|
Дебют рассказов - Эта странная Душа
|
|
| MгновениЯ | Дата: Понедельник, 2014-11-17, 4:58 PM | Сообщение # 1 |
Ковчег
Группа: Администраторы
Сообщений: 18808
Статус: Offline
|  Содружество Серебряная Нить и Галактический Ковчег
открывают в декабре 2014 г. Пир на весь Мир - о котором можно узнать в разделе - Пир на весь Мир! 
Дорогие друзья!
1. Содружество "Серебряная Нить" объявляет конкурс -
_________________________"Дебют Рассказов - Эта странная Душа"_________________
2. Проект "Галактический Ковчег" объявляет конкурс -
___________________________"Ярче Солнца - Свет Души"________________
_______________У авторов будет возможность публикации в отдельной книге.
Ведущая Конкурса - писательница Вера Линькова
Дизайн обложки и графика - Галини Иордамиду (Ники)
Свои конкурсные работы публикуйте в этой теме и обязательно (!) присылайте, пожалуйста,
по указанному адресу: serebryanaya.nitb@mail.ru
*********************************************
Друзья, по итогам проведенного конкурса былиизданы две книги!
Связанные темы Турниров:
Ждем Ваши Рассказы в этой теме, Друзья!
Для Гостей
Логин - Гость
Пароль - 12345
и подписывайте ваши сообщения, указывайте ссылки на ваши мастерские, если есть!
При вашем желании можно продлить конкурс и издать третью книгу.
Желаю Счастья! Сфера сказочных ссылок
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:11 PM | Сообщение # 21 |
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Арина Царенко
Посмотри мне в душу и дай ей то, что ей нужно
- Прошу, Матушка, благослови! С покорностью преклоняю голову пред тобою! Умоляю, дай разрешение остаться в монастыре, дай уйти от мирской суеты, дай возможность искупить свой грех в твоей обители.
Тоненькая девичья фигурка спешно опустилась на колени, всхлипывая, просительница поцеловала подол чёрной рясы игуменьи.
- Что ты? Что ты? Встань, встань, сейчас же встань! На, утрись! – Матушка протянула белоснежный платочек, удивляясь про себя сказанным девушкой словам. Многое повидала, но такой искренней просьбы, пожалуй, впервые.
Девушка прижала платочек к лицу и, не вставая с колен, застыла, только жалко вздрагивали под серенькой ситцевой кофточкой худенькие плечики. Матушка тоже не шевелилась, желая дать время человеку успокоиться и прийти в себя.
На эту паломницу сразу же обратила внимание Благочинная. Она-то и передала ещё позавчера поутру просьбу девушки о непременной встрече с настоятельницей монастыря. Только сегодня, среди каждодневных бесконечных забот и рачительных хлопот монастырской жизни Матушка сумела выкроить время и уделить внимание просительнице, пригласив к себе после вечернего богослужения.
Девушка приехала в качестве паломницы несколько дней назад, остановилась в гостинице монастыря. Вела себя тихо, не чуралась любой работы, даже сама просилась в помощь по хозяйству к трудницам, и послушницам, хотя насильно никто её не заставлял делать что-то. В церкви, испросив разрешения, стояла тенью в сторонке, не мешая сёстрам молиться. Утирая слёзы маленькой, почти детской ладошкой, опустив низко голову, всё время плакала, и боялась поднять глаза к ликам святых, словно стыдясь совершённого ею проступка.
- Не могу, Матушка, не могу влачить жалкое существование в миру, душа страдает, сердце замирает и кровью обливается, когда думаю о своём гадком поступке, молитвою и послушанием хочу искупить его.
Матушка мягко похлопала девушку по костлявому плечику и ласково указала на маленький диванчик приёмной кельи. Девушка послушно присела на краешек. Матушка на своём веку повидала всякого народу и, услышала за семь лет игуменства на этом диванчике, внимая слезам страдалиц, не одну историю девичьих трагедий. Ласковая материнская улыбка слегка коснулась её губ и в тот же миг исчезла.
- Это хорошо, когда слёзы человека искренни, когда душа его ищет искупления, а сердце просит прощения за содеянное, - поглаживая по склонённой голове девушку, тихим и ласковым тоном произносила слова игуменья. -то лько, есть одно «но», которое сильнее любой готовности человека нести наказание. И ты, милая, об этом знаешь сама. Из интернета, небось, всю нужную информацию извлекла.
Девушка, тихо кивнула головой. Не отрывая от глаз платочка, с покорностью выслушала слова игуменьи, согласилась:
- Знаю, вы правы, ой, как правы
- С кем сыночка оставила?
- С мамой. С няней.
- Вот видишь, с мамой. Она ему бабушка. Мама для него ты. Какая бы не была заботливая и обеспеченная бабушка, ребёнку, прежде всего, нужна материнская любовь. Сыночка ли своего любишь? Можешь не отвечать. Знаю - любишь.
Худенькие плечики вздрогнули, замерли. Послышался тяжкий вздох.
- Люблю, - утвердительно прошептала и, вдруг, прорвалась боль из её страдающей, истерзанной сомнениями, души, и понеслись слова торопливые, подкупающие честностью. - Только, не достойная я быть сыну мамой. Меня бросил парень и женился на моей же подруге. О моей беременности он даже слышать не хотел. Сначала думала, что отравлюсь или сброшусь с какой-нибудь крыши. Потом решила, что надо продолжать жить, но избавившись от нежелательного ребёнка. Я пыталась его вытравить таблетками, на аборт собиралась. Мать отговорила. Она достойней меня воспитает своего внука. Я с мамой разговаривала, она согласна усыновить его, ребёнок никогда не узнает, что я его настоящая мать. Знаю - мне нет прощения. Я никчемная мать, если пыталась убить не рождённого человечка. Поэтому прошу оставить меня пожить у вас трудницей. Пока. На несколько месяцев. Я не подведу. Я буду исправно нести свой крест!
В пылу раскаяния, просительница тронула рукой косынку, та сползла, дав свободу непослушным волнам густых рыжих волос, рассыпавшихся по девичьим плечам полыхающим медным огнём. Девушка не заметила, как вновь едва коснулась улыбка губ настоятельницы. Игуменья, пригладив с материнской нежностью кудри просительницы и поправляя её косынку, произнесла строгим, но без укора, голосом:
- Я верую, что ты не подведёшь, и надеюсь, что исправно будешь нести свой крест. Но! Пока не исполнится твоему сыну 18 лет, ты будешь находиться рядом с ним, заниматься, играть с ним, любить его, помогать ему, быть другом и опорой в любой ситуации. Вырастишь сына, тогда мы с тобой и продолжим беседу и решим твою дальнейшую участь. Вернее, ты сама примешь решение. Договорились?
- Я так и знала, что вы откажите, - сокрушённо заключила девушка.
Матушка, предупреждая последующие укоры в свой адрес, легко поднялась с диванчика, слегка потянув девушку за руку:
- Встань! - произнесла мягко, но твёрдо. - Ты машину водишь? На своей же сюда приехала?
- Да… - удивившись осведомлённости настоятельницы, выпрямилась просительница.
- Это хорошо! Значит, в любое время сможешь приехать к нам вместе с сыном. И обитель нашу посетишь, и в источнике с дитём окунётесь, водой святой омоетесь, и сёстры за вас помолятся. - Слова Матушка произносила строгим спокойным голосом. - Да, и не забывай о добродетели и помощи нашему приюту для сирот. Если, конечно, есть желание! У наших деток, в отличии от твоего сына, мам нет.
Неожиданно девушка крепко обняла руками игуменью и прижалась с неподдельной непосредственностью лицом к нательному кресту, свисающему на её груди. Обычно так прижимается маленький ребёнок к родной матери, желая выразить свою любовь и благодарность, но не находя слов.
Никогда себе не позволяла таких вольностей строгая Матушка, ей по службе, по сану не положено, устава это нарушение, но вопреки всем правилам, она в ответ обняла девушку. Обняла крепко, как собственное дитя. И зарыдала. Сколько стояли обнявшись, проливая слёзы, пожалуй, ни одна бы не смогла ответить толком. Из этого состояния их вывел тихий голос за дверями кельи:
- Молитвами святых матерей наших...
- Аминь! - встрепенулась игуменья, поправляя съехавший на голове клобук.
Вошла Благочинная, строгим голосом поведала, что неотлагательно требуется вмешательство Матушки в срочные дела монастыря. Уважительно поклонившись, с покорностью и чувством выполненного долга удалилась, растворившись незаметной тенью в широком коридоре монашеской обители.
- Иди, дитя! С миром иди. С любовью к ближнему. Помни молитву «Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою". Постоянно произноси её - вслух ли, мысленно ли. И ты справишься со всеми трудностями, девочка, - благословила Матушка, перекрестив посетительницу.
Поцеловав с заметно ожившей одухотворённостью в благодарных глазах подставленный крест и руку с золотым перстнем игуменьи, девушка удалилась. Оставшись одна в кельи, настоятельница монастыря слушала, как гулким эхом отзываются удаляющиеся по пустому коридору торопливые шаги молодой матери.
- Дай мне развод! Я ненавижу тебя! Ты не достоин даже его мизинца!
Слова резали по больному, били наотмашь. Слова полыхали ненавистью.
- Ты никто! Ты низок в своих стремлениях. Я никогда тебя не любила!
Он не хотел верить, не хотел понимать смысл сказанного. Но, это - реальность. Это - его беда. Наказание собственной любовью к ней, стоящей перед ним, женщине, его жене.
- какая ты наивная! Ты думаешь, что ты кому-то нужна на шестом десятке лет? Ты, которая ничего не умеешь самостоятельно сделать? Ты, которая никогда не ценила и не любила никого кроме себя? Ты, которая перессорилась со всей роднёй и близкими подругами? Ты, которая никогда не любила даже собственного сына, которому пришлось жить в закрытых школах не потому, что там образование престижнее, а потому, что там ребёнку было спокойней и комфортнее душевно?
- Замолчи! Кто ты такой, человек самого нижайшего происхождения?
- Да! Я человек, родившийся от простой крестьянки и скотника! В отличии от твоей профессорской семьи, да, я нижайшего происхождения, как соизволила выразиться ты, получил самостоятельно, без связей образование в двух самых престижных ВУЗах страны. У меня не было знакомых покровителей, я не был сыном богатого папеньки. Тем не менее, я добился в жизни достаточно, чтобы обеспечить тебе и нашему сыну достойную жизнь.
- Ты говоришь о материальных вещах, плебей! Тебе не понять никогда, что мелодия и стихи, написанные Им для меня, посвящённые мне, - это наивысшая степень достоинства меня, как женщины!
- Ну, да…куда уж нам, сирым да убогим. Мы же всё по командировкам, мы всё репортажи да интервью снимаем. Когда уж нам стишки строчить да музыку сочинять. Тут бы место для сна выкроить.
- Кому они спеклись твои репортажи, документальные фильмы, твои дурацкие сюжеты? Ты всегда за кадром. Ты всегда в тени! А Он… Он - Музыкант! Я - Его Муза!
- Муза, говоришь? А ею ты была и для моих друзей тоже? Думаешь, я не знаю, что моя супруга переспала почти со всеми моими однокашниками, бывшими проездом у нас, когда я отсутствовал? Когда я мотался по горам Кавказа, подставляя себя смертельной опасности? Когда я под пулями снимал репортажи об экстремистах в Азии? Когда я лез в самое пекло горячих точек планеты?
- Да! Спала! Со всеми! Тебя никогда не было дома. Я никогда тебе не была нужна, как женщина! А, если и нужна, то знай, ты - слабак! Ты всегда им был! Ты способен только отсыпаться, как медведь в собственной берлоге!
- Да, жена, ты права, это моя вина. Не надо было зарабатывать и тратить время на создание этой берлоги, - мужчина обвёл рукой просторный, выполненный в уникальном дизайнерском стиле дом с шикарной старинной мебелью. - Не надо было покупать тебе дорогие украшения, которыми любишь сверкать на вечеринках перед тусовкой! Не надо было дарить престижные автомобили, которые ты дивным образом превращаешь в металлохлам. Надо было бросить всё к чёрту и сидеть подле твоей юбки, удовлетворяя твои женские потребности.
- Мои женские потребности остались в прошлом. Не путай земное с возвышенным! Дай мне развод. Я требую, дай!
На него смотрели, полыхая ненавистью, карие глаза, как описывали некогда в романах, глаза с поволокой, её родные глаза. Он был готов ради них на всё: на унижение, на упрёки, на презрение. Он любил эти глаза даже сейчас, в этот момент, когда ненависть к самому себе, поднимаясь пеной бешенства, перехлёстывала через края чаши мужского терпения. Ненавидел себя и продолжал любить её. Он, действительно, презренный слабак, коли эта баба имеет над ним свою безграничную власть.
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:12 PM | Сообщение # 22 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Арина Царенко
Посмотри мне в душу и дай ей то, что ей нужно (продолжение)
Господи, а как всё начиналось! Тридцать лет назад он встретил стройную, с волнистыми чёрного шёлка волосами, с сияющей белозубой улыбкой на прекрасном смуглом лице, нежную девчушку. Она бросила только один внимательный, чуть дольше секунды, задержавшийся на нём, взгляд карих, с поволокой глаз и… Пропал, утонул в глубине их, голова пошла кругом, земля уплыла из- под ног. И, ведь, она ответила ему. Поняла, прониклась откровенным чувством, полюбила и отдалась с юной непосредственностью всей своей возвышенной души.
Сейчас эта женщина не в себе и врёт. Любовь была у них. Безделье - вот причина её увлечения этим музыкантом- поэтом. Ладно бы, только бабам он напосвещал свои стихи, он, ведь, и мальчиков молоденьких не чурался. Только, она в это не поверит: строки, посвящённые ей, без стеснения, с вызывающей наглостью необузданной фантазии поэта выложены в интернете. Любуйся, наслаждайся откровенностью и подробным описанием расположением своих родинок на интимных местах восхитительно сохранившегося немолодого, но стройного тела.
- Сегодня же дашь согласие на развод. Берлогу оставишь мне! Тебе достаточно и совковой двушки в Зюзино - всё одно, всегда отсутствуешь, приезжаешь только перекантоваться на ночь, - добавила отвратительно желчным тоном.
- Нет, даже не думай!
- Не зли меня, урод! Тогда будет погром. Ты сам напросился, - осклабилась пьяной ухмылкой супруга.
Не впервой происходило это лукавое действо. Переворачивались и падали, выставляя козьими рогами изящно изогнутые ножки, журнальные столики и стулья, швырялись и разбивались на острые осколки цветные вазы, с остервенением срывались со стен картины. Особого урона её буйство не приносило, как будто действовала избирательно, с осторожностью не повредить ценности, приобретённые им и доставшиеся по наследству от её богатых, знаменитых предков, всё сплошь, графьёв, академиков да профессоров. Перебесится, устанет, уснёт, а завтра он сам вызовет соседку по старой квартире и, та аккуратно всё приведёт в порядок, привычно и обыкновенно относясь к этому занятию за последние несколько лет.
«Может, правда, дать ей развод, пусть идёт к чёрту, к своему поэту- музыканту? - размышлял мужчина, лёжа на холодном кожаном диване в своём кабинете, плотно закрыв двери, чтобы не слышать шума разрушающихся, опускающихся до низменного существования супружеских отношений. Только, что это даст ей? Пропадёт с ним, с этим поэтом. Пока она моя жена, отвечать за неё мне и только мне. Лечение в специальной клинике мало чем помогает. Придётся вновь звонить знакомому доктору, на дому при помощи капельниц и уколов приводящему в чувства супругу. Эта дурочка потом неделю ведёт себя тихо и покорно под присмотром всё той же соседки по старой их зюзинской квартире.
Глупенькая моя, любимая женщина! Она даже не подозревает, что превознесённый ею творец давно погряз в судебных дрязгах. Его бывшие жёны делили и отсуживали имущество, желая справедливости для его многочисленных отпрысков. Блеск, изящество его творчества застит глаза, не давая разглядеть грязь безалаберных интимных связей, бесконечных пустых отношений с женщинами вообще. Талантлив? Да, талантлив. Тем и привлекает баб»
Это всё мужчина знал не понаслышке: только что отснял фильм о популярном музыканте- поэте. Не желая того, открыл для себя, копаясь в материалах дела, выстраивая и снимая интервью с героем, всю его подноготную. Что ж, такова судьба (знать настоящую жизнь своего героя, спрятанную за яркой оболочкой пиара) взвешенного и продуманного документалиста, мудрого и тонко подмечающего, казалось, незначительные детали происходящих событий, журналиста, талантливого сценариста, да много, как ещё называют его, перечисляя заслуги и регалии перед Отечеством, всевидящие и всезнающие корреспонденты новостных каналов. Для всего мира он - профессионал, уважаемый человек. Для всех, кроме собственной супруги, единственно любимой им женщины.
