дней не дошли достоверные прижизненные портреты Цезаря. Его изображения эпохи Юлиев-Клавдиев (http://www.proza.ru/2009/11/15/1136) представляют Цезаря уже не простым гражданином, но обожествленным героем во всей его значительности и величии.
фрагмент публикации:
В самом Риме Цезарь, благодаря своим красноречивым защитительным речам в судах, добился блестящих успехов, а своей вежливостью и ласковой обходительностью стяжал любовь простонародья, ибо он был более внимателен к каждому, чем можно было ожидать в его возрасте. Да и его обеды, пиры и вообще блестящий образ жизни содействовали постепенному росту его влияния в государстве. Сначала завистники Цезаря не обращали на это внимания, считая, что он будет забыт сразу же после того, как иссякнут его средства. Цицерон был первым, кто посчитал подозрительной и внушающей опасения деятельность Цезаря и распознал в этом человеке смелый и решительный характер, скрывающийся под маской ласковости и веселости. Он говорил, что во всех помыслах и образе действий Цезаря он усматривает тиранические намерения. (Плутарх: “Цезарь”; 4).
Но он ничего не мог поделать, поскольку с ранней юности в Цезаре было что-то неизменно привлекающее к нему сердца. Даже люди нерасположенные к нему постепенно попадали под силу его обаяния. Внешность Цезаря была черезвычайно приятна. Говорят он был высокого роста, светлокожий, хорошо сложен, лицо чуть полное, глаза черные и живые. Здоровьем он отличался превосходным: лишь под конец жизни на него стали нападать внезапные обмороки и ночные страхи, да два раза во время занятий у него были приступы падучей. За своим телом он ухаживал слишком даже тщательно, и не только стриг и брил, но и выщипывал волосы, и этим его многие попрекали. И одевался он, говорят, по-особенному: он носил сенаторскую тунику с бахромой на рукавах и непременно ее подпоясывал, но слегка: отсюда пошло словцо Суллы, который не раз советовал своим сторонникам остерегаться плохо подпоясанного юнца. (Светоний: “Юлий”; 45).
*** Друзья, тема мировой культуры пусть в новом году получит новый импульс к росту. Участвуйте на радость душе. С Наступающим Новым годом!!
Дата: Пятница, 2022-11-25, 7:48 PM | Сообщение # 42
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 3986
Статус: Offline
Святая капелла (Сент-Шапель, фр. Sainte Chapelle)
— готическая капелла-реликварий на территории бывшего Королевского дворца (затем Консьержери) на острове Сите в Париже. Возведена Людовиком Святым в 1242—1248 годы. Обладает наиболее полным ансамблем витражного искусства XIII века, считается одной из самых красивых готических церквей небольших размеров.
Париж. Капелла Сент Шапель
Париж. Капелла Сент Шапель. 1243-1248 гг.
Внешний вид капеллы прост. Оконные проемы чередуются с уступчатыми контрфорсами. Над серединой двускатной крыши возвышается небольшая башенка-колокольня с высоким шпилем.
Капелла была задумана Людовиком Святым как место хранения священных реликвий, вывезенных крестоносцами из разграбленного в ходе крестового похода Константинополя. Главной среди них был «Терновый венец, обагрённый кровью Христа», обладание которым должно было упрочить влияние французского королевства в христианском мире. В 1239 году Людовик приобрёл венец, по некоторым данным, за огромную сумму в 135 тысяч ливров у Латинского императора Балдуина II. Точнее, Балдуин II заложил терновый венец венецианцам, у которых он был выкуплен Людовиком Святым. В августе 1239 года терновый венец прибыл в Париж, куда позже были доставлены частицы Креста Господня, копьё Лонгина и другие предметы-свидетели Ветхого и Нового Заветов.
Дата: Вторник, 2024-03-12, 1:25 PM | Сообщение # 43
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 7638
Статус: Offline
Диспута (итал. La disputa del sacramento — Спор о святом таинстве) — фреска работы Рафаэля Санти, созданная в 1509—1510 годах.