Правда была связь с ещё одной, но это в далёком- далёком прошлом. Он даже и не считал её серьёзной, эту связь. Подумаешь, соседская рыжая, смешная, вся в капельках коричневых веснушек, шестнадцатилетняя девчонка сама кинулась на шею, сама решительно жарко поцеловала в губы, когда он в вечерних сумерках за огородом накрывал от надвигающихся чёрных туч старым брезентом разворушенный порывами налетевшего ветра стог сена.
Разве устоишь от прилива чувств, когда ты молод, крепок, полон сил и безудержной удали? Как торопливо бежали к сараю, успев вымокнуть до нитки от тяжёлых капель пролившегося дождя, как взлетели на чердак по чёрной скрипучей лесенке, задыхаясь от переполнявшего желания, как зарылись в колючее пахучее сено, как всю ночь не могли оторваться друг от друга - вспомнил и вдруг понял, что это были его редкие минуты безмятежного абсолютного счастья.
Интересно, куда делась эта девчонка? Последний раз её запоминающееся рыжинками веснушек лицо, её медного отлива длиннющие косы мелькнули перед его глазами через несколько месяцев после той памятной ночи. Глаза её, необычайно прозрачно- зелёного цвета, как будто пытались что-то сказать, донести какую-то информацию, да вовремя опомнились, погасив полыхающий огонь от радости встречи при виде его спутницы. Это был день, когда он привёз в деревню познакомить с матерью свою жену, поразившую всех односельчан небывалой красотой и карими глазами с удивительной поволокой их взгляда.
В тот приезд он не заморочился расспросами о смешной соседке, как, впрочем, и в последующие свои редкие приезды в отчий дом. Лет через пять слышал мельком разговор матери с забежавшей занять соли подружкой, что жаль умершую от тяжёлой продолжительной болезни мать рыжей соседки, что жаль девку, принёсшую в подоле неизвестно от кого, дитя, что жаль и самого дитя, не прожившего и месяца на этой земле, видать, не зря во греху-то рождено, вот и наказана семья силами Высшими.
- А девка-то, вроде как подалась в религию, - сплетничала соседка. - Надо же, такому случиться! Была-то комсомолка, отличница, справная и скорая помощница матери. Жаль девку! Пропащая…эххх… Господи, помилуй! Упаси от греха такого мою дочь. Ведь, прибью её заразу, если что случись!
Тогда он не придал значения услышанному разговору: он был ослеплён обаянием другой женщины.
От воспоминаний мужчину отвлёк мелодичный звонок. Нажал кнопку ответа.
- Здоров! Бать, ничего, что так поздно звоню?
- Здоров, сын! Нет, всё одно - не сплю.
- Как мать? Опять?
- Опять. Отбуянила, видать, уснула, судя по тишине внизу на первом этаже.
- Понятно… - протянул нараспев наследник. - А ты, бать, где?
- Лежу на диване у себя в кабинете, - ухмыльнулся мужчина, понимая, что сын пытается начать очень важный для него разговор, неспроста же звонит в столь поздний час.
- Это хорошо, что лежишь. Бать, можно мне пожить в старой квартире?
- Да не вопрос! Что-то случилось? С молодой женой очередная размолвка?
- Понимаешь, бать, мне почти тридцатник, у меня неплохо складывается карьера, меня, надеюсь, уважают коллеги и любят друзья. А, вот, в семье, как изгой. По словам жены я всё делаю не так, живу не так, смотрю на вещи не так, кажется, и дышу не так, как хочется ей.
- Бывает, сын. Это жизнь. Со временем наладится, - как можно оптимистичнее произнёс отец.
- Нет, бать, не наладится. Она не хочет рожать, вообще не хочет иметь детей. Я ушёл от неё. Подал на развод.
- Не поторопился?
- Нет! - послышалась твёрдость в голосе сына. - Бать, у тебя есть внук. Его мать ты знаешь, помнишь, я тебя знакомил с ней три года назад? Ну, вспомни, в кафе в Праге. Ты там как раз снимал сюжет о Влтаве, о мостах, о русских солдатах, погибших при освобождении Чехии. Вспомни, бать, такая тоненькая скромная девушка, с длинными рыжими волосами. Она ещё, узнав, что ты известный человек, застеснялась и боялась с тобой разговаривать.
- Внук, говоришь?
- Да, у меня растёт сын. Послушай и не перебивай, пожалуйста, это важно. Я знал, что она беременна, но, думал, что люблю другую. Я бросил её. Недавно узнал, моя жена позволяет себе развлекаться с моими же друзьями. Уже бывшими друзьями. Но, дело даже не в этом. Я не люблю ту, что рядом со мной. Понимаешь, отец?
Молодой мужчина умолк, собираясь с духом. Отец понимающе ждал.
- Бать, не хочу быть рогоносцем. Не хочу, как ты, быть подкаблучником. Я хочу быть рядом с сыном и его матерью. Понимаешь, эта девочка не решилась сделать аборт, хотя были попытки. Это важно для меня. Сейчас она находится в монастыре, пологая на полном серьёзе, что совершила грех. Я был в доме своей будущей тёщи. Мы многое обсудили. Я люблю эту рыжую девчонку. Она нужна мне больше всего на свете. И, да, ещё, бать, мой сын очень похож на моего отца, своего деда. На тебя!
Мужчина не сразу понял, что телефон давно отключен, а в тишине предрассветного часа, щемит болью сердце, и по щеке медленно стекает слеза, оставляя непривычно щекочущий след.
Нет, это не слёзы. Его лицо повлажнело от стекающих струек дождя с рыжих прядей той, что тихим укором совести посетила его душу, прорвавшись сквозь цинизм прожитых лет, сквозь распущенность нравов бытия, сквозь грубость пошлости окружающего мира.
В монастырской келье, не отрывая просящего взора светло- зелёных глаз от еле-еле тлеющего огонька зажженной лампадки, от этого вечного огня веры во Христа, разгоняющего тьму зла и неверия, стояла на коленях и истово молилась женщина в чёрной монашеской одежде.
Просила не только за себя. Свой грех отмолить ей и жизни всей не хватит. Её грех- это её крест, её боль, её страдания. В ночной тиши она просила здравия для того, кем была отвергнута в мирской своей давней- давней жизни. Просила за его любимую с поволокой взгляда карих глаз. Просила за их потомство. Пусть счастливо пройдут земной путь дети и внуки этих людей. Молилась за девушку- паломницу с рыжими волнами густых волос, за её сыночка. Старательно клала поклоны, а губы шептали слова очередной молитвы, обращённые к Пречистой Богородице:
- Ты ведь все видишь, знаешь Сама: посмотри мне в душу и дай ей то, что ей нужно… Ты, повившая Младенца в яслях и принявшая Его Своими руками со Креста, Ты одна знаешь всю высоту радости, весь гнет горя… Я вижу слезу, оросившую Твой лик. Это надо мной Ты пролила ее и пусть смоет она следы моих прегрешений… Только сердце мое, бедное человеческое сердце, изнемогшее в тоске по правде, повергаю к Пречистым ногам Твоим, Владычице…
(Беларусь, г. Гродно)
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:13 PM | Сообщение # 23 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Лариса Есина
Эффект затмения
Багровое румяное солнце клонилось к закату, бросая на землю короткие причудливые тени. Длинными они были ранним утром, до полудня. Потом исчезали – ровно в полдень. Словно немного отдохнув от необходимости отражать все в этом мире, появились опять. Без них все вокруг сразу становилось как бы плоским, лишенным объема и выразительности. Глаза слепили яркие, не приглушенные оттенками краски. В такие минуты Еве становилось особенно одиноко и тоскливо. Больше, чем ночью. О! Ночь была ее любимейшим временем суток. Она любила погружаться в царство теней, которые в бесчисленном количестве рождала подсвеченная мерцающим блеском луны и неоновыми рекламами за окном, электрическим свете бра, торшеров, светильников или огнем в камине в столовой. Предметы вокруг как будто оживали. Казалось, их отражения дышали, подергивались в неровных лучах искусственного освещения, будоража богатое воображение тихой мечтательницы. Она любила мысленно рисовать самые фантастические картины настоящего и будущего. Ей оставалось только это, поскольку жизнь обходилась с ней очень жестоко.
Ева осиротела в раннем детстве. Нет, она жила с отцом. который проявлял о ней должную заботу. Она была всегда сыта, красиво одета, с ней занимались лучшие в их городе репетиторы по музыке, хореографии, английскому языку и риторике. Родилась она в обеспеченной семье шоколадного магната. Но ее жизнь никак нельзя было назвать сладкой. Скорее, напротив. Отец отлучил ее от общения с матерью, его небогатой и незнатной первой супругой. Она работала на его заводе главным кондитером, но родом была из простой рабочей семьи. Клан шоколадных королей ее не принял. Отец вскоре женился на другой – той, что прочили ему в жены родители. В новой семье родились дети – близнецы мальчик с девочкой Юра Юля. Заботы о них легли на хрупкие плечики Евы. Мачеха не обременяла себя заботами о детях, а о падчерице подавно. Даже отец смотрел на свою старшую дочь с нескрываемым недоумением, как на тень давно забытого прошлого, которое почему-то постоянно напоминало о себе. Чувствуя это, Ева сама стала сравнивать себя с тенью – такая же незаметная, молчаливая, одинокая, привязанная к своим домочадцам… Чем не тень, которую отбрасывает предмет, рождающий ее, без которого она существовать не может? Так и она всецело зависит от своего отца. Иногда девочке безумно хотелось обрести свободу, заявить о себе, как бы обрести плоть и голос. Однако шли годы, но ничего в ее жизни не менялось.
Единственно близкими и понятными, как бы разумными существами в мире для нее оставались тени. Они жили, пока горел источник света, и исчезали, как только тот гас. Таким светилом для нее был отец. Ева любила его беззаветно как самого родного и близкого человека, научившись открыто не проявлять своих чувств.
- Вот так же и меня не станет, когда уйдет отец, - думала она, оставаясь в полной темноте.
Постепенно темнота рассеивалась. Ее заполняли причудливые очертания предметов во мраке, похожие на сказочных чаще злобных персонажей. Они ее не пугали – Ева привыкла к враждебности, с которой к ней относились домочадцы. Но их становилось больше и больше. Постепенно они, казалось, вытесняли все слабые источники света, заполняя пространство причудливыми фигурами теней и загадочными звуками. Среди них она чувствовала себя более комфортно, чем среди людей, которые не замечали ее. А Ева больше всего боялась их потерять, особенно отца, всецело покоренная его железной волей. Ей нравилось проявлять о нем заботу. Она сама готовила ему завтрак по утрам: черный кофе со щепоткой соли по-турецки, яичницу с беконом или горячие бутерброды с колбасой и сыром. Только ей в доме удавалось накормить своих избалованных братика с сестричкой их нелюбимой манной или овсяной кашей, разукрасив ее узорами из варенья и свежих ягод. С не меньшим аппетитом они поглощали бутерброды в виде забавных рожиц с волосами из тертой морковки, глазками из разрезанных наполовину оливок, с кусочком сочного помидора, изображающем улыбку. Она увлекла детей игрой теней, рассматривая вместе с ними отражение скомканного листа бумаги на стене, угадывая в них очертания животных или предметов. Ева очень любила близнецов, хотя ей не доставалось и сотой доли заботы, внимания, ласки и любви, которыми те были окружены. Но Юра и Юля были продолжением ее божества, ее отца, частички ее самой. Как можно было их не любить? Дети единственные в доме шоколадных магнатов, кто был искренне привязан к Еве.
Мачеха была не в восторге от их дружбы: падчерица, хоть внешне была очень похожа на отца, все же напоминала ей о прошлом сильном увлечении своего мужа, которое заставило его пойти против воли своей семьи. В итоге клан все-таки одержал победу. Неравный брак был разрушен, чувства неугодной невестки растоптаны и убиты. Однако плод той любви постоянно маячил перед глазами, не давая забыть то, что очень бы хотелось предать забвению.
О родной матери Ева ничего не знала, запретив себе тосковать по ней, чтобы не расстраивать отца, понимая, что ничего уже не изменить. В родительском доме никто ничего не мог ей рассказать. Впрочем, если бы и мог – не стал бы. Эта тема была под запретом. Оторванная от связующего ее с отцом звена, она чувствовала себя лишней среди домочадцев, утешая себя мыслью, что тени не выбирают, что отражать, как дети не выбирают родителей. Ее не замечали, воспринимая проявления ее заботы как нечто само собою разумеющееся, словно тень дерева в жаркий день, которая дарит комфорт и желанную прохладу.
Однако чем старше становилась Ева, тем невыносимее для нее оказывалось положение в семье фактически на правах прислуги, гувернантки, приживалки. Она все чаще задавалась вопросом – а был ли дом отца для нее родным? Непросто неприметной тени обратить на себя внимание. Если только исчезнуть… Здесь она навсегда обречена смиренно исполнять капризы и прихоти своих более счастливых и самодостаточных домочадцев. О том, чтобы создать свою семью, выйти замуж, родить детей и обрести счастье, она не думала.
Вопросом замужества ненавистной падчерицы не на шутку задалась мачеха, не чаявшая избавиться от тени прошлого своего мужа. Она подыскивала выгодную партию для старшей дочери своего супруга от первого брака: все-таки та была членом их семьи. Нужно было хотя бы внешне соблюсти приличия. К тому же, замужество падчерицы могло стать удачным бизнес- ходом, так как давало возможность породниться с влиятельными людьми и расширить таким образом круг полезных связей. А что Ева? Да кто собирался ее спрашивать? Ее предназначение в этом мире – следовать тенью за своим супругом. И то – если позовет.
Однако случилось непредвиденное – падчерица влюбилась. И совсем не в того, кого мачеха с отцом прочили ей в мужья. Юная девушка увлеклась охранником отца – статным и крепким юношей без гроша за душой. Оказалось, они любили смотреть и пересматривать те же фильмы, читать те же книги, слушать ту же музыку… Даже пристрастия в еде у них оказались похожими. Ей впервые в жизни показалось, что ее новый друг Андрей был ее тенью. Или наоборот… Неважно – они действительно были как бы зеркальным отражением друг друга.
Ева не догадывалась о матримониальных планах своей мачехи, которые полностью разделял ее отец. Однажды, вернувшись домой после прогулки с возлюбленным, она застала в гостиной отца и незнакомого импозантного господина, который одарил ее пристальным, оценивающим взглядом. Так рассматривают товар, прежде чем его приобрести. Непривыкшая к вниманию окружающих девушка, растерялась и покраснела, не зная, чем вызван такой неприкрытый интерес к ее скромной персоне.
- Знакомься, дорогая моя, это господин Миловидов Станислав Николаевич, - так отец представил ей незнакомца, - Это мой самый лучший компаньон в столице, хороший друг и, я надеюсь, будущий зять. Да- да, моя девочка, ты уже выросла и тебе пора позаботиться о своей семье. Станислав Николаевич намерен сделать тебе предложение руки и сердца…
- Но… Он же совсем меня не знает… - тихо проронила Ева, впервые забыв о том, что у тени нет права голоса.
Для привыкшего к полному повиновению дочери шоколадного короля и этот тихий невинный протест прозвучал неожиданно громко.
- Повторяю, тебе пора позаботиться о своей собственной судьбе, а лучшей партии, чем Станислав Николаевич, не найти, - сурово одернул он дочь, и, смягчив резкий тон, продолжил мягче, обращаясь к потенциальному зятю, высокопарно извиняясь за поведение старшенькой, словно той не было в комнате, - Молода еще, глупа и наивна…. М- да… вся в мать, вся в свою непутевую мать…
Ева впервые в жизни услышала упоминание о своей маме из уст отца, но в таком нелестном для нее свете. Для нее стало неприятным открытием, что он не любит и никогда не полюбит ее, потому что она дочь ненавистной, нежеланной первой жены. Сейчас он жаждет избавиться от нее, как от ее матери в свое время. Почему же тогда он от нее не отказался сразу, когда она была еще маленькой? Лучше бы она совсем не знала его, чем видеть и болезненно переживать равнодушие близких. Его она еще могла вынести, но никак не неприязнь! Ее, словно солнце в зените, переполняли сильнейшие эмоции. Со слезами на глазах она выскочила из комнаты и, спотыкаясь, понеслась прочь из враждебного к ней дома, подчинившись спонтанному чувству, движимая одним желанием – не находиться больше в этой душной, богато обставленной комнате, исчезнуть из этого дома, где она всегда была и всегда будет лишней.
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:14 PM | Сообщение # 24 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Лариса Есина
Эффект затмения (продолжение)
Андрей случайно увидел возлюбленную рыдающей в саду, в тенистой, увитой плющом деревянной беседке. Ева любила здесь бывать. Здесь они провели вместе немало времени, которое летело незаметно за интересными беседами о новом фильме, книжной новинке или привлекательности того или иного классика. Это было обычно бывало позже. Они недавно расстались. Ева торопилась домой к обеду, на который никто не имел права опаздывать. так было заведено в ее семье. И вот несколько минут спустя она снова здесь, и в таком неприглядном виде. Антикварные часы с маятником в столовой чинно отбивали полдень. Зареванная девушка с растрепанной прической, слегка вспухшим от частых всхлипываний носиком показалась влюбленному в нее юноше прехорошенькой. Ева была такой беззащитной, родной, близкой… Андрей попытался ее развеселить.
- Ты, как сказочная Золушка, сбежала с бала от коронованного жениха, - улыбнулся он, присаживаясь рядом на скамейке в беседке, - Причем, умудрилась потерять сразу обе хрустальные туфельки и перепутала, что сейчас полдень, а не полночь…
Ева через силу улыбнулась в ответ, оценив шутку возлюбленного и его стремление ее развеселить, но тут же разрыдалась еще больше.
- Ты даже не представляешь себе, насколько ты близок к истине, - всхлипывая, она рассказала другу о недавнем разговоре с отцом. Вернее, о монологе, потому что ее никто даже слушать не собирался, - Я на самом деле убежала из дома от жениха, которого отец с мачехой сватают мне в мужья. Старого, скучного, чопорного и такого же мне чужого, как и они сами. Никого не волнует, что я его совсем не люблю… Да и он тоже. Смотрел на меня как на товар в посудной лавке.
- М- да… ситуация… - озадаченно протянул Андрей, мрачнея с каждой минутой, - Что делать собираешься? Дашь согласие?
- А что ты мне посоветуешь? – с надеждой в голосе спросила его Ева.
- А что я? Решать-то одной тебе! Предложение выйти замуж, можно сказать, поступило. Жених богат, красив и перспективен… - Андрей, казалось, не собирался щадить чувств своей возлюбленной, полагая, что она, как всегда, подчинится несгибаемой воле отца.
- Но я его совсем не знаю… - еле слышно произнесла Ева.
- До свадьбы еще есть время. Познакомитесь… - язвил охваченный ревностью влюбленный.
- Как ты можешь? До какой свадьбы?! Я еще не дала согласие…
- Вот видишь – “еще”… - поймал ее на слове Андрей, - Значит, дело времени.
- Действительно, какая разница, чьей тенью быть – отца или мужа?! Моя судьба – подчиняться другим… Ведь я такое же ничтожество, как и моя мать… - в голосе Евы было столько горечи и отчаяния, что Андрею стало ее жаль.
Молодой человек постарался ее по- своему успокоить. Надо было убедить ее в том, что она ошибается.
- А кто тебе сказал, что твоя мама – ничтожество?! – возмутился он.
- Отец… Только что… До сих пор звучит в ушах его высокомерное “такая же непутевая, как мать…”… - снова расплакалась Ева.
- А ты не допускаешь мысли, что твой отец не прав?! – обратился к ней Андрей.
Девушка удивленно вскинула на него свои серо- зеленые глаза феи. Она привыкла думать, что отец не может ошибаться. Никогда! Ни в чем!
- Подумай сама, чем ему могла не угодить твоя мама? Тем, что была из небогатой простой семьи? Так и я не царских кровей! И что? Я разве от этого хуже других? – поток вопросов, которыми ее осыпал собеседник, перевернул мировоззрение Евы, и она впервые усомнилась в правоте отца.
- Действительно… Ты лучший! - только и нашлась ответить на это она.
Андрей продолжал:
- Ты неприятна отцу только тем, что напоминаешь ему ту, о ком ему больно вспоминать. Не потому ли, что он в глубине души чувствует себя виноватой перед ней? И если ты похожа на маму, то она должна быть удивительной женщиной. Я, например, не знаю никого добрее, заботливей, милосердней и трудолюбивей, чем ее дочь, то есть ты!
Ева все еще смотрела на него с сомнением, которое он окончательно разрушил, продолжив свою речь:
- Отцу, вернее, когда-то его семье, пришлось не ко двору простое происхождение твоей мамы. И все-таки было, значит, в ней что-то такое, что его изначально привлекло?! Однако это ему не помешало настолько невзлюбить несчастную, чтобы лишить ее счастья воспитывать собственную дочь? Ведь это жестоко, тебе не кажется?
- Да, но мама и сама не проявляла особого желания меня видеть… - Ева попыталась объяснить оправдать жестокость отца, но настолько неуверенно, что и сама себе не поверила.
- А ты не допускаешь мысли, что ее просто не пускали к тебе? – прервал ее Андрей, - Усадьба ваша под охраной. Постороннему не проникнуть. Сначала они растоптали чувства твоей мамы. Теперь вот с твоими никто считаться не думает…
- Прекрати! – взмолилась Ева.
Молодой человек замолчал, понимая, что причиняет возлюбленной душевную боль своими речами. Его успокаивала мысль, что ей необходимо проглотить эту горькую пилюлю, чтобы раз и навсегда излечиться от привязанностей, которые не дают ей возможности обрести собственное счастье.
- Что же теперь мне делать? – тихо спросила она.
Ее солнце, ее отец, перестало ей светить с этой минуты. Открытие, которое она сделала для себя благодаря Андрею, затмило все вокруг. Весь мир словно поглотила темнота. Неважно, что ярко светило жаркое полуденное солнце.
- Ты можешь выйти за меня замуж, например… - предложил ее возлюбленный.
- Шутишь? А мне вот не до шуток… - Ева снова чуть не расплакалась.
- Я серьезен, как никогда, - отверг ее предположения молодой человек, - Ведь сейчас решается не только твоя, но и моя судьба тоже. Я могу стать либо самым счастливым, либо самым несчастным человеком в мире. Моя судьба в твоих руках – как решишь, так и будет!
Слезы высохли на прекрасных глазках его очаровательной собеседницы. В них впервые в жизни вспыхнули искорки огня, который люди называют любовью.
- Ты делаешь мне предложение?! – изумленно и радостно спросила она.
- Самое настоящее! – заверил ее влюбленный.
- Разумеется, я согласна! – вскрикнула Ева, но на мгновение осеклась, - Но… Мне не разрешат выйти за тебя замуж…
- Если ты сама решишь связать свою жизнь с моей, кто может тебе помешать? – Андрей поник, решив, что Ева передумала, и ему не удастся сделать ее счастливой.
- Мой отец никогда не разрешит мне выйти за тебя замуж. Ты его еще не знаешь. Он… Он просто запрет меня в моей комнате, а потом под конвоем других охранников спровадит меня в ЗАГС с этим ужасным Миловидовым… А тебя в лучшем случае уволит, - личико Евы перекосилось от ужаса и отвращения.
Андрей, заметив это, улыбнулся:
- Чем же этот Миловидов так ужасен? Вроде бы фамилия такая… приятная…
- Тем, что такой же, как отец – жестокий, равнодушный, циничный, - пояснила его несостоявшаяся невеста.
- Значит, тебе опасно для твоего психического здоровья возвращаться домой, - сделал вывод Андрей.
- Что же мне теперь делать? Куда идти? – ноги Евы подкосились, и она бессильно опустилась на лавку.
- Ко мне! – предложил счастливый соперник Миловидова, - Ты же согласилась стать моей женой.
- Да, но… - Ева все еще не решалась сделать решительный шаг.
- Никаких “но”! – отверг всякие сомнения Андрей, - Одежду я тебе куплю. Ты начинаешь новую жизнь, и старым вещам в ней нет места!
Ева улыбнулась, выдохнула с облегчением, обняла своего возлюбленного, перевернувшего всю ее жизнь, а он скрепил их устный договор всегда быть вместе долгим страстным поцелуем.
Андрей вывел невесту из беседки, и медленно повел ее к выходу из усадьбы, делая вид, что они прогуливаются, как обычно. У него были ключи от боковой калитки, через которую влюбленные покинули утопающий в тени вековых деревьев дом, который так и не стал для Евы родным, несмотря на то, что она здесь родилась и выросла.
В этот день домочадцы не дождались Еву с прогулки. Вместе с ней исчез и молодой охранник, а проведенное отцом Евы частное расследование установило связь между этими двумя обстоятельствами. Стало очевидно, что молодые люди бежали вместе. Как ни странно, бегство Евы никого в особняке не расстроило. Мачеха вздохнула с облегчением: о прошлом больше ничего не напоминало. Отец в очередной раз с горечью произнес:
- Гены… Вся в мать, вся в мать… Как волка не корми…
Но что-то нарушилось во внутреннем порядке этого дома. Главе семьи вдруг перестал нравиться кофе, который готовила для него новая кухарка. Он находил его то слишком крепким, то слишком сладким, то, напротив, чересчур горьким… Близнецы капризничали, не желая лакомиться кашами. “А вот Еве каким-то непостижимым образом все это легко удавалось… - удивлялась мачеха, - но все-таки хорошо, что она ушла…”
Больше всех радовалась обретенной свободе сама Ева. Благодаря помощи Андрея она нашла свою маму. Все оказалось так, как он предполагал: ей не разрешали видеться с дочерью. На скопленные деньги женщина открыла свою кондитерскую в родном провинциальном городке. Дела пошли хорошо. Потом – кофейню, потом – ресторан. Только личного счастья у нее не было. Работой она топила свою тоску и боль, и всю жизнь тешила себя надеждой на встречу с дочерью. Мечты сбываются – Ева ее нашла. Удивительно, но она переняла мамины кулинарные таланты, не зная ее, и стала ей первой помощницей.
- Как преображает людей любовь! – не уставал восхищаться возлюбленной Андрей. Прежнюю неприметную девушку, на которую он почему-то когда-то обратил внимание, было не узнать.
Скучала ли Ева по отцу? Немного… Как тень скучает по источнику света. Впрочем, она сама теперь светилась изнутри. Ее большие серо- зеленые глаза лучились счастьем и любовью. Она ходила легко и быстро, словно парила в воздухе, радостно улыбаясь собственной тени, которая следовала за ней повсюду, охраняя покой и благополучие своего светила.
( г. Самарканд)
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:16 PM | Сообщение # 25 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Алексей Курганов
Записки из провинциальной творческой жизни
Несколько лет тому назад у меня появился один знакомый по имени Шурик. Он – писатель (во всяком случае, близкие люди считают его таковым). А что в этом необычного? Сейчас многие пытаются сочинять, некоторые даже на злобу дня – и почему бы этим благородным людям не назвать себя писателями? Имеют полное конституционное и гражданское право. Было бы желание так называться.
Шурик сочиняет рассказы и повести именно на злободневные темы.
- На романы у меня духу на хватает, - признавался он в беседах. - Опять же терпение. Романисту надо слишком много всего запоминать и это запомненное держать в голове. Это же какое напряжение для мозгов!
Я его прекрасно понимаю. Ну, их к чертям собачьим, эти романы! Зачем излишне напрягаться? Пишешь себе рассказики - и ладно. И напряжения значительно меньше, и здоровее будешь. Или здоровше. Или как по- ихнему, по-писательски?
Шурик до сих пор где-то печатается. Больше, конечно, в Интернете, но есть публикации и на бумаге. Сейчас много кто печатается ( я всё больше Интернет имею в виду). Намного больше тех, кто эти сочинения читает. Это такая специфика нашего сегодняшнего противоречивого виртуального бытия: пишут все кому не лень, читают – единицы, и то всё больше не с познавательной целью, а так, от делать не хрена.
- Писателю главное печататься, - убеждён Шурик (и он, конечно, прав). – А читать его кто-нибудь обязательно прочитает. На худой конец, останется потомкам. Так многие пишут: “Сегодня ОН недооценён, но его творчество останется потомкам!”. И обязательно в конце восклицательный знак. Чтобы впечатлило.
Шурик, кончено, лукавит: если эти опусы не читают современники, то потомки ими тем более не заинтересуются. Хотя, может, и действительно так думает. Но лучше, конечно, со всей этой пугающей вечностью не заморачиваться. Лучше проще: творишь себе потихоньку – и твори, ни о чём таком вечном не думай. Здоровье – оно, как говорится, у каждого одно- единственное. Если по поводу каждой ерунды задумываться, то мозги действительно сварятся. А это прямой путь или в жёлтый дом, или сразу под сень печальных тополей.
Кстати, если уж быть совершенно объективным, то читатели у него есть. Это его друзья, знакомые, друзья друзей, знакомые знакомых, знакомые друзей, ну и в том же духе. В общем знаменателе с полсотни наберётся. Цифра, на первый взгляд, вроде бы и небольшая, но, с другой стороны, пятьдесят – это не пять и не десять. Это уже полноценное больничное отделение. Некоторые из этих больных и выздоравливающих пишут ему отзывы, и все отзывы, конечно же, полны восторга и почитания. “Вы так красиво сочиняете!” - написала одна практически почти нормальная в психиатрическом отношении женщина. – Прямо очень жизненно!”. “Очень убедительно! – подхватила развевающийся флаг вторая, такая же (среди его почитателей всё больше женщин, и всё больше таких). – Перечитала три раза и готовлюсь в четвёртый! Сочиняйте ещё! Вас наверняка оценят потомки!”. Опять эти потомки… Как же они иной раз напрягают… Прямо хоть и не размножайся совсем…
А у самого Шурика есть знакомый по имени Вова. Вова тоже писатель ( а как же! Обязательно! У нас сейчас куда не плюнь…), но поскольку взгляды на творчество у него, мягко говоря, несколько иные, а проще сказать – совершенно и диаметрально противоположные шуриковым, то он предпочитает, чтобы коллеги- литераторы называли его соответственно, простенько и со вкусом - “писатель Баранов”, а на своих многочисленных авторских публичных выступлениях просит, чтобы его представляли тоже очень незатейливо –“прозаик, поэт, драматург”. Да, он не прост, этот писатель Баранов! Самомнения – выше крыши, прочего апломба – хоть с кашей ешь. Потому что всегда уверен в своей непогрешимой правоте, и его мнение – истина в последней инстанции (это он, конечно, сам так считает. Большой человек! Выдающаяся личность! Почти Лев!).
- Ну, и что ты написал? – капризно кривит он губы, смотря на Шурика с оттенком лёгкой брезгливости и нескрываемой иронии (это так модно среди писателей: брезгливость и ирония одновременно. Это сразу определяет д и с т а н ц и ю).
- Что это такое?
- Рассказ, - смущается Шурик и начинает совершенно по- детски краснеть.
Писатель Баранов в ответ снисходительно хмыкает.
- Над этим ещё работать и работать! – наставительно внушает он пристыженному Шурику. – Если здесь вообще есть над чем работать!
Этим самым глубокомысленным уточнением - “если есть над чем” - Шурику предлагается ощутить себя полным ничтожеством по сравнению с ним, писателем Барановым, но Шурик себя, как ни странно, таковым не ощущает. Более того, у него все чаще появляется совершенно противоположная реакция: чем больше и беспощаднее писатель Баранов его критикует и наставляет, тем отчётливее сам Шурик понимает, что именно он, Шурик, и занимается настоящим сочинительским делом. Баранов же, как говорится, пребывает “в бессильной злобе”, потому что то ли исписался окончательно и бесповоротно (а исписавшийся сочинитель, который к тому же это понимает, ужасен и страшен!), то ли просто- напросто обленился, и этой самой ленью прикрывает свою творческую несостоятельность.
- Можешь меня поздравить, - сказал Шурик писателю Баранову в один ничем не примечательный, совершенно не праздничный июньский день. – Меня в Штатах напечатали.
- Поздравляю, - тут же обиженно надул щёки писатель Баранов. – Значит, Родину не любишь?
- При чём тут Родина? – Шурик больше удивился, чем растерялся.
- При том, - произнёс писатель Баранов загадочную фразу. После чего подумал и добавил фразу ещё загадочней. – Они ведь только и ждут.
- Чего ждут? ( а вот теперь Шурик действительно растерялся).
- Нашего морального разложения, - и Баранов сурово поджал губы. - Упадничества нашего. Попрания национальной культуры. И вообще.
- Ты сколько раз был женат? – вдруг спросил он Шурика.-
- Ну, два…
- Вот! – и писателебарановский указательный палец торжественно и многозначительно взметнулся вверх, - И разрушения прочих морально- нравственных устоев!
- Так ты сам разводился три раза! – напомнил Шурик мстительно.
Писатель Баранов кисло поморщился.
- Сейчас не обо мне речь, – и всё тот же указательный палец воткнулся Шурику в левую половину груди, пронзая сердце. – О тебе речь! Как спасти! Так что подумай!
- О чём? – пискнул Шурик, уже окончательно подавленный величием глубокомудрых, хотя совершенно непонятных рассуждений своего величавого собеседника.
- О том, что стоит ли радоваться, - гордо отчеканил писатель Баранов и, так же гордо подняв вверх свою талантливую писательскую голову, удалился прочь походкой человека, абсолютно уверенного в завтрашнем дне и горячо любящего Родину- мать, всю нашу мать!