Первая из фресок, выполненных художником для апартаментов папского дворца в Ватикане, впоследствии названных Станцами Рафаэля. Фреска «Диспута» занимает целую стену напротив композиции «Афинская школа» в Станце делла Сеньятура (итал. Stanza della Segnatura). Этому помещению придавалось особое значение, именно его папа пожелал видеть готовым в первую очередь. О том же говорит величественная программа росписей.
Название «Camera della Segnatura» привёл в своих «Жизнеописаниях» Дж. Вазари, и его обычно переводят как «Комната подписей». Однако большинство специалистов считает такое название неправильным, поскольку в отношении этой комнаты в то время не использовали латинское слово signatura (подпись), а итальянское segnatura означает «отметка, знак», но не подпись. Версия Джона Ширмена, американского исследователя творчества Рафаэля, о том, что комната была папской библиотекой, не подтверждается документально. В настоящее время на основе исторических данных об использовании этого помещения в качестве места заседаний папского трибунала, а также подписей указов, принято обобщающее название: Зал указов. Назначение комнаты косвенно подтверждается программой росписей, главной темой которых является идея божественного правосудия, гармонии власти земной и небесной[1].
Композиции росписей Станцы делла Сеньятура отражают четыре области духовной деятельности человека: «Афинская школа» — Философию, «Диспута» — Теологию, «Парнас» — Поэзию, «Мудрость, умеренность и сила» (Virtù e la Legge) — Правосудие. Первой, вероятно, была написана «Диспута», второй — «Парнас», а третьей — «Афинская школа» (1510—1511)[2][3].
Фреска «Диспута» в иконографической программе, заданной Папой Юлием II, является главной. Дж. Вазари назвал эту композицию «Спор о святом таинстве» (итал. La disputa del sacramento), но это название не отражает основной смысл композиции. Как справедливо заметил Г. Вёльфлин, «в этом собрании не спорят, мало даже разговаривают»[4]. Действие, изображённое на фреске, происходит на земле и в небесах. Огромная арка, одновременно архитектурная и небесная, объединяет два мира: землю и небо. Широкие ступени ведут к алтарю, на котором установлена гостия.
В верхней части композиции изображена Пресвятая Троица: Бог Отец как Пантократор со сферой в руках, Бог Сын: Христос в сиянии небес и Дух Святой в виде голубя. Над ними ангелы. По сторонам — Богоматерь и Иоанн Креститель, Апостол Пётр и Апостол Павел окружённые Адамом, Иаковом, Авраамом, Давидом, Моисеем и другими лицами Святого писания.
Формально в нижней части композиции изображена сцена богословского диспута о Таинстве евхаристии. В сцене участвуют (по левую строну от алтаря) римские Отцы Церкви: папа Григорий I и Иероним Стридонский, и Августин Блаженный с Амвросием Медиоланским, справа. В диспуте принимают участие другие представители Церкви: Савонарола, епископы, папы Юлий II и Сикст IV. Последний изображён в правой нижней части картины в золотом папском облачении, за ним стоит Данте Алигьери в красном одеянии, увенчанный лавровым венком, символизирующим славу поэта[5].
Человек, с книгой в руках, облокотившийся на перила в левом углу фрески — архитектор эпохи Высокого Возрождения, создатель базилики Святого Петра в Ватикане и наставник Рафаэля Донато Браманте. Рядом чудесная фигура «указывающего юноши», несколько отвлечённая, она заимствована Рафаэлем с рисунка Леонардо да Винчи, женской фигуры, так называемой Беатриче.
Исследователи обращают внимание на неканоническое изображение Спасителя, Его воздетые руки со стигматами — ранами от гвоздей Распятия — заимствованы из иконографии Страшного суда и Божественного правосудия, а Святой дух в виде голубя не парит в небесах, как положено по канону, но показан у ног Христа, как бы спускающимся к алтарю с гостией. На своде над фреской Диспуты изображена аллегория Теологии — женская фигура в окружении путти, которые держат таблички с латинской надписью, фрагментом фразы из гражданского кодекса Юстиниана: «Divinarum rerum notitia» (Признание Божественного промысла). Таким образом композиция интерпретируется в качестве аллегории Божественной справедливости. С другой стороны, многие детали связаны с личностью заказчика — Папы Юлия II (Джулиано делла Ровере). Гостия была предметом его особого почитания. Известно, что перед военным походом на Болонью папа Юлий посетил Орвьето, чтобы поклониться реликвии, связанной со знаменитым «Чудом в Больсене». Согласно преданию, в 1263 году в Больсене, небольшом городке к северу от Рима, произошло чудо. Молодой священник, служивший мессу, усомнился в реальности таинства Евхаристии — пресуществления хлеба и вина в тело и кровь Христа. Во время службы в момент поднятия гостии на ней в пяти местах выступила кровь. В соборе Орвьето, в Капелле дель Корпорале, хранится антиминс (покров) со следами крови. Сюжет «Месса в Больсене» стал предметом ещё одной фрески Рафаэля в Станца д’Элиодоро, на которой Папа Юлий II изображён как свидетель и соучастник чуда. Поэтому и композицию Диспуты можно рассматривать не только в качестве аллегории Божественного правосудия и торжества истины, но и в аспекте прославления деяний Юлия II[6][7].
Рафаэль решил сложнейшую иконографическую задачу как истинный живописец — не только перечислением необходимых по сюжету действующих лиц, но также (как он сделал это в «Афинской школе») разнообразием пластических движений и компоновкой фигур в выразительные группы. Кроме того, по замечанию Вёльфлина, он был настолько свободен, что «для развития нужных ему мотивов мог пользоваться безымянными фигурами»[8]. Привет с Волшебного острова Эхо! остров
Ашшурнацирапал II был выдающимся полководцем и дипломатом, чрезвычайно методичным и безжалостным в достижении поставленной цели.
***
Историческая личность, столь знаменитая, сохраняется не только образами древнего искусства, но и памятью о славном и жесточайшем правителе... Читаю Википедию, глазам не верю...
В одном из сражений ассирийцы убили 600 мятежников и взяли в плен 3000 человек, которых Ашшурнацирапал II приказал всех сжечь в огне, как он сам говорит в своей надписи «не оставив ни одного из них как заложника». Так же были сожжены и попавшие в руки ассирийцев дети. Хулай, взятый в плен, был отправлен в Дамдамусу, где с него живьем была содрана кожа. Город Кинабу был сожжён, после чего ассирийцы захватили расположенный в его окрестностях город Мариру, причём 50 его защитников пало, а 200 взятых в плен также были сожжены. Таким образом, военный террор применялся не только для подавления завоёванных народов, но распространялся и на самих ассирийцев...
А после другого сражения... Жители страны Нирбу укрылись в хорошо укреплённом, обнесенном тремя стенами городе Тэла. Ашшурнацирапал II осадил этот город. 3000 защитников Тэла пало, ассирийцы захватили многочисленных пленных и одних сожгли в огне, другим отрубили кисти и пальцы, а третьим отрезали носы, уши и ослепили. Напротив города он приказал соорудить одну башню из живых людей, а другую из отрубленных голов, головы также были развешены на колах и вокруг всего города, а дети, захваченные ассирийцами, были сожжены на кострах. Сам город Тэла, а также и все поселения в округе, были разрушены и сожжены.
Захваченные земли были сведены в новую провинцию с центром в Тушхане (совр. Карх на Верхнем Тигре). Ашшурнацирапал II приказал заново выстроить стены этого города и заселил его обедневшими ассирийцами. Находясь в Тушхане, Ашшурнацирапал принял дань Аммебалы царя Бит-Замани, Анхите царя Шуприи, Лаптуру, сына Тубусу царя Нирдуна, от страны Внутренней Уруму и царей стран Наири: колесницы, кони, мулы, серебро, золото, бронзовые сосуды, крупный и мелкий рогатый скот, вино.
При возвращении из стран Наири ассирийцам вновь пришлось подавлять мятеж населения Нирбу. Жители 9 городов укрылись в городе Ишпилибрии (возможно, принадлежал Ицалле). Однако Ашшурнацирапал II их разгромил и по своему обыкновению сложил кучу из отрубленных голов напротив города, а детей приказал сжечь на кострах. Затем, пройдя через страну Хабху, где покорили ряд поселений, ассирийцы вышли к городу Ардуна. Здесь Ашшурнацирапал получил дань от царя Бит-Йахири Ахираму, цаллайцев (Ицалла) Бит Бахиани, хеттов и царей Ханигальбата: серебро, золото, свинец, бронзовые сосуды, крупный и мелкий рогатый скот, лошадей...