Через месяц Шурик напечатался за рубежом ещё раз, но писателя Баранова в известность ставить не стал. Нет, он не то, чтобы испугался обвинений в космополитизме и политической близорукости (хотя в этом, согласитесь, мало приятного), но как-то кисло было выслушивать эту барановскую бреднятину в очередной раз, а возражать не хотелось. Товарищ по литературному цеху, всё-таки, и вообще… Сам же писатель Баранов в эти дни был очень занят: ударно трудился над очередной повестью, которую, как всегда, назвал простенько, но с пафосом - “Мужество в степи”. Повесть рассказывала о героической судьбе первых целинников, и, как и во всех его эпохальных произведениях, содержала в себе полный “джентльменский набор” беспощадного покорителя дикой природы: трудовой энтузиазм, обильно орошённый честным трудовым потом, суровую любовь честных людей в стогу, и много горьких, но совершенно справедливых слов о Родине-матери, окружённой недремлющими врагами. Которые, как сказано выше, только и ждут. Вообще, отличительной особенностью писателя Баранова было то, что он всегда чётко разграничивал создаваемых литературных героев на положительных и отрицательных и категорически не принимал того мнения, что совершенно положительных, как и совершенно отрицательных, в реальной жизни просто-таки не бывает. И что у каждого человеческого индивидуума – у каждого! – есть в голове свои персональные тараканы, одновременно и положительные, и отрицательные. Впрочем, эти насекомые писателя Баранова совершенно не волновали, потому что были досадными мелочами и лишь мешали вырисовыванию его литературных героев, которые благодаря его писательскому таланту, получались удивительно целыми натурами, хотя находится рядом с ними всегда было почему-то очень неуютно, откровенно тоскливо, слегка противно, а иногда и просто страшно.
О новой повести писатель Баранов уже как бы походя, обмолвился в местной газете. Местная читающая публика тут же насторожилась и известие о очередном предстоящем шедевре приняла с очередной дежурной надеждой, поэтому приходилось если не спешить, то, тем не менее, продолжать начатое и описывать все новые и новые страдания персонажей в деле освоения пока ещё дикой природы и намечающейся битвы за первый целинный урожай, который обещал, конечно, быть таким, что, как говорится, упасть – не встать. Описания получались поистине героические, напоминающее сводки с фронтов, что было совершенно в духе и стиле писателя Баранова.
О том, что Шурика снова напечатали на ненавистном Западе, писатель Баранов узнал от своего собрата по перу, прозаика Гоголькова. Гогольков внешне весьма походил на своего исторического почти однофамильца: был невысок и нескладен фигурой, свёрнут в плечах, малость горбат и ужасно волосат по всему телу. Что касается внутреннего содержания, то характер он имел неуживчивый, слегка злобный, и ревниво следил как за успехами коллег по литературному цеху, так и за неудачами, в чём находил истинное эстетическое наслаждение. Кроме того, как всякий относительно скромный, но очень талантливый человек (а Гогольков считал себя именно таковым – скромным и талантливым), он просто-таки обожал разного рода награждения себя, любимого, Почётными грамотами и просто грамотами, а также благодарственными письмами и различными металлическими изделиями, которые именовались юбилейными медалями. Увы но материальной выгоды или хотя бы общественного уважения от этих медалей и этих грамот было хрен целых ноль десятых, поэтому и штамповали их на местном машиностроительном заводе по просьбам городского отдела культуры ко всевозможным датам и по всевозможным поводам в превеликом множестве. И награждатели, и награждаемые понимали эту их совершеннейшую бесполезность, но этого понимания ни те, ни другие, понятно, не демонстрировали. Вследствие чего сам процесс награждения выглядел вполне благопристойно и совершенно торжественно, тем более, что медальки изрядно тешили самолюбие награждаемых и поднимали их на небесную высоту в их собственных глазах. Со временем у Гоголькова, как у одного из наиболее активных участников творческих тусовок, образовалась изрядная коллекция этих металлических изделий, которую он регулярно демонстрировал окружающим на обоих бортах своего выходного “тусовочного” пиджака. Окружающие относились к коллекции по- разному: те, кто были попроще и поглупее, восторженно ахали и завистливо цокали языками, другие, кто поумнее, посмеивались и даже оскорбительно крутили пальцами у висков. Особенно куражился прозаик-памфлетист Сечкин, желчный старик, которого из- за его врождённой желчности наградами не баловали и на тусовки не приглашали. Правда, он всё равно приходил, потому что был непомерно нахален, чихал глубоким чихом на все эти приглашения, а главное, обожал послетусовочные фуршеты, на которых можно было напиться и нажраться на халяву.
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:17 PM | Сообщение # 26 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Алексей Курганов
Записки из провинциальной творческой жизни (продолжение)
- А вот и наш маршал Жуков! - неприлично громко и фальшиво- восторженно кричал он, распахивая руки навстречу Гоголькову. – Сражён, ей-Богу, сражён! Такой выдающийся иконостас!
Гогольков тут же начинал темнеть лицом и каменеть скулами.
- Это неописуемо! – продолжал заливаться соловьём Сечкин. – Ценит Родина-то, ценит своих скромных героев, своих, без преувеличения сказать, писцов- летописцев! Ты, Гогольков. обязательно весь этот благородный металл на День Победы надень и выйди к людям, покажи мощь! Ветераны сейчас все уже старенькие, немощные, поэтому бить будут несильно, зато в очередной раз продемонстрируешься со своим орденами и медалями!
- Это не боевые награды, - выдавливал сквозь зубы несчастный металлоносец и одновременно унизительно улыбался.
- А какая разница? – притворно не понимал Сечкин. – Все равно заслуженные – и все неимоверным творческим трудом! Можно сказать потом, кровью и творческим геморроем!
Сука, думал Гогольков ненавидяще. Опять все настроение испортил. Чтоб его какой-нибудь проезжающей машиной задавило! И чтобы обязательно насмерть!
- Шурика опять напечатали, - сказал Гогольков писателю Баранову и многозначительно повёл головой вверх и, одновременно, в сторону, чтобы было сразу понятно где.
- Прямо Герцен с Огарёвым! – добавил он, втайне радуясь тому, что у Баранова сразу же изменилось лицо.
- Меня это мало интересует, - поспешно (даже чересчур поспешно) ответил “певец целинной жизни”.
- Да-да, конечно! – так же поспешно согласился Гогольков. – Я понимаю.
- Что вы понимаете?
Гогольков осклабился унизительной улыбкой хорошо выдрессированного холуя: он многим был обязан писателю Баранову и прекрасно это осознавал.
Кстати, я забежал вперёд, потому что не сообщил читателю в каких социально- экономических условиях проживают и творят бессмертное наши славные герои, и на каких, собственно, социально- экономических дрожжах они воспитаны. Без этих дрожжей трудно понять всю эстетически- философскую концепцию творческих исканий наших героев, а ведь корни её запрятаны аж в глубине веков и в тумане исторических далей! Итак, проживают и творят они в старинном русском городке Блюдовске, что вольготно раскинулся по обеим сторонам мелководной речки Блюдовки, впадающей в средней полноводности реку Блюдищу. То есть, располагается это уважаемое поселение в самом центре Средне- Русской возвышенности, в самом, можно сказать, сердце матушки России. Блюдовск издревне был заселён среднестатистическими российскими обывателями – существами, как известно, застенчивыми, тихими, пугливыми, завистливыми, ехидными, а также большими любителями посплетничать и позлорадствовать. До Великой Октябрьской социалистической революции, которую здешний люд воспринял сразу же и с огромной радостью ( что не помешало ему много позднее поливать ей грязью), этот замечательный городок был деревней и назывался Блюдово, что увековечено в старинной русской прибаутке: “Я из деревни Блюдово. А ты, п.., откудова?”. Существует устойчивое мнение (некоторые учёные- историки всерьёз полагают, что оно было нагло сфабриковано здешними краеведами по негласному указанию тогдашнего горкома КПСС), что возвращаясь из Азовского похода здесь, в Блюдове, останавливался на ночлег сам царь Петр Первый, в честь чего на центральной городской площади до сих пор стоит памятный медный столб, на который периодически и пока безуспешно покушаются любители сдачи цветных металлов, а уж местные бродячие собаки в столбе души не чают, поэтому от постоянного собачье- мочевого орошения он обильно озеленён от самого основания и на полметра выше.
Как и всякие российские обыватели, блюдовцы очень живо и постоянно интересуются культурой и спортом. Вследствие чего в городе давно и прочно существуют народный театр, литературное объединение, ныне в духе времени переименованное в писательский союз, и шахматный клуб имени тов. Фельдмана, одного из первых блюдовских шахматистов (он же - первый председатель блюдовского горисполкома), героически павшего в беспрестанных боях с “зелёным змием”, но об этом, несмотря на смену эпох, до сих пор не рекомендуется говорить вслух. Кстати, о русском народном увлечении. Оно, как это ни странно, в Блюдове- Блюдовске не очень-то и прижилось, хотя в городе исправно функционируют пять пивных, восемь рюмочных и десять неопределённых по своему социально- экономическому статусу торгово-распивочных точек, ласково именуемых в народе “рыгаловками”. Наибольшей популярностью среди алкоголизированной части блюдовского населения пользуется распивочная “У Ритки”. Расположена она как раз напротив вышеупомянутого петровского медного столба, и о который “риткины” посетители, находясь в состоянии изрядного подпития, нередко разбивают свои носы, лбы и очки, а также мочатся вместе с вышеназванными бродячими собаками. Чем вызывают чувство гадливости у блюдовских дам, прогуливающихся здесь же, у этого же столба. Кстати, лбы у блюдовцев всегда были широкими, а носы – удивительно большими и крючковатыми, что вкупе с распространённым в городе вполне определённым выпячиванием глаз преимущественного тёмного цвета навевает на определённые мысли в отношении национальной принадлежности большинства горожан, хотя это с трудом поддаётся логическому объяснению.
Кстати, о семитизме и его противоположности. Да, приходится с горечью признать, что антисемитские настроения в городе устойчиво присутствуют, но общей картины братства народов не портят. Это было бы и невозможно, поскольку здесь испокон веков, кроме русских и евреев, проживали и татары, и завезённые ещё с петровских времён немцы, а с войны 1812 года – французы, взятые в плен доблестными партизанствовавшими в те далёкие годы крестьянами и крестьянками. Которые лихо громили французские обозы, возвращая своим хозяевам- помещикам награбленное захватчиками добро и оставляя себе в качестве экзотических размножителей бравых французских улан и пехотинцев. Те, изрядно промороженные в здешнем суровом зимнем климате, сдавались в плен с удовольствием, отогревались и начинали радостно и умело размножаться с местными крестьянками, потому что были большими мастерами этого увлекательного дела. Тем более, что крестьянки не особенно-то и сопротивлялись, если только так, для виду и поддержания впечатления о своих порядочности и стыдливости. В последние же два десятка лет в пригородах устойчиво поселились таджики и узбеки, приехавшие поначалу погастарбайтерствовать, но поскольку были ребятами шустрыми и смекалистыми, то быстро поняли, что места здесь тихие и благодатные, а значит, очень даже подходящие для дальнейшего счастливого проживания. Они быстренько переженились на местных барышнях, также усиленно размножились и попутно перетащили сюда своих среднеазиатских родственников и знакомых, поэтому сегодня пригороды Блюдовска больше напоминают среднеазиатские кишлаки, нежели исконные русские поселения.
По вечерам горожане любят прогуляться от памятника вождю мирового пролетариата, товарищу Ленину, благополучно пережившему и горбачёвскую перестройку, и ельцинские реформы, и по- прежнему гордо показывающему вытянутой правой рукой на городской гастроном номер три, до вышеупомянутого “петровского” столба или городской пожарной каланчи – памятника архитектуры восемнадцатого века. По злой иронии судьбы каланча горела за прошедшие столетия несчётное количество раз. Причина же была в том, что, во- первых, была она от основания до самого верха деревянной, и, во- вторых, из- за здешних пожарных, больших и верных поклонников бога Бахуса, которые, напившись местной зубровки, очень уважали развести во дворе пожарной части костёр, как будто им не хватало огня во время своей героической службы.
А теперь, после этого элегантного экскурса в нравы и быт здешнего замечательного города, вернёмся к нашим противоречивым героям. Гогольков старался понравиться и Шурику, и писателю Баранову, но старание это шло не от души, а имело абсолютно прагматическую подоплёку: Гогольков, как всякий чересчур самолюбивый человек, ненавистно боялся соперников- собратьев по перу, бешено завидовал любому их успеху, а поскольку особым трудолюбием никогда не страдал, то к своим сорока пяти годам совершенно отчётливо понял, что пусть к успеху лично для него лежит только через интриганство.
- Знаете, Шурик, что мне наш классик сказал? – елейно улыбаясь холодными глазами, сообщил он Шурику. – Что силы свои он питает из родной природы! Говорит: захожу я в лес, прислоняюсь к берёзе, и чувствую, как в меня прёт её жизненный сок! Представляете! И после этого Есенина начинает читать, “Белую берёзу”! Каково, а? Ему больше дуб подходит, а не берёза! – и ехидненько захохотал. – Светочь русской литературы, которого никто не читает! Вы согласны со мной, Шурик?
- Да как знать.., - начинал малодушно юлить Шурик. Гогольков был ему больше непонятен, чем неприятен, а непонятных людей Шурик боялся и старался избегать. Впрочем, кому могут быть понятны и приятны придворные лакеи? Если только их хозяину, да и он их не особенно-то привечает, понимая их угодничество как необходимую составляющую лакейской сути.
Да, лизание – занятие утомительное как для самого облизываемого, так и для лизуна, хотя и полезное, особенно для последнего. Кроме того, это занятие несомненно творческое, поскольку предполагает не только вдумчивый, но и желательно нестандартный поход к объекту лизания. К тому же это занятие глубоко философическое, поскольку философия – это особая форма общественного сознания и познания мира, вырабатывающая систему знаний о фундаментальных принципах и основах человеческого бытия, о наиболее общих сущностных характеристиках человеческого отношения к природе, обществу и духовной жизни во всех их основных проявлениях. То есть, то же лизание, но эстетическое, не оскорбляющее ни облизываемого, ни самого лизателя.
Шурик несомненно был творцом, но творцом посредственным и сомневающимся. Ничего противоречивого в этом нет: творения, как и люди, тоже имеют свои градации, от выдающихся до повседневных и потому незаметных.
Писатель Баранов тоже был творцом, и тоже посредственным, но, в отличие от Шурика, никогда не испытывал сомнений. Наоборот, он был твёрдо убеждён, что всё им творимое есть правда, и правда очевидная, единственно правильная, и приходиться только удивляться на людей, которые эту его правду не замечают и не оценивают. Этой убеждённой правильностью писатель Баранов напоминал танк, который твёрдо знает, что его путь – только вперёд и никогда в сторону, и этот путь он будет осваивать, защищать и отстаивать до победного (обязательно победного! Иначе у танков и не бывает!) конца всех и вся!
В один из душных июльских дней, когда местное народонаселение устремлялось на блюдовский пляж, Шурик и писатель Баранов разговорились, как всегда, о высоком. Инициатором разговора был Баранов, у которого упорно не ладилось сюжетом, и поэтому он больше прежнего был высокомерен и раздражителен. Дискуссия подходила к концу, и тут Шурик, не желая никого обидеть, нанёс ему неприятный укол.
- А вы сами-то верите в то, что сейчас есть писатели? – спросил он совершенно бесхитростно и поэтому предельно задушевно.
Да, Шурик задал этот вопрос именно таким тоном, что было понятно и без ответа: для себя он уже на этот деликатный вопрос ответил.
- А вы считаете, что их нет? – привычно темнея лицом, ответил вопросом на вопрос писатель Баранов.
Шурик вздохнул. Получилось это у него по- детски искренне и даже беззащитно. Дескать, да, вот я какой! Можете сжевать меня без хлеба и соли!
- Думаю, что нет, - подумав, кивнул он. – Писатель это, если хотите, общественный трибун, выразитель идей. К его мнению народ должен прислушиваться. А сейчас.., - он не договорил и разочарованно махнул рукой.
Всё это, повторяю, было сказано настолько страстно, искренне и напрямую, что писатель Баранов сразу и не сообразил, что ответить. Ай да Шурик, ай да сукин сын! Как ловко подвёл теоретическую базу! “Общественный трибун!”. “Нет писателей!”. Так цинично замахнуться на святое! Это что же получается: он, Баранов, прозаик, поэт, драматург, медалист, лауреат и дипломант, уже вроде бы и не… Он, который не щадит ни сил, ни нервов ни пота, ни соплей! Он, автор восьми книг! Он, который, как настоящий первоцелинник, пашет эту свою “Мужество в степи”, чёрт бы их побрал, это мужество и эту, пропади она пропадом, степь!
- Это ваше личное мнение, - процедил он сквозь зубы. Надо признаться, что раньше подобных откровений от этого мямли, как он называл Шурика внутри себя, он не слышал. Да что значит “не слышал”? И ожидать не мог!
- Народ без нас существовать не может, - убеждённо продолжил он. – Народ надо вести!
- Куда? – неосторожно спросил Шурик.
- Конечно, вперёд!
- И вы этот перёд, конечно, знаете? - окончательно охамел Шурик.
- Конечно, знаю!
- И где же он? И в чём? Или в ком?