***
Ассирия стала одним из ведущих государств Передней Азии в первой половине I тысячелетия до н. э. Но история развития искусства Ассирии восходит к более ранним периодам. В III тысячелетии до н. э. Ассирия находилась под сильным влиянием шумерийской культуры. В одном из святилищ этого времени, святилище богини Иштар в городе Ашшуре — древней столице Ассирии, были найдены статуэтки, напоминающие шумерийские. В XV веке до н. э. Ассирия попала в зависимость от государства Митанни в северном Двуречье. Искусство Ассирии впитало в себя очень многое от митаннийского и хеттского искусства. Но наивысшего развития искусство Ассирии получило только в I тысячелетии до н. э., когда Ассирия превратилась в сильное рабовладельческое государство, подчинившее себе в результате захватнических войн почти всю Переднюю Азию. Централизация власти в руках ассирийских царей способствовала тому, что к искусству предъявлялись совершенно определенные требования: прославлять деяния царя и военную мощь Ассирии.
Вкладом ассирийцев в мировую культуру стало поразительное для своей эпохи пластическое искусство. Особенно ярко и массово проявилось оно в резьбе по камню.
Каждый ассирийский правитель предпочитал строить собственную укрепленную столицу. Все они представляли собой крепости, обнесенные массивной стеной и рвом. Огромный дворец царя Ашшурнасирапала II (884-859 гг. до Р.Х.) в его столице Кальху (современный Нимруд) имел большое количество жилых и хозяйственных помещений, сгруппированных вокруг квадратного двора 30 на 30 м. и поражающих роскошью отделки. Резные вставки из слоновой кости украшали не только троны, ложа, столы и кресла – целые помещения были покрыты пластинами из этого драгоценного материала. Многофигурные композиции с изображением мифических животных и батальных сцен выдают умелую руку их создателей – финикийских мастеров.
Каменные рельефы во дворце Ашшурнасирапала занимали несколько гектаров площади. Внутренние стены дворцовых зал из сырцового кирпича были сплошь облицованы многорядными рельефными полосами, вырезанными на сравнительно тонких плитах мосульского алебастра. Главной темой изображений служили победоносная война и величие царя-победителя. Впечатление пышности и блеска усиливалось раскраской рельефов, которая в большинстве случаев не сохранилась. Все это создает представление о колоссальных художественных мастерских, где работали армии искусных ремесленников, владеющих необычайно совершенной техникой и имеющих хорошую выучку.
Впервые ярко заявив о себе при Ашшурнасирапале II, ассирийское искусство продолжало процветать и при его приемниках, чему способствовала широкомасштабная строительная деятельность. Царь Саргон II (722-705 гг. до Р.Х. http://www.proza.ru/2013/10/06/1480) перенес царскую резиденцию из Кальху в новый город Дур-Шаррукин. Город занимал площадь в 10 га и был возведен на платформе высотой 14 м. К платформе с двух сторон вели пандусы, по которым можно было въезжать колесницам и всадникам. Всего во дворце было около 200 помещений – жилые покои царя и его гарема, парадные комнаты, отделанные с большой роскошью, и целая сеть хозяйственных построек. По сторонам от входов во дворец стояли гигантские статуи крылатых быков. Колонны искусно покрывались мелким рельефом, в которых тщательнейшим образом прорабатывалась каждая деталь, вплоть до складок на одежде. При сыне Саргона Синаххерибе (705-681 гг. до Р.Х. http://www.proza.ru/2013/10/06/1568) столица переместилась в Ниневию.
Наивысший расцвет ассирийского искусства пришелся на времена Ашшурбанапала (669-626 гг. до Р.Х. http://www.proza.ru/2013/10/06/1762). Подлинным шедевром справедливо считают сцены царской охоты на львов в его дворце в Ниневии. Все они составляют единое, сюжетно связанное панно, охватывающее четыре стены помещения.Каждое животное имеет здесь свою образную характеристику: нарядно-манерные лошади, рабски злые псы, а в изображениях главных героев этих сцен – львов – можно найти разнообразные тончайшие нюансы, от ощущения своего могущества до чувства бессильной ярости и страдания от ран.