- Баранов стиснул зубы: последний вопрос он отнёс на свой личный счёт.
- До свидания, Шурик, - сказал он, поднимаясь со скамейки. – Желаю здравствовать. Мне надо работать. Мне надо МНОГО (он подчеркнул интонацией это МНОГО) работать!
И все же была у писателя Баранова одна тайна, в которой он даже сам себе признавался с огромными душевными муками и которую прятал даже от самого себя, потому что признание этой тайны означало его полный и окончательный крах не только как писателя, но и как личности вообще. Заключалась же она в том, что писатель Баранов безумно завидовал Шурику. Да- да, вот такая элементарная, выжигающая душу зависть! Пример не новый: тот же Сальери, но что поделаешь – в жизни нет ничего нового, всё в ней повторяется. Да, писатель Баранов завидовал не столько шуриковой литературной плодовитости, сколько лёгкости, с которой тот писал свои тексты. Эта лёгкость совершенно перечёркивала его, писателебарановское убеждение в том, что литература – серьёзный, тяжкий труд, этакая Голгофа, на которую имеют право вступить немногие избранные. Ах, как он ненавидел Шурика за эту восхитительную, за эту воздушно талантливую лёгкость!
Эпилог: Жизнь тёчёт, и ничего в ней не меняется, потому что некому в ней что-то менять (да и просто не хочется). Шурик как писал, так и пишет. Баранов исписался окончательно (“Мужество в степи” его добило) и теперь выступает и заседает, за что регулярно получает всё те же дипломы, премии и медали. Гогольков неожиданно охладел к литературному сочинительству и переквалифицировался в композиторы. Объяснил он эту, на первый взгляд, совершенно странную метаморфозу очень просто: букв в алфавите сколько? Правильно, тридцать три. А нот? Всего семь. С семью управляться проще, чем с тридцатью тремя. Проще. Так в чём же дело, мон шер?
(Коломна, Московская обл.)
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:18 PM | Сообщение # 27 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Алексей Большаков
Страх
Молодой предприниматель Александр Николаевич Новиков после долгого перерыва приехал к тетке в гости, в Крым. Ночной самолет примчал его в Симферополь. Разговорчивый таксер подвёз к самой калитке теткиного дома. Здесь, в небольшом приморском городишке, он не был уже добрый десяток лет и даже не вспоминал о своей провинциальной тётушке. Как примет она его? Признает ли? Ведь столько морской воды утекло с тех пор, как юным, несмышленым студентом Александр приезжал сюда в последний раз.
Тетка встретила сдержанно, но доброжелательно, долго поила чаем с абрикосовым вареньем, расспрашивала о московской жизни. Она потолстела, постарела, но не так, чтоб сильно, по крайней мере, казалась моложе своих лет, и Александр Николаевич с удовольствием отпускал в её адрес комплименты.
Когда чаепитие закончилось, Новиков осмотрел отведённую ему комнату, но спать не стал. Острое желание поскорей увидеть море поглотило усталость. Новиков вышел во двор и направился к автобусной остановке.
Рассвело. Румяное, искрящееся лучами солнце только начинало обход безоблачно- лазурного неба, а крепнущее птичье пение, дружное, многоголосое, необыкновенно радостное, уже приветственно разносилось из небольшого скверика, утопающего в зелени уютной южной растительности.
Наслаждаясь утренними звуками, Александр Николаевич обогнул сквер и оказался у остановки. Тут одиноко сидел полный широкоплечий мужчина в спортивном темно- синем костюме. Он выглядел скучным, чем-то недовольным.
"С похмелья", - подумал Новиков, усаживаясь рядом.
Мирное птичье пение настроило на радостный лад все нотки души. Смешанный с редеющим туманом пьянящий крымский воздух был свеж и прозрачен. Александр Николаевич дышал полной грудью, и ощущение счастья, безграничной свободы переполняло его. Он молод, здоров, его бизнес, хотя пока и небольшой, начинает приносить постоянный доход. Его любят женщины, он умеет прекрасно говорить, убеждать, отыскивать аргументы и представлять факты в выгодном для себя свете. Он может делать всё, что захочет, поступать так, как считает нужным. Он - хозяин жизни, и, несомненно, его ожидает блестящая, наполненная богатством и развлечениями жизнь.
Такие вот мечтательно- сладостные волны завладели воображением Александра Николаевича, но тут, словно в противовес приятному полёту мысли, ушей его коснулась режущая слух брань. Новиков оглянулся. К остановке приближались два возбуждённых человека. В их облике было нечто злобное, мерзкое, отталкивающее. Новиков хотел было уйти, уступить скамейку от греха подальше, но его остановил вызывающий, дерзкий крик:
- Ну?! Что смотрите? Не нравиться? Что?
Высокий худой парень со сморщенным наглым лицом подскочил вплотную. Новиков вздрогнул, подвинулся на самый край скамейки, но парень узнал угрюмого соседа:
- Да это никак Забежинский! У морду отъел, сволочь! А ну встань, паскуда! Встань, тебе говорят!
Мужчина приподнялся, неохотно подчиняясь приказу.
- Что, Журавлёв, опять нализался? – недовольно спросил он. – Иди, проспись!
- Ты меня не учи, сволочь толстая!
- Уймись! Сейчас в милиции будешь!
- Дай ему по лысине, и пойдём, нас ждут, - послышался хриплый голос собутыльника за спиной.
В ответ худой пошатнулся, зло усмехнулся, его рука, растопыренной пятернёй, сжала лицо Забежинского. Тот толкнул обидчика. Хватая руками воздух, худой шлёпнулся к ногам Александра Николаевича. Густая кровь хлынула из носа пьяницы, но он вскочил, грубо выругался, выхватил откуда-то снизу здоровенный нож, бросился к Забежинскому, сомкнулся с ним и отпрянул. Блестящее лезвие ножа окрасилось кровью. Забежинский охнул, проволокся мимо Новикова, держась за живот, безмолвно рухнул в кусты.
Не обращая внимания на застывшего в оцепенении Новикова, собутыльники поспешили удалиться. Александр Николаевич приподнялся со скамейки. Как всё переменилось в нем! От счастья не осталось и следа, а пронизывающий, леденящий страх, распространяясь от сердца, захватил всё тело, сковывал движения, мешал соображать.
«Свидетель, свидетель, не обезвреженный свидетель», - стучало в висках, словно во сне всё плыло перед глазами, было смутным, расплывчато- грязным.
Не желая верить в случившееся, Новиков приблизился к пострадавшему. Тот лежал неподвижно, на лице его застыла мертвецкая бледность. Новикову стало противно, брезгливая тошнота раздирала горло. Он хотел было позвать на помощь - вокруг ни души, только бродячий пес, боязливо озираясь, проследовал в чей-то огород.
Как-то незаметно подъехал, распахивая шипящие двери, рейсовый автобус. Новиков поспешно забрался в салон, распихивая пассажиров, пробрался к компостеру, трясущимися руками зачем-то достал свою визитную карточку. Но тут автобус тронулся, кто-то , не удержавшись, налетел на Новикова. Новиков обмер, дрожь в теле заметно усилилась, карточка вывалилась из рук.
- Ой, ради Бога, извините, - услышал Новиков и, обернувшись, увидел маленькую, худенькую женщину.
- Ну, разве так можно, - облегчённо выдохнул Александр Николаевич.
- Извините, пожалуйста. Водитель резко рванул…
- Зачем на водителя кивать! - вдруг грубо рявкнул Новиков. - Места ей мало! Растолклась тут!
- Да ладно вам, не ругайтесь!
- Ты мне, старая дура, рот не затыкай! Ездить не умеешь - сиди дома!
Оторопевшая женщина густо покраснела, отвернулась, недоумённо разводя руками. Кто-то уступил ей место. Но возмущённый Новиков, выплёскивая свой подлый страх наружу, продолжал орать. Пассажиры призывали его успокоиться, шофер довольно улыбался в зеркало салона. Только у пляжа Новиков сошёл, недовольно плюнул вслед вонючей, обдавшей его гарью машине и вступил на песчаный берег. Лениво шевелящееся море, вздыхая о чем-то своём, аккуратно набрасывало на край земли неспешные волны, готовые тут же уйти, сомкнуться, стать частью огромной морской глади.
Несмотря на ранний час, вдоль всего побережья то тут, то там величественно торчали мокрые головы любителей утреннего купания.
Новикову было не до водных процедур. Всё кругом казалось ему злобным и неприветливым, кровавая драма напоминала о себе предательским холодком, застрявшим глубоко в груди. Выбрав место под навесом на крайнем лежаке, Новиков разделся, прилёг, стал внушать себе: «Я спокоен, я совершенно спокоен. Мышцы мои расслаблены, всё прекрасно, меня ничто не волнует», - и в самом деле расслабился, понемногу успокоился и задремал.
Когда Новиков проснулся, день был в самом разгаре. Слева и справа от него под тентом на лежаках, но больше на открытых для солнца местах вплотную друг к другу лежали ленивые, разморённые солнцем люди.
Обилие полуголых курортников навеяло тоску. Сознание Новикова вновь захватила утренняя драма. И сразу же появились головная боль, ком в горле и дурнота.
«К чёрту, к чёрту»,- пытаясь отогнать неприятные мысли, шептал он всю дорогу домой.
Хлопотавшая на кухне тётка, увидев племянника, ласково спросила:
- Проголодался, Сашенька?
- Да, Елена Павловна, - равнодушно ответил Новиков.
- Проходи, садись. Как раз к обеду подошёл. А был-то где? На пляже?
- Да, на пляже.
- Вот и правильно. Ради моря на юг и ехал.
- Я к вам приехал, тётушка.
- Это хорошо, но почему ж столько лет не приезжал? Забыл, совсем забыл старушку. Не писал и не звонил совсем. Померла бы я - что, и не знал бы даже?
- Ну что вы такое говорите. Вы ещё лет сто проживёте.
- Нут уж! Пусть лучше молодые живут. А то у нас - ты слышал? - соседа убили.
- Нет, не слышал, - побледнел Александр Николаевич.
- Володю Забежинского. Нашего электрика. Его здесь все знают. Молодой такой, красивый. Ну, скажи, кому понадобилось?
- Дети остались?
- Трое у него. Жена не работала. Как теперь жить будут?
- Откуда ж я знаю, - прошептал Александр Николаевич.
- Ты на пляж мимо остановки шёл?
- Нет, напрямик.
- Его там, в кустах нашли. Говорят, ещё живого. Но пока «скорую» дожидались - отдал Богу душу. Милиция всё прохожих расспрашивала…
- Нашли?
- Кого?
- Убийц, спрашиваю, нашли?
- Ой, не знаю. Не так всё быстро. Пока улики соберут, пока свидетелей найдут. Убийца тоже на месте сидеть не будет. Ищи его теперь как ветра в поле. А что ты побледнел так? Напугался?
- Нет, я на солнышке, наверное, перегрелся.
- Ничего, это бывает. После обеда отдохни, отлежись - всё как рукой снимет.
Но отлежаться Новиков не смог. Сон не шёл. Сердцебиение не прекращалось, головная боль усилилась, будоражащие ум мысли лезли в голову.
Пришлось выйти в сад. По участку нагло прохаживались глупые куры, им вслед недовольно ворчал лохматый теткин пес Дружок.
Новиков постоял нерешительно у калитки и пошёл прочь со двора, но не к автобусной остановке, как в первый раз, а доверился песчаной тропинке, пересёк несколько зелёных улиц и вышел в степь. Здесь всё выглядело чинно, спокойно и благородно. Размеренную тишину нарушали только скрип кузнечиков да порывы ветра, доносившие прохладу морской воды. Впереди, за обветшалым песчаным холмом, милой бухточкой спускавшимся к морю, раскинулся дикий пляж. Воздух тут был наполнен шумом приближающегося шторма, визгом и радостным смехом купальщиков, доверивших свои упругие тела власти набегающих, захлестывающих волн.
Спустившись к морю, Новиков наспех окунулся в теплой взбаламученной воде. Купание не принесло облегчения, но он ещё долго сидел на берегу, наблюдая за угасающими красками заката, появлением луны и возгоранием звёзд.
Народ постепенно расходился, пляж пустел.
Не спеша стал преодолевать тягучий прибрежный холм и Александр Николаевич. Навстречу ему, заняв всю дорогу, надвигалась шумная компания. Посторонившись, Новиков остановился и с ужасом замер. Сомнений не было - прямо на него шёл … убийца!
Новиков перестал дышать. Чувствуя, как сердце пытается вырваться из груди наружу, Новиков попятился, спотыкаясь, слетел с обрывистого склона холма. Одна мысль пронзала разум - бежать, быстрей бежать! Звериный испуг охватил всё его существо, душа металась по телу, сердце вырывалось из груди. Он несся по бездорожью, преодолевая ухабы и колючки, напрямик к тёткиному дому. Там Новиков заперся в комнате, задёрнул занавески, выключил свет.
Всю ночь провел он в кошмарах, любой шорох приводил его в ужас, постоянно казалось, что кто-то лезет в окно. От утреннего крика соседского петуха Новиков вскочил с постели в холодном поту.
Тётка мирно спала. Новиков схватил не разобранную ещё сумку с вещами, не простившись, выскочил на улицу, поймал такси, умчался в аэропорт.
К вечеру того же дня он добрался до своей московской квартиры, бросил в прихожей вещи, залпом выпил литр холодной воды из- под крана, облегчённо вздохнул, умыл руки, пересчитал деньги, разобрал постель и заснул глубоким спокойным сном.
(Санкт- Петербург)
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:19 PM | Сообщение # 28 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Эльвира Гусева
Мёртвая жизнь
Светлой памяти моего любимого мужа посвящаю...
Весь день мне не давала покоя дверь, которую увидела в храме. Она была маленькая с резными наличниками, очень похожая на большую фотографическую рамку. Уходя, я спросила: “Что там, за этой дверью? Куда она ведёт?” Оказывается, за всё время существования храма её никто не открывал. Она была закрыта на какой-то особый замок так, что открыть её не представлялось возможным. Засыпая, пыталась понять, что там может быть.
Ночью, когда все спали, лишь огромная жёлтая луна освещала окрестности, я направилась к храму. К моему удивлению входная дверь была приоткрыта и я бесстрашно вошла. Внутри было светло и тихо, без труда нашла ту самую потайную дверь и легко открыла её, после чего она тихо закрылась. Передо мной открылась сказочная картина: то ли туннель, то ли коридор, то ли подземный ход, который уходил далеко- далеко, значительно уменьшаясь в обозримом пространстве. Там, вдалеке, было яркое свечение, слышалась тихая музыка, и меня неумолимо понесло в эту непонятную даль. Я не бежала, а летела каким-то непонятным образом, испытывая при этом волнение и тревогу: смогу ли преодолеть весь путь до конца, ведь расстояние между полом и потолком становилось всменьше.
Убранство этого туннеля восхитило меня: едва освещённый разноцветный мрамор переливался разными цветами и оттенками, которые сливались, переплетались, каким-то непонятным образом освещались, создавая при этом неповторимую красоту. Мраморные узоры в переливах света усиливали впечатление. Очень хотелось потрогать стену руками, прикоснувшись к ней, ощутила смертельный холод, стало не по себе.
Очарование изумительной красотой сразу прошло, но я решительно двигалась дальше, испытывая при этом огромный интерес к тому, что ожидало впереди. Коридор - тоннель оказался не таким уж и длинным, я как-то быстро одолела его, перелетев через невидимый порог, оказалась на воздушном облаке.
Моему взору представилась изумительная картина: здесь была какая-то особенная жизнь: лёгкие пушистые облака, постоянно передвигались, траектория их движения была непонятна. Облака большие и маленькие, на одних располагались какие-то экзотические растения, на других – гуляли неизвестные животные, людей не видно, лишь ангелы порхали вокруг, едва шевеля своими тоненькими крылышками, дополняя эту сказочную картину. Они очень похожи друг на друга: маленькие, со светлыми кудряшками и голубыми глазками. Всё это освещалось слабым свечением, но солнца здесь не было. Тихо звучала музыка, будто где-то слегка покачивались маленькие колокольчики, издавая при этом приятный звук.
Картина захватила, я не заметила, как рядом оказалась молодая девушка. Откуда она взялась, непонятно. Я залюбовалась её красотой: большие голубые глаза оттеняло такое же длинное платье из тонкой прозрачной материи, светлые волосы крупными локонами струились до самого пояса. Однако, было во всей этой красоте что-то неживое, неестественное, нереальное. Когда она заговорила, я ещё больше убедилась в этом. Голос её был так же мил, как и всё, что нас окружало, но он был неживой.
- Как ты попала сюда? – спросила она.
- А что это? – вопросом ответила я, невольно показав рукой на пролетавшие мимо облака. Мой голос был абсолютно бесцветный, а интонация не содержала вопроса. Это показалось очень странным.
- Ты не ответила,- настаивала она. Я обернулась, чтобы указать на длинный ход, по которому мне пришлось пролететь, но его нигде не было. В этот момент стало страшно: вдруг он исчез?
- Как тебя зовут?- спросила я.
- Здесь нет имён, здесь все равны, каждый занят своим делом, никто никому не мешает и не задаёт вопросов,- ответила она.
Мне стало неловко, я этого не знала. Мысленно подумала: “Почему она не спрашивает, как меня зовут, так очень неудобно общаться”. Как будто прочитав мои мысли, она сказала: “Я всё о тебе знаю. Знаю даже, зачем ты здесь”. В очередной раз я испытала чувство страха от того, что она читает мои мысли, и поняла, что от неё ничего не утаишь.
- Он здесь, ты даже можешь увидеть его,- так она опередила мой вопрос.
- Для этого ты должна выполнить мои условия.
- Какие условия? – спросила я, с нескрываемым интересом, и это не понравилось ей.
- Ты должна отказаться от всего, что было, навсегда забыть о жизни, из которой пришла сюда, должна стать одной из нас, только тогда вы будете равны, и ты увидишь его,- на одном дыхании произнесла она. Мне не был понятен смысл слов, что значит “должна стать одной из нас”. Как это? Её слова вызывали у меня раздражение, я вдруг почувствовала, что нахожусь в её власти, и теперь она будет диктовать мне свои условия. Меня это и напугало и разозлило одновременно.
- Но это невозможно, не хочу и не смогу выполнить твои условия,- с болью произнесла я.
- Как же ты не понимаешь, сейчас вы в разных измерениях, за это время он несколько раз приближался к тебе, но ты этого даже не ощутила.
- А он меня видел? Узнал меня? Сделай так, чтобы я увидела его, прошу тебя!- взмолилась я. Она улыбнулась своей искусственной улыбкой. Мне стало не по себе.
- Но ведь ты не хочешь принять моих условий, да и что ты знаешь о смерти, - жёстко ответила она.
- Твои условия слишком тяжелы для меня, а о смерти я действительно ничего не знаю, кроме того, что это разлука навсегда,- со слезами в голосе промолвила я.
- Ты очень упряма, а ведь любишь его,- с упрёком сказала она.
- А что ты знаешь о любви, разве ты когда–нибудь любила? – я готова была взорваться.
- Тебе это не поможет,- надменно произнесла она, будто прочитав мои мысли в очередной раз.
Я не поняла смысл этих слов, а её холодность раздражала меня всё больше. Не хотелось уступать, но решила действовать по- другому.
- Скажи мне, а что он делает? Чем занимается?
- Любимым делом,- ответила она, как будто ответ был готов заранее.
- Прошу тебя, сделай так, чтобы мы увиделись, ведь у меня нет другой возможности,- взмолилась я. - Ты не представляешь, какую душевную боль я испытываю, как скучаю без него, как жду. Ты не можешь этого знать, ты бездушна, а значит, мертва.
- Хорошо,- вдруг согласилась она, поняв на какое-то мгновение, что я не собираюсь отступать,- но знай, он не увидит и не услышит тебя, если даже ты попытаешься его позвать.
Жаль, конечно, но меня устраивал и этот вариант. Она взмахнула рукой, и слегка голубоватое облако приблизилось к нам. Там был сказочный сад, великолепные деревья с диковинными листьями и плодами. В этом саду много райских птиц, необыкновенных размеров и расцветок, они издавали разные звуки, которых раньше я не слышала, да и деревьев таких у нас тоже нет.
Вдруг среди этого райского сада я увидела человека, он был одет в длинный белый балахон так, что ни головы, ни рук, ни ног не было видно, их можно было только предположить. В предполагаемых руках он держал предмет, напоминающий прямоугольник, а над его головой вился столб насекомых. Я обмерла, мне казалось, что сердце моё остановилось. Сомнений не было это он! Конечно он! В руках у него рамка с сотами, над ним вьются пчёлы, он занят своим любимым делом – всё так. Я вскрикнула, но не услышала своего голоса, как не услышал и он, продолжая своё дело. Мои руки невольно потянулись в его сторону, так хотелось обнять его, дать понять, что я всё-таки нашла его, несмотря ни на что. Не терпелось сказать, что я по - прежнему люблю и жду его и буду ждать всегда, что мне так не хватает его…
Видение исчезло так же неожиданно, как и появилось, а я вдруг почувствовала смертельную усталость. Хотелось домой. Моя собеседница появилась ниоткуда и холодно спросила: “Я сделала для тебя всё. Ты довольна?” Холод в её внешности и голосе меня добил.
- Чем я могу быть довольна, если даже лица не видела, не обняла, не поцеловала его?! – сквозь слёзы ответила я.
- Здесь это не нужно,- с ухмылкой сказала она.
- Что же тогда нужно? Да что здесь за жизнь такая холодная и мёртвая?! - я рыдала, но слёз не было.
Вдруг стало страшно, ледяным холодом обожгло всё внутри: я становлюсь такой, как они. Нет, ни за что не сдамся! Я пытаюсь шагнуть к тому туннелю, по которому прилетела сюда, но его нигде нет. Вот они, знакомые мраморные стены, я сделала усилие над собой и оказалась там. Пролетев на одном дыхании длинный коридор, очутилась у той самой двери, но она оказалась наглухо запертой. Вдруг вспомнила, что она никогда не открывалась, меня охватил ужас”… и я проснулась. Поняв, что это был всего лишь сон, подумала: “ Как хорошо, что дверь никогда не открывалась и что там, за ней, никто не знает”.
(Ивановская область)
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:20 PM | Сообщение # 29 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Надежда Бакина
Солнце в ладони
На теплом камне распласталась, сливаясь с поверхностью, ящерка. Темно- зеленая спинка поблескивает на солнце, а в бусинках глаз отражается огромный мир. И в этом мире – он. Стоит и смотрит. А потом он наклонился и протянул свою огромную руку, пытаясь успеть ухватить ящерицу, но не тут было: сверкнула и исчезла, оставив легкое воспоминание о малахитовой спинке и шевельнувшийся лист, под который она скользнула.
Усмехнувшись, он пошел дальше, подставляя теплу всего себя, чувствуя, как на солнце нагреваются его неприкрытые волосы и начинает краснеть загаром шея в вырезе футболки. Он, конечно, сгорит на итальянском солнце, но после промозглости петербургской погоды ему хотелось пропитаться солнцем до облезающей с носа и спины кожи, до выгоревшей шевелюры, насквозь. Насквозь: чтобы отогрелось сердце.
Весна выдалась в этом году холодная. И по утрам, выпивая утреннюю чашку кофе, он смотрел на пустое место за столом напротив себя, и вспоминал, что еще недавно… Нет, он не был сентиментален. Не будь весна такой серой, а ветер колким, он не вспоминал бы ни о чем, продолжая заниматься работой, друзьями, но солнце не заглядывало в окно, а кофе слишком быстро остывал, поэтому за завтраком он думал о ней.
Но это было весной. Петербургской весной, которая так медленно раскачивается, когда лишь удлиняющийся день обещает скорое лето наперекор черной земле с серыми пятнами задержавшегося грязного снега и голым ветвям деревьев, графикой расчерчивающих город. Но неминуемо пришло лето с молочным туманом белых ночей, и память, добрый неверный друг, отпустила его на волю, оставляя за собой лишь остывшее застывшее сердце.
А в Италии – можно разве в Италии быть несчастливым?
И он наполнил свое лето итальянским солнцем, синим небом и огромными стволами средиземноморских сосен, высоко возносящимися над бегущими под ними потоками людей. Он бродил по Риму, по Флоренции, наслаждаясь каждым камнем, радуясь встрече со старыми знакомыми незнакомцами, Рафаэлю и Леонардо, Тициану и Брунеллески, удивляясь и поражаясь щедрости музы, чьи дети так легко творили красоту. От рюкзака мокла спина, фонтаны с водой освежали голову и душу. Очищали. Да, именно так, очищали. Он жаждал, чтобы горячее солнце выжгло из него воспоминания, чтобы чернота ночи спрятала под своим покрывалом, и утро, отбросив его, словно фокусник обнажило пустоту на месте, где продолжала сидеть она.
В Верону он заехал по дороге из Флоренции в Венецию. Решил провести несколько дней в ромео-джульеттовском городе. Нет- нет, разочарования он не боялся. Напротив, был приятно удивлен. Захудалый в его представлении городок оказался вполне милым, итальянским, теплым и уютным. Его апартаменты находились на самой окраине, более того, уже за чертой города, но автобус за двадцать минут доезжал до центра, а за час он и сам доходил на своих двоих, предпочитая прогулку по пустынному раскаленному асфальту дороги подпрыгивающему автобусу. На камнях вдоль оград грелись ящерицы, не уставая восхищать его, сухая трава покалывала ноги, когда он проходил по проплешинам в асфальте, проросшим травой и высокими стеблями каких-то цветов, а солнце безжалостно высвечивало самые укромные уголки.
Вчера он ходил по “шекспировским” местам, прекрасно зная им цену и посмеиваясь над самим собой. Но – ходил. Могила Джульетты привела его в восторг пошлостью и предсказуемостью. Заплатив несколько евро, он получил право пройтись по зданию давно недействующего реставрирующегося францисканского монастыря, в котором, туристов ради (и их денег), разместили некую каменную штуковину, громко названную Гробницей Джульетты. С некоторым содроганием он заглянул в нее, опасаясь увидеть – а разве не случаются подобные чудеса сплошь и рядом? – мумифицированное тело молодой девушки, обретшей жизнь благодаря Шекспиру. Но, к радости и легкому разочарованию – все-таки, могли бы пойти до конца – гробница была пуста. Стены были исписаны надписями, сердечки красовались даже, кажется, на гробнице. Никакого почтения к мертвым - пусть даже литературным - героям.
Чашка капуччино с свежей бриошью в кафе. Кремовая от кофе молочная шапка с кляксами тающего шоколада и корицы на ней, тростниковый сахар, изломанной горкой лежащий в сахарнице на столике, белые треугольники салфеток, абрикосовый запах мармелада от бриоши… Он полной грудью дышал этим днем, всматривался в мелочи, вбирал их в себя, вместе с солнечным светом и неумолкающей ни на миг итальянской речью вокруг, ставшей частью города.
За соседним столиком пожилой мужчина читал газету, запивая новости кофе, а на соседнем стуле развалилась, поджидая, когда он закончит завтрак, такса, посматривая на посетителей блестящими глазами и поворачивая узкую умную морду к двери всякий раз, когда через нее кто-нибудь проходил. Он улыбнулся собаке, проходя мимо. Неспешность утра успокаивала и наполняла благодушным настроением.
Дом Капулетти. Дом Джульетты с знаменитым балкончиком, на котором стояла девушка, объясняясь с Ромео. Пройти мимо было невозможно. Указатели настойчиво посылали прямо, потом налево и немного дальше, ухватывали взгляд, убеждали, напоминали. И вслед за толпой он протиснулся в арку. Именно протиснулся, ощущая подступившую дурноту от китча стен, исписанных до самого верха, надписей на всех языках, сердечек и сердец, налепленной на кирпич жевачки, уже высохшей, не несущей следов слюны, с которой она была смешана, когда чьи-то зубы дробили ее хрупкую сахарную оболочку,- теперь, присохшая к стене, она несла на себе имя того или той, написанное ручкой. От замков, гроздьями свисающих с решетки у стены, угрожающих обрушить ее своей тяжестью, от статуи Джульетты, к которой пробирались, выискивая освободившееся место, чтобы сфотографироваться с девушкой, чье целомудрие не хранится влюбленными и разлюбившими, приехавшими в Верону за очередной туристической фотографией. Он с сочувствием и горечью смотрел на Джульетту, одетую в легкое платье, потемневшую от времени, от солнца и дождей. Лишь ее правая грудь сияла золотом, натертая прикосновениями.
Немолодая полноватая женщина в шортах и футболке пробилась к статуе, замешкалась на миг, но блеск подсказал ей, подхватил, и положив руку на грудь Джульетте она широко улыбнулась прямо в объектив. На балкончике под подбадривающие крики снизу целовалась пара, скашивая глаза, чтобы убедиться, что не зря заплатили за проход в дом, и друзья потом смогут лайкнуть фотографию в фейсбуке. В магазинчике можно было купить замочек, замок или замчище, в зависимости от силы любви, видимо. На миг замерло сердце, но он, все-таки, решил не рисковать. Улыбнувшись оцепеневшей от ужаса Джульетте, он, то и дело извиняясь, пробрался к выходу, чтобы широко вдохнуть и забыть. Бедная Джульетта!
Запив чашкой эспрессо дурное послевкусие, он оглянулся. Нет, сумасшествие в Вероне собралось в одном месте, и завернув за угол, он оказался снова в провинциальном городке, вызывающим восхищение огромной Ареной, с потрясающей быстонесущей зеленые волны Адиджей, с мощеной мостовой, на которую строго взирал со своего постамента Данте.
А если бы не?... Если бы он был не один, целовал бы он ее на балконе, вешал бы, смеясь, замок? Замок на сердце… Тряхнув головой, он подумал, что предложи она ему такое, он бы не замуж ее позвал, а поблагодарил за все и расстался. Ради натертой ладонями груди Джульетты, которая не может уже сбежать с Ромео. Ради себя.
Карта лукаво выглядывала из кармана. Где-то здесь, совсем близко, дом Монтекки. Он прошел по улице, предполагая, что тропа к Ромео будет проторена нескончаемым потоком туристов, которые, словно трудолюбивые муравьи, несут свои тела от памятника к памятнику. Но виа делле Арка Скалиджере (какое утомительное название, отметил он про себя, начнешь рассказывать друзьям и неминуемо запнешься на нем, ни в шутку не вставишь, ни к месту не вспомнишь) была пустынна. Не доверяя себе, он крутил карту, но на ней ясно значился Дом Ромео на этой самой улице. Ни дома, ни указателя, ни туристов. Он даже почувствовал себя обманутым. Его-то воображение уже рисовало себе статую Ромео с натертым… С чем-нибудь натертым, за что там велит фантазия и сомнительное чувство юмора хвататься всем желающим запечатлеть в веках свое пребывание в Вероне.
Трижды он прошел эту улицу из конца в конец. В стороне от площади, в стороне от людей, она одиноко и скромно стояла, полная тишины и прохлады. Усевшись на ступеньку у закрытого на сиесту магазина, он вытянул начинавшие гудеть ноги, давая им отдых и размышляя, куда направить их дальше. Не торопясь он смотрел на глухие стены домов, спрятавшиеся от солнечного жара окна, горшки с цветами… И на соседнем доме разглядел, наконец, непримечательную табличку. Каза ди Ромео. Дом Ромео.
Беззвучно смеялись губы, слезами подергивались глаза. Дом Монтекки был скромен и тих. Никто не приходил почтить память любовника, все шли к его возлюбленной. Он же был спрятан за запертыми воротами, на которых висели, сами удивляясь, как их это сюда занесло, несколько замков. Замочков. Закрыто. Забыто.
Автобус подпрыгивал на поворотах, увозя его прочь от Вероны. Нет- нет, он не насытился еще ленью и жаром, но манила, ах как манила зеленоватой прохладой громада озера Гарда! Ласкающая, омывающая, дарящая забвение и блаженную пустоту, силу жить вода. Он щурился на солнце, сидя на берегу со стаканчиком в руках, не торопясь малюсенькой ложечкой брал мятное с шоколадной крошкой мороженое и наслаждался убывающим днем. Шуршали тростником, протягивая к плавающим жадные головы лебеди. По набережной неспешно прохаживались итальянцы, пока дети шумно носились вокруг. Привычные утки стайками плавали вдоль берега, ища, выпрашивая, требуя корма. И то тут, то там подходила к воде парочка с хлебом в руках. Усатая выдра выплыла из глубины, надеясь поспорить с птицами о праве на кусок пищи. Морда с щетинкой усов смотрела грустно и внимательно, лебеди, шипя, пытались отогнать ее, но, нырнув в одном месте, выдра выныривала чуть дальше и снова оборачивалась к людям, которые старательно целились, пытаясь кинуть хлеб как можно ближе к ней, чтобы она успела подхватить его раньше прожорливых птиц. Горы на противоположном берегу начинали синеть, красное солнце опускалось все ниже.
Закончилось мороженое, закончился и день. Усталый и довольный, он направился к остановке. Увы. Увы, увы, увы: последний автобус уехал полчаса назад. Громко смеясь над самим собой, он опустился на скамейку: вечер воскресенья, автобусов в Верону сегодня уже не будет, а он сидит на пустой остановке, держа рюкзак на коленях и до слез смеется, радуясь Италии, этому дню, озеру Гарда, оливковым деревьям вокруг и начинающему темнеть небу.