Ассирийское искусство было чисто придворным. Когда погибла Ассирийская держава, оно исчезло.
Дата: Понедельник, 2024-10-07, 8:27 PM | Сообщение # 45
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 7638
Статус: Offline
Эпикур Менекею шлет привет.
122 Пусть никто в молодости не откладывает занятий философией, а в старости не утомляется занятиями философией: ведь для душевного здоровья никто не может быть ни недозрелым, ни перезрелым. Кто говорит, что заниматься философией еще рано или уже поздно, подобен тому, кто говорит, будто быть счастливым еще рано или уже поздно. Поэтому заниматься философией следует и молодому и старому: первому – для того, чтобы он и в старости остался молод благами в доброй памяти о прошлом, второму – чтобы он был и молод и стар, не испытывая страха перед будущим. Стало быть, надобно подумать о том, что составляет наше счастье – ведь когда оно у нас есть, то все у нас есть, а когда его у нас нет, то мы на все идем, чтобы его заполучить.
Итак, и в делах твоих, и в размышлениях следуй моим всегдашним советам, полагая в них самые основные начала хорошей жизни.
123,124 Прежде всего верь, что бог есть существо бессмертное и блаженное, ибо таково всеобщее начертание понятия о боге; и поэтому не приписывай ему ничего, что чуждо бессмертию и несвойственно блаженству, а представляй о нем лишь то, чем поддерживается его бессмертие и его блаженство. Да, боги существуют, ибо знание о них – очевидность; но они не таковы, какими их полагает толпа, ибо толпа не сохраняет их [в представлении] такими, какими полагает. Нечестив не тот, кто отвергает богов толпы, а тот, кто принимает мнения толпы о богах, – ибо высказывания толпы о богах – это не предвосхищения, а домыслы, и притом ложные. Именно в них утверждается, будто боги посылают дурным людям великий вред, а хорошим – пользу: ведь люди привыкли к собственным достоинствам и к подобным себе относятся хорошо, а все, что не таково, считают чуждым.
125 Привыкай думать, что смерть для нас – ничто: ведь все и хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущений. Поэтому если держаться правильного знания, что смерть для нас – ничто, то смертность жизни станет для нас отрадна: не оттого, что к ней прибавится бесконечность времени, а оттого, что от нее отнимется жажда бессмертия. Поэтому ничего нет страшного в жизни тому, кто по-настоящему понял, что нет ничего страшного в не-жизни. Поэтому глуп, кто говорит, что боится смерти не потому, что она причинит страдания, когда придет, а потому, что она причинит страдания тем, что придет; что и присутствием своим не беспокоит, о том вовсе
напрасно горевать заранее. Стало быть, самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет. Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для мертвых, так как для одних она сама не существует, а другие для нее сами не существуют.
126 Большинство людей то бегут смерти как величайшего из зол, то жаждут ее как отдохновения от зол жизни. А мудрец не уклоняется от жизни и не боится не-жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не кажется злом. Как пищу он выбирает не более обильную, а самую приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, а самым приятным. Кто советует юноше хорошо жить, а старцу хорошо кончить жизнь, тот неразумен не только потому, что жизнь ему мила, но еще и потому, что умение хорошо жить и хорошо умереть – это одна и та же наука. Но еще хуже тот, кто сказал: хорошо не родиться. Если ж родился – сойти поскорее в обитель аида.
127 Если он говорит так по убеждению, то почему он не уходит из жизни? ведь если это им твердо решено, то это в его власти. Если же он говорит это в насмешку, то это глупо, потому что предмет совсем для этого не подходит.
Нужно помнить, что будущее – не совсем наше и не совсем не наше, чтобы не ожидать, что оно непременно наступит, и не отчаиваться, что оно совсем не наступит.