Подняв руку, он смотрел на приближающиеся машины. Первая проехала так быстро, что он не успел даже разочароваться. Терять надежду было некогда: вторая машина уже останавливалась, распахивая ему гостеприимную дверь, наполняя пространство вокруг смехом и музыкой, чьи-то руки деловито перекладывают вещи с заднего сиденья в багажник, освобождая для него место, кто-то что-то спрашивает, он что-то отвечает – итальянская темная ночь опустилась на него, ухватила его за душу, окутала, и он стоял и смотрел на девушку за рулем, по- немецки переговаривающейся с подругой. Той самой, что вихрем промчалась мимо, пока он, замерев, боялся спугнуть эту минуту, надеясь, что она не закончится, замрет вместе с ним.
Машина мчалась по трассе в сторону Верону. Девушки- австрийки ехали к границе, но ради него свернули, чтобы отвезти его в город. Музыка звучала, на ломаном итало-немецком они пытались объясниться, успеть рассказать все о себе и выслушать ответный рассказ. И смех – смехом была полна машина, едущая в Верону, в которой сидели трое. Он и две девушки. Девушка за рулем не отрывала глаз от дороги, всматривалась в указатели, а он не отрывал глаз от нее, ища ее лицо в зеркале заднего вида. Подруга смеясь крутила карту, скользя пальцем по ее поверхности, показывая невидящему ему их путь, и танцевали звезды над ними.
И танцевали звезды над ним, идущим по темной дороге. Давно умчалась дальше машина, закинув его в Верону, развернулась и исчезла, и, изучив карту, он пошел в сторону деревеньки, где ждал его одинокий сон.
По улице, по другой и третьей, через виадук над железной дорогой. Он шел, радуясь теплу и непривычной черноте летней ночи, слушая не устающих неумолчных – цик- цик- цик – цикад. Щека горела, задетая цепкой лапой ежевики, поджидающей его в темноте, хватающей за одежду в надежде остановить, задержать. Звезды – разве видел он столько звезд в белесом петербургском небе? – звезды дрожали, смеясь, в такт его сердцу. Он улыбался. Спокойно, как спящий город вокруг. А пальцы руки проверяли в кармане сунутую на прощанье бумажку с цифрами телефона, пока смеялась с картой в руках подруга и его губы произносили на плохом немецком слова благодарности и прощания. Он был счастлив: а разве можно быть несчастливым в Италии? И не боялся больше серости и пустоты утра. Улыбаясь, шептали губы его цифры телефонного номера, а цикады, надрываясь, утверждали, что жизнь прекрасна.
(г. Санкт- Петербург)
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:21 PM | Сообщение # 30 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Наташа Воронина
Спаситель Человечества
Странна душа человеческая. Иногда живет себе гражданин, в ус не дует. И не задумывается даже над такими возвышенными категориями. Вдруг как завернет жизнь, как припрёт в угол и поставит вопрос у горла ребром: «Как у тебя с душою-то , мил человек? Хороша ли она у тебя? Добра и светла ли? И, вообще, имеется ли в наличии?»
К примеру, вышел вчера погулять по лесопарку. Навстречу местный скоморох. Как всегда, пьяненький, но в меру, когда не столь выпить, сколь поговорить охота. И поведал он мне историю о своей обнаруженной душе.
Неприметно эта история началась. Жил тихо, никого вроде не трогал. Семью утратил по причине пития. Работу тоже. Или, наоборот, полюбил ее, белоголовую, по причине утраты семьи и работы. Сложный это вопрос. И Сашок (так звали скомороха) поиском ответа на него особо не заморачивался. Один – ну, и ладно. Это даже лучше. Тётки эти вечно мельтешат, тащат к «добру и свету» да и денег требуют. А ему-то одному много не надо: то починит чего, то покрасит, то поднесет – вот и денежка на прокорм и обогрев.
И не вспомнит теперь Сашок, каким макаром образовался у него странный распорядок и странные друзья: днем живет он тихо- мирно, функционирует. А как ночь, приходят к нему два лысых чёрта. Достают из его загашника бутылку и - давай угощаться, по ходу дела рассказывая, как там у них, в аду. Типа: ты нам выпить, мы те – культурный досуг. Всё бы хорошо, но выспаться, мохнатые, мешали. И, что с ними делать, не знал...
Долгое время относился Сашок к этому явлению спокойно. Типа, реальность это, данная ему в ощущениях, как поучал когда-то в институте смутно вспоминаемый препод с правильным партийным зачесом, и вся недолга. Поначалу даже скучал. А чё? Он же ни какой-нибудь алкаш в одинаре-то пить! А тут условие наличия коллектива соблюдено железно. Есть, кому слово сказать, которое и кошке даже, как известно, приятственно, ну и налить, естественно… Тем более, что знакомцы один раз в одном и том же облике не приходили. Развлекали Сашка всякими дизайнерскими изысками, изобретатели, ядрена матрёна! То врачами приходили, все чин чинарём: костюмы зеленые хирургические, маски, фонарики на лбу. Типа хирурга сердечного по фамилии Бокерия, Сашок его по телику видел. Но с павлиньими хвостами и в серых солдатских шапках- ушанках. То певуньями из хора Пятницкого, в русских приторных костюмах, кокошниках, с косами до пят, привязанными к лысым рогатым башкам, наклеенными ресницами- опахалами и бутафорскими бюстами, которые, к слову, так и лезли в глаза, так и лезли. И помнится Сашку, что, в конце концов, он даже испугался, что, действительно, возьмут и залезут…
А раз пришли, проказники, и вовсе в неурочный час. Стоит Сашок в кассу, сосисок пяток пробить да хлебушка батон, ну и её, родимую, конечно. Чувствует, что за бес? Кто-то его в бок толкает. Обернулся, а и, действительно, бес! Шапка носочком, воротник поднят, глазки красные слезятся, нос- пятак шмыгает. Ни дать ни взять, Митрич из соседнего подъезда. Только у Митрича взгляд не такой, полегче взгляд-то . И второй с другого боку нарисовался: ватник, сапоги грязные, на голове колпачок новогодний. Это в сентябре-то месяце. Пятёру просили занять, шутники. Пока Сашок по карманам шарил, мелочь считал, очередь его прошла. И лысаков след простыл. Чё им надо было? Насмешники инфернальные…
А вот про байки свои занимательные и поучительные, про то, как адская жизнь кипит и развивается, запретило бесово отродье контактёру рассказывать под страхом отъятия самого дорогого. Единственно, мог засвидетельствовать: точно кипит и, несомненно, развивается. Да и какие там у них уж такие тайны! У нас-то почище ихнего будет…
В общем, развлекался дядька по полной! Ночью наобщается, а днем глаза слипаются, ходит, что твой зомби. И вот бы лег прямо на пол и прикорнул бы, ан нет, не можется. То есть спать хочется, как из пушки, а как ляжет – так сна не в зуб ногой. Устал Сашок, прямо сил никаких нет. Выходил к собутыльникам с предложением сделать перерыв в сих двусторонних переговорах. Мол, обмозговать надо все вышесказанное в тишине, на воздусях. Да и запасцы восполнить. Шутка ли, почти каждую ночь – бутылка, а то и две! Где ж финансов напасешься? Не спешили, однако, прислушаться к мнению. На своем стояли. Вишь, даже днем стали озоровать. Оно и понятно, нечистая ж сила. Разве ж она когда что для человека делала? Нет. Только для своей корысти. И цель у нее одна – человека погубить, душу его бессмертную. А как же!
И до того припекло бедолагу, что стали зарождаться у него в голове всякие идейки на счет ослобонения от адских оков. И одна идейка как-то выбивалась поверх других, крепла, обрастала доводами. И в один прекрасный день оформилась в полнее внятную мысль: «Пора завязывать!» «Пора, Сашуня, завязывать, пока чё- нить нехорошее с тобой не приключилось, - стало навязчиво звучать в голове.- В ад не в ад, а в дурку-то попадешь, к бабке не ходи». Ангел, что ли, нашептывал. Должен же у каждого человека быть ангел. «Вот придут, - думалось, – сядут, стаканами загремят, а я им: «Звиняйте, господа хорошие, не знаю я, чем мне с вами и заняться. Потому как кристальной трезвости пред вами образец. Разговор познавательный поддержу и продуктов питания, не дурак, скушаю с вами. А вот наливать и пить эту дурно пахнущую жидкость – это я даже не знаю, каким местом и для какой цели делают». Думал он так, думал, укреплялся в решении. И чем больше укреплялся, тем больше становилось боязно. Даже не просто боязно, а страшно. Ведь, ясен пень, не понравится это лысакам, рассердятся. А как они сердятся, бессердечные? Наверно, лучше даже не представлять. Но где-то в самой Сашковой середке уже играл бесшабашный кураж: «Что я, не хозяин себе что ли? Будет еще всякая хренотень адова руководить жизнью моей! Врешь, не на того напали».
Но очередной день неумолимо клонился к вечеру. А за вечером пришла ночь. Собутыльники появились. На этот раз вид у них был зоологический и строгий: зебры. Всё, как полагается: полоски, гривы, чёлки, только вместо изящных копытец – не менее изящные дамские пальчики с кровавым маникюром. И в кольцах. Пальчики нервно теребили кружева тонкой работы. «Революцьонэр» поднял глаза повыше. Ой, мама дорогая! Кураж тут же улетучился. Осталась только давящая, ледяная какая-то тоска. Как будто посмотрел аккурат в самую яму размером два на два, отверстую… Ё-к-л-м-н! А други его ситные засипели, что твои удавленники: «Х-х-х… Видим, видим, Саша, куда повернуть хочешь оглобли… Ишь ты, не по нраву тебе дружба наша и откровения приятельские! Ладно, не трясись так шибко. Мы ж тоже не без понятия. Х- х- х… Понимаем: подустал, поиздержался. Хотя если все подробно раскладывать, закусь мы всегда сами обеспечивали. Эх, дяденька! Х- х- х… Полюбился ты нам. Незлобливостью своей, понятливостью... Да и язык за зубами держать умеешь… Чё ж нам делать-то , ежели ты соскочишь с посиделок наших? Чем заняться-то ? Подумал? Не подумал, дурашка. А займемся мы тогда всем человечеством. Да, человечеством! И прогрессивным оно окажется или же, наоборот, мракобесничать будет, нам без разницы. Все одно: «плач и скрежет зубовный» обещаем. Ну, чё смотришь с недоверием? Конечно, все человечество – это мы через край хватили. Не имеем такой компетенции. Но за Москву и область прилегающую – зуб даем! Мало не покажется! Передумать могёшь, дозволяем. Примем в объятия свои без упреков лишних, с радостью. Или вот тебе наша адская задачка: пойдешь завтра на Никольские пруды, людишки там гуляют, праздные и разные. Выберешь мужа в совершенных летах на свой вкус, укажешь оного целованием в уста – и всё, гуляй тогда. Освободишься от нашего общества. До самого своего смертного часа – это мы гарантируем. Свидимся ли после того, про то там поглядят еще. А так – свободен будешь, как ветер в поле. Не уверены, правда, что обрадуешься сильно. А человечек этот, которого ты укажешь нам, уж за тебя поотдувается, и не то, что в квадрате, в кубе! Эт-то мы обеспечим, не сомневайся. Короче, варианта у тебя три: или указываешь заместителя, или завтра встречай нас, как всегда, хлебом- солью, в смысле, ноль семь готовь, или если какие катаклизмы в столичном регионе случатся, то себя в том вини исключительно. По- любому, мучения тебе будут. Только в разных вариантах по- разному». И исчезли…
Вот уж солнце поднялось достаточно, чтобы сквозь обычную пелену серых облаков посветить чуток на грешную землю. А Сашок всё сидел, всё думу думал. Что не шутят полосатые, не сомневался ни минуточки. Сказывали, сказывали вражьи морды в приватных ночных беседах о талантах своих. И о том, что слаще всего для них не боль телесная, а душевные терзанья человеков. Наслаждение для них это неземное. Ну да, откуда ж у них может быть земное-то ? Вот и мучился Сашок. Терзался. Стрёмно было как-то на людей на всех спрос перекладывать. Может, конечно, и имеет каждый отдельно взятый индивид какой изъян, за который можно и даже нужно пальцем ему погрозить. Но не так же! И потом он, Козырев Александр Николаич, никаких моральных прав не имеет распоряжаться судьбами тысяч и тысяч. Не президент, чай, не губернатор… Не может он взять на себя такую ношу. Не может. Но и самому с этими другарями валандаться мочи нету уже. А что? Найти кого, чмокнуть, и с плеч долой… А как чмокнуть-то ? Сашок и с дамами-то давно себя вольно не вел, а тут целый мужик. Ну, а, с другой-то стороны, подумаешь, разок напрячься – и всё. Да хоть задницей голой в крапиву, лишь бы избавление получить! Вспомнилась латынь: homo homini lupus est. Ну и ладно. А душа? А с душою как же? Не загубит ли он таким макаром бессмертную свою? Да и есть ли она, душа-то ? Вот как посмотришь, что кругом творится, и убеждаешься, что выдумки это всё, лирика одна. Сплюнул Сашок, куртку, жизнью траченную в некоторых местах, накинул, ноги в ботинки сунул. Пошёл, что ли… Хотел укрепиться малым глотком, да в связи с завязкой не имелось ничего в наличии. Ну, пошёл!
На Терлецких прудах народу немного было – будний день. Бабульки с внуками, мамашки с колясками. Не то всё. Огляделся повнимательней. Опа! А вот навстречу шагает… Не спешит… Кажись, годится. А чё нет? В самый раз. Во, с улыбочкой, интересуется, как дела, по имени называет. Где-то видел я его. Да, видел. Тут он прогуливается иногда. Болеет, видно. Идет трудно, бледный, сухой. Чё спрашиваешь? Как здоровье моё? Нормально, родимый, здоровье. И тебе вот не хворать. А то… А как же.. Да, вот, брат, какой со мной анекдотец… Да вот те крест! Не вру! Не имею такой привычки! Чё это я? Треплюсь с ним. Откровенничаю. Не с болтнуть бы только. А вот возьму, человек ты мой хороший, и запечатлю тебе безешку-то! И запечатлю… Чё, говоришь? Да, я тут частенько… Воздухом дышу. Полезно, ага. И будет у тебя не жизнь, а курорт сплошной… А ты, дурачок, и не догадываешься… А я вот… Вот… Замутилось в голове. Сердце забилось часто- часто. Ну! Ну, давай же! Решайся! Ну!
- Мил человек, не вспомоществуете ли сколькими-нибудь рублями на поправку здоровья? Кореша сегодня придут. Надо приветить подобающе. А в НИИ сократили… Не платили... Ась? Давно ли? Давно… Давно… Не помню, сколько… Всего вам… Наилучшего… И деткам… И супруге вашей… Ага… Ага…
Скорее, скорее от этого места! Нет! Нет! Не смог! Не могу. Что ж я неповинного-то человека под монастырь? Вон, глаза-то какие у него! Добрые. А там внутри – боль. Мучается, наверно. Своя у него жизнь, своя мука. Путь живет, как и жил. Что дали ему, то его. А я права такого не имею своё на другого перекладывать. Вот денег дал, добрая душа. Душа… Душа? А ведь есть она, получается, душа-то ! Как-то хорошо в груди стало, тепло и спокойно. Есть у меня душа! И, видно, нахожусь с ней в согласии, если хорошо мне. Ну, что ж! Пойти купить что ли к вечеру?..
Иногда внимание гуляющих на Терлецких прудах привлекает ещё не совсем опустившийся мизерабль в вечной куртейке, с воспалёнными от недосыпа или излишних возлияний глазами, окружённый облаком стойкого перегара. Он делится кусочками хлеба с пресыщенными утками, общается с прохожими, стреляет мелочь, очень вежлив и, главное, позитивен. Желающим поразвлечься гонит разную пургу про свой закрытый НИИ, давно утраченную жену, чертей, Обаму и многое другое. Что-то выделяет его из общего хоровода лиц, несмотря на потрепанный вид и утлость наряда.
У каждого, поболтавшего с ним, остается впечатление, что этот местный скоморох когда-то решил для себя что-то важное, и теперь пребывает в полной гармонии и со своей душой, и с окружающим миром. Гуляющие не догадываются, что перед ними человек, добровольно взваливший на плечи и печень свои тяжкую ношу, спаситель, защитник, печальник о благе человечества, душевный человек.
( г. Москва)
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:22 PM | Сообщение # 31 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Ольга Шрейнер
Ну, занавесьте зеркала!
Строчки «Ну, занавесьте зеркала, ну занавесьте! Сегодня мне быть женихом, а ей - невестой» - в исполнении А.Малинина часто преследовали Катю, особенно завораживали: «Ведь, если я взгляну, то в них и останусь, и для кого-то весь, как есть, такой останусь». Со дня смерти Вадика прошло двенадцать лет.
После ссоры с ним она ушла к родителям и два дня на его звонки не отвечала. Но на третий день решила, что с него хватит, вернулась домой поздно вечером, оставив сынишку у родителей.
Входная дверь была заперта, а шторы на окнах задвинуты, что её слегка озадачило. Свет почему-то не включался, а сквозь занавески лился свет луны, откидывая причудливые тени. В дверном проёме Катя увидела мужа и кинулась к нему. Время почему-то вдруг замедлилось, она успела удивиться тому, почему он такой высокий, обняла, застыла, резко отскочила.