128,129 Сходным образом и среди желаний наших следует одни считать естественными, другие – праздными; а среди естественных одни – необходимыми, другие – только естественными; а среди необходимых одни – необходимыми для счастья, другие – для спокойствия тела, третьи – просто для жизни. Если при таком рассмотрении не допускать ошибок, то всякое предпочтение и всякое избегание приведет к телесному здоровью и душевной безмятежности, а это – конечная цель блаженной жизни. Ведь все, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги; и когда это, наконец, достигнуто, то всякая буря души рассеивается, так как живому существу уже не надо к чему-то идти, словно к недостающему, и чего-то искать, словно для полноты душевных и телесных благ. В самом деле, ведь мы чувствуем нужду в наслаждении только тогда, когда страдаем от его отсутствия; а когда не страдаем, то и нужды не чувствуешь. Потому мы и говорим, что
наслаждение есть и начало и конец блаженной жизни; его мы познали как первое благо, сродное нам, с него начинаем всякое предпочтение и избегание и к нему возвращаемся, пользуясь претерпеванием как мерилом всякого блага.
130 Так как наслаждение есть первое и сродное нам благо, то поэтому мы отдаем предпочтение не всякому наслаждению, но подчас многие из них обходим, если за ними следуют более значительные неприятности; и наоборот, часто боль мы предпочитаем наслаждениям, если, перетерпев долгую боль, мы ждем следом за нею большего наслаждения. Стало быть, всякое наслаждение, будучи от природы родственно нам, есть благо, но не всякое заслуживает предпочтения; равным образом и всякая боль есть зло, но не всякой боли следует избегать; а надо обо всем судить, рассматривая и соразмеряя полезное и неполезное – ведь порой мы и на благо смотрим как на зло и, напротив, на зло – как на благо.
131 Самодовление мы считаем великим благом, но не с тем, чтобы всегда пользоваться немногим, а затем, чтобы довольствоваться немногим, когда не будет многого, искренне полагая, что роскошь слаще всего тем, кто нуждается в ней меньше всего, и что все, чего требует природа, легко достижимо, а все излишнее – трудно достижимо. Самая простая снедь доставляет не меньше наслаждения, чем роскошный стол, если только не страдать от того, чего нет; даже хлеб и вода доставляют величайшее из наслаждений, если дать их тому,
кто голоден. Поэтому привычка к простым и недорогим кушаньям и здоровье нам укрепляет, и к насущным жизненным заботам нас ободряет, и при встрече с роскошью после долгого перерыва делает нас сильнее, и позволяет не страшиться превратностей судьбы.
132 Поэтому когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, – нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждение мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе.
133,134,135 Начало же всего этого и величайшее из благ есть разумение; оно дороже даже самой философии, и от него произошли все остальные добродетели. Это оно учит, что нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно, и [нельзя жить разумно, хорошо и
праведно], не живя сладко: ведь все добродетели сродни сладкой жизни и сладкая жизнь неотделима от них. Кто, по-твоему, выше человека, который и о богах мыслит благочестиво, и от страха перед смертью совершенно свободен, который размышлением постиг конечную цель природы, понял, что высшее благо легко исполнимо и достижимо, а высшее зло или недолго, или нетяжко, который смеется над судьбою, кем-то именуемой владычицею всего, [и вместо этого утверждает, что иное происходит по неизбежности,] иное по случаю, а иное зависит от нас, – ибо ясно, что неизбежность безответственна, случай неверен, а зависящее
от нас ничему иному не подвластно и поэтому подлежит как порицанию, так и похвале. В самом деле, лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе, выдуманной физиками, – басни дают надежду умилостивить богов почитанием, в судьбе же заключена
неумолимая неизбежность. Точно так же и случай для него и не бог, как для толпы, потому что действия бога не бывают беспорядочны; и не безосновательная причина, потому что он не считает, будто случай дает человеку добро и зло, определяющие его блаженную жизнь, а считает, что случай выводит за собой лишь начала больших благ или зол. Поэтому и полагает мудрец, что лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым: всегда ведь лучше, чтобы хорошо задуманное дело не было обязано успехом случаю.
Обдумывай же эти и подобные советы днем и ночью, сам с собою и с тем, кто похож на тебя, и тебя не постигнет смятение ни наяву, ни во сне, а будешь ты жить, как бог среди людей. Ибо кто живет среди бессмертных благ, тот и сам ни в чем не сходствует со смертными. https://azbyka.ru/otechni....11 Привет с Волшебного острова Эхо! остров
•Новые сообщения ·
Правила
•Поиск•]
Традиции Галактического Ковчега тут!
.
.
.
..
Ашшурнацирапал II