Потом ей всю жизнь будет сниться это: льющийся свет луны, в полумраке проёма двери он, парящий уже далеко- далеко от неё со склоненной набок головой, смотрящий на неё прищуренными глазами, мерно покачивающийся.
На столике рядом нашли вырезанные из газет буквы, склеенные в слова: « Я люблю тебя»!
Катя и прежде много раз уходила от Вадика и возвращалась, вернулась и в этот раз, а он… ушёл, заперев входную дверь, все окна, занавесив зеркала, спасти мужа, могла только она, приди чуть раньше.
Вадик был нужен Кате, так нужен, что она ходила к бабке и привораживала. Не будь этого, может, ей и не было бы так страшно потом, и не так бы всё вышло?!
Снова лунная летняя ночь, этот страшный свет проникает через любые занавески, и Катя, проснулась в поту, с сердцем, бьющимся у самого горла, готовым выпрыгнуть, губы пересохли. Она боится открыть глаза и увидеть … дверной проём.
«Жизнь меня бросает, словно мячик,
И я качусь, пока хватает сил» – из песни В. Кузьмина.
(Южный Урал)
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:23 PM | Сообщение # 32 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Евгений Садков
Жена художника
Социум, в отличие от остального животного мира, характерен своей мерой ответственности гражданина. Нечто большим, чем врожденные рефлексы. Неким взаимным обязательством общества и личности, становящимся порой формальным. И если небольшая группа людей, декларируя достижения в сфере заботы об остальных, не забывает в первую очередь о себе, то есть другой полюс этих отношений.
Как в подобных условиях ведет себя среднестатистический гражданин? Устремится за зовущими к новым свершениям? Или, заметив последнего на обочине, вдруг остановится задумавшись? И не этой ли заминкой определится его личная мера ответственности? То, что он не обязан сделать в данный момент. Легче отгородиться своими заботами и проблемами. Или забить себе голову странными идеями, которые не имеют никакого отношения к твоей личной жизни, но позволяют соединиться с более сильными и могущественными.
Вечерело. Под входным фонарем аптеки стояла женщина. Заходящие внутрь чуть сторонились её. А она, протянув руку с длинными, забитыми грязью ногтями, пыталась поймать чужой холодный взгляд.
- Десять рублей...на мазь.
Словно пытаясь согреться, убогая, видя замешкавшуюся девушку, зачастила:
- У меня есть двадцать рублей. Добавь, дочка, ещё. Мазь...
Чуть отстранившись, девушка спросила, какую. Убогая, ещё не понимая, вновь заговорила о деньгах. Наконец назвала. Девушка зашла в аптеку.
О, эти язвы. Помнится так они мучили моего знакомого ветерана, как он говорил, Афганистана. Летом живя на дворовой скамейке, Ефим выставлял омертвевшую кожу на солнышко. Сердобольные старушки из ближних многоэтажек, принося в завернутых полотенцем баночках домашнее, способствовали и этой вечной проблеме бездомных. Бинты и мази мало помогали заживлению единственной ноге ветерана. Лишь одно лекарство, приведшее в конечном счете Ефима на скамейку, спасало и сейчас. Да компания таких же, хлебнувших лиха.
А эта нет. Не светит в потухших глазах, щедро разбавленная настойкой боярышника, лихость. Лишь ранние морщинки стянули вниз дряблые веки. Она вновь быстро начинает говорить. И вдруг через эти потрескавшиеся посиневшие губы, этот гнилостный запах нутра пробивается нечто непонятное. Да она же говорит о девушке, купившей ей мазь.
- Я говорю, дочка, возьми двадцать рублей.
Вдруг, разглаживая грязные морщины, зажигается в давно потухших глазах солнечный лучик.
- А она: не надо. Какая.
И вновь о своем. Ты должен знать Горлова. Он же художник. Вон там, видишь, квартира была. Сейчас офис. А мы там, у питомника. Он не ходит. Язвы у него.
Она комкает в руках убогую свою котомку, делает шаг из- под аптечного фонаря в быстро наступающую ноябрьскую темноту.
- Пойду сигарет ему куплю.
Осенний туман без следа растворяет согбенную фигуру. То ли куча тряпья, то ли тварь божья? И лишь галогеновые фары промчавшейся иномарки освещают на мгновение лик человеческий.
Так есть ли наша мера ответственности перед ними, себе подобными, но оказавшимися на другом полюсе этого блистательного мира? Судя по случайной встрече убогой нищенки с неизвестной девушкой, ещё осталась.
(Саратовская обл.)
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:24 PM | Сообщение # 33 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Елена Лозовая
По дороге в Тамань
(По мотивам "Герой нашего времени. Тамань" М.Ю. Лермонтова)
Самое скверное, что ожидает путешественников в России – это пассажирские поезда. Особенно в летнюю пору. Громыхает этакая гусеница через всю страну, собирая пыль областей и кланяясь каждой мало-мальски значимой станции. В вагонах душно, всё, к чему ни прикоснись - отвратительно липко, белье - серое, влажное, а в туалетах вонь и теснота. Хорошо, если вас в пути не отравят, не ограбят, и вы отделаетесь лишь парой оплеух и обострением гастрита...
***
В середине девяностых, в самый разгар лета срочные дела призвали меня в Керчь и далее в Тамань. Кроме дел в Керчи меня ждала встреча с институтскими друзьями, так что поездка обещала стать увлекательной. Одно плохо: ни на самолёт, ни на скорый поезд билетов не оказалось, и мне пришлось ехать обычным пассажирским.
Поезд отправлялся около полуночи. Хмурая невнятного возраста проводница , близоруко щурясь, ткнулась носом в мой билет, окинула въедливым взглядом потрёпанную сумку и, пренебрежительно кривя темно- вишнёвые губы, процедила:
- Первое купе. Проходите.
Вагон постепенно заполнялся. Разложив вещи, я принялся разглядывать проходящих мимо попутчиков. “Только бы не мамаша с грудным младенцем” - думал я в ожидании соседей. Облегченно выдохнул, когда мимо прошествовали трое крепких парней в банданах, надвинутых на самые брови. Признаться, сторонюсь людей, так называемого спортивного типа. Особенно, если их больше одного.
Моими спутниками стали командировочный, лет сорока и старушка с диковатым внуком, лет двенадцати - тринадцати. Командировочный сразу же запрыгнул на верхнюю полку и минут через десять монотонно захрапел.
Предоставив женщине возможность устраиваться на ночь, я вышел из купе и облокотился о поручень у окна. За стеклом мелькало что-то неразличимое. Да я и не пытался что-либо различить. Смотрел, не вглядываясь.
Постепенно вагон погружался в сон, коридор опустел. Мне же совершенно расхотелось спать.
Из соседнего купе вышел парень моего возраста, остановился рядом. Мы познакомились и разговорились. Жора - так он представился - харьковчанин, ему двадцать шесть, не женат, работает вахтовым методом в Москве водителем автобуса.
- Вот так, и мотаюсь туда- сюда, - говорил он, тасуя русские и украинские слова, - а шо делать? Такое время настало, шо хохлы, как цыгане, носятся по всему билому свиту, шоб какую копийку заработать.
- Ну, знаешь ли, сейчас всем нелегко, - сказал я ему. – Многие из моих друзей тоже мотаются по заграницам:кто за шмотками в Польшу, кто-то в Германию - за подержанными легковушками. Тоже, скажу тебе, бизнес... Сначала таможне заплати, потом молись, чтобы бандиты по дороге не прибили…
- Вот, кстати, о таможне… Тут таке дило, - проговорил он, слегка замявшись, - я технику додому везу. Сам понимаешь: гроши – дило не надежное. Сёгодни гроши, завтра - пшик на постном масле. Так таможня, мать ии так, обов,язково придерэтся. Пошлину треба платить, а с чего? Со своих кровно заробленных? Будь другом, помоги! Давай, один телик тебе на верхнюю полку запихнем?
- Вас же четверо в купе. Разбросал бы на всех…
- Та там такие жлобы попались, шо и связываться не охота. Ну, шо? допоможешь? - спросил он, растекаясь умоляющей толстогубой улыбкой.
Я согласился.
Мы совместными усилиями затолкали коробку на антресоль над входом в купе и заложили стопкой из одеял. Справившись, снова вышли в коридор.
- Пошли, посидим, - кивнул он на купе проводника. - Там Валюшка, соседка моя, на стол того сего накидала.…
Спать по- прежнему не хотелось, но я колебался: идти – не идти. Вспомнилось мертвенно- бледное, в неровном вокзальном освещении лицо проводницы. Сидеть за одним столом с таким чудищем? Нееет. Увольте! И тут из- за закрытой двери хрустальным колокольчиком прозвенел девичий смех. “Кто это? Царевна- лягушка сбросила кожу?” - удивленно подумал я. Смех повторился опять, и я решился…
В купе оказались две женщины. Одной из них была встречавшая меня проводница. Теперь, при мягком теплом освещении, она утратила давешний жуткий облик и оказалась обычной замотанной бабой средних лет, незатейливой, но отнюдь не отталкивающей наружности.
- Валентина, - представил её Жора, выразительно подмигивая, - душа- человек. А это, – он обнял за плечи стройную смуглянку лет восемнадцати, – Тая! Молодой специалист.
- Стажерка, - внесла ясность Валентина.
Я представился:
- Григорий.
- Просим к столу, - приветливо проговорила Тая.
Жора громко причмокнул, глядя на щедрое угощение. Да и я, в общем-то , не голодный, невольно сглотнул слюну. На столе в алюминиевой кастрюльке дымилась молодая картошечка, щедро посыпанная мелко нарубленным укропом. В оранжевой эмалированной миске, сквозь небрежно набросанные перья зеленого лука выглядывали крупные тёмно- красные помидоры. В стеклянной литровой банке, исходили ароматом малосольные огурчики. На пластиковой подложке растопырилась кура – гриль. Сало, нарезанное аккуратными ломтиками, и выложенное на одноразовую картонную тарелку, манило бледно-розовой мякотью с тонкой мясной прослойкой. Довершали натюрморт три стакана и початая бутылка водки.
Мне указали на место у окна. Жора уселся напротив меня, к нему подсела Тая. Валентина принесла для меня вилку и стакан и устроилась рядом со мной.
По первой, согласно традиции, выпили за знакомство.
Я закусил хрустящим корнишоном, попробовал ломтик сала и кусочек картофелины. Мои сотрапезники были заняты поглощением еды, я же не сводил глаз со стажерки.
Ничего особенного в ней не было бы, если не необычайно подвижное лицо, блестящие глаза, улыбка, точеный носик да чудесный голос, так очаровавший меня. Она, как непоседливый ребенок, то и дело вскакивала со своего места, уходила, возвращалась с какой-нибудь мелочевкой, заливисто хохотала над Жоркиными анекдотами и, время от времени, посылала кокетливый взгляды в мою сторону.
Водка быстро закончилась. Я решил внести свою долю в трапезу и отправился к себе в купе. В моей сумке было несколько бутылок хорошего виски, прихваченных для подарка друзьям. Стараясь не шуметь, я вытащил одну из них.
Почти все мои спутники уже спали, только подросток косил круглым глазом из- под одеяла.
- Дядя, - услышал я голос мальчишки. Он поманил меня к себе, и когда я приблизился, прошептал:
- Приходыла дивчина и рылася у коробци, шо вы вгору затовкалы.
- Вот как?
Я заглянул на антресоль. Вроде всё выглядело нетронутым. Хотя – нет, одного одеяла не хватало.
- Не тревожься, - сказал я мальчишке, - всё нормально, спи.
Вдруг, сквозь неплотно закрытую дверь промелькнул девичий силуэт. Тая! Я выглянул и заметил, как она входила в купе, в котором ехали “спортсмены”. Я осторожно подошел, прислушался. В купе о чем-то спорили, но слов было не разобрать. Мне представилось, что у девушки возникли проблемы, и я уже был готов ринуться на защиту, как вдруг услышал её смех… Никакой помощи очаровательной стажерки не требовалось!
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:25 PM | Сообщение # 34 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Елена Лозовая
По дороге в Тамань (продолжение)
Разочарованный вернулся я к ожидавшей меня компании.
Раскрасневшаяся Валентина встретила меня томной улыбкой. Жора, приняв из моих рук бутылку вискаря, довольно воскликнул: - Ооо! Такого я ще не пыв! Эх, живут же москали!
Теперь он громогласно рассуждал “за жизнь”.
- … никакой же перспективы, - кипятился Жорка. – Развалили страну, разграбили, дач понастроили, ползаграницы скупили, а всё мало - всё не нахапаются, ворюги…
- Да, Жорик, да, - преданно поддакивала Валентина, что, впрочем, не мешало ей все теснее прижиматься ко мне тяжелым крутым бедром.
“Что я тут делаю? – мысленно спрашивал я себя, пытаясь отодвинуться от пылкой соседки. – Какое дело мне до этих, по сути, незнакомых людей, с их проблемами и пошлыми разговорами? Надо встать и уйти..”. Но, почему-то , оставался на месте.
Появилась Тая, села, прижалась щекой к Жоркину плечу. Не знаю, что вывело меня из себя: опьянение, усталость, этот её жест, а может, надоевшее Жоркино разглагольствование – теперь он клял своего непосредственного начальника, - но, неожиданно для себя, я раздраженно спросил:
- Значит, все вокруг воры, а ты - честный?
- Я? - вытаращился Жорка, - я трудовой человек!
- Тогда пошли! - сказал я и, протиснувшись мимо Валентины, встал у двери.
- Куда?
- Телевизор с антресолей снимать! Честный - плати пошлину! Пошли, а то я и уронить могу. Что смотришь? Хочу, чтобы ты и дальше оставался честным человеком.
Все замолчали. Лишь стук колес да, дребезжащие от соприкосновения с мисками стаканы, нарушали тишину.
- Ну, ты и му*ак! – выдохнул Жора, поднимаясь из- за стола с зажатой вилкой в руке.
- Аааа, - тихонько взвизгнула Тая, а Валентина встала, преграждая ему дорогу:
- Ну, ты чего, Жор! Ты, чего, шуток не понимаешь? Он пошутил! Ты же пошутил? – обратилась она ко мне. – Скажи: пошутил!
И острым носком пнула меня по ноге.
Боль ещё больше разозлила меня. Я раздраженно выкрикнул: - Да пошли вы со своим телевизором! – и вышел из купе.
Тая на минуту выскочила вслед за мной и. указав в конец коридора, быстро сказала:
- Жди меня в тамбуре!
Она появилась, когда я докуривал вторую сигарету. Воскликнула укоризненно:
- И охота была тебе Жорку дразнить! Он и так шалапутный, а как выпьет…,- она махнула рукой, как бы подтверждая неуправляемость своего земляка, - еле утихомирили!
- А я не дразнил, - ответил я ей. - Я ещё не решил - сдавать погранцам твоего ухажера или нет!
- Да с чего ты взял, что он мой ухажер?
- Так не слепой! Видел, как ты обхаживала его за столом.
Она расхохоталась:
- Глупости! - сказала она. - Просто он наш земляк. Работяга. Мне его жаль.
- И качков из пятого купе, тоже жаль? - спросил я её. - Я видел, как ты к ним входила.
Какое-то беспокойство промелькнуло в ее глазах. Она нервно облизала губы, и сказала с вызовом:
- А, что такого? Человек попросил одеяло, я принесла. Я, к твоему сведению, на работе нахожусь, и заботиться о пассажирах моя прямая обязанность.
- Вот это правильно, - сказал я. Притянул ее к себе и жадно припал к её рту.
Она не сопротивлялась. Взъерошила мне волосы, потом медленно провела ладошкой по щеке, мягко отстранила и прошептала:
- Потом. После. А сейчас пошли обратно. Помиритесь.
- Нет, - отказался я. - Спасибо, нагостился, - и попытался еще раз ее поцеловать. Но она ловко выскользнула из моих объятий и приказала:
- Пошли!
Я отрицательно покачал головой и повернулся, намериваясь уйти. Но Тая окликнула меня:
- Иди ко мне, - позвала осевшим голосом.
Теперь она сама целовала меня. Прижимаясь всем телом, повисла на мне и, словно вьюн, оплела руками и ногами. Быстрые тонкие пальчики смелыми обжигающими прикосновениями хаотично перемещались по моему телу, и, казалось, что ласкает меня не девушка, а многорукая богиня. Никогда, ни с кем не чувствовал я такого упоения. Я забыл о Жорке, Валентине, телевизоре и вообще обо всём на свете. Единственно, чего я мог желать в этот момент, - чтобы волшебные объятия длились бесконечно долго.
Внезапно, в тамбур с воем и свистом ворвался ветер - почему-то , открылась дверь, а я оказался на самом краю площадки. Еще миг, и я, наверняка, вывалился бы наружу! Каким-то чудом, я успел ухватиться за край дверного проема. И тут, моя смуглянка, вместо того, чтобы помочь, вдруг вцепилась в мою руку зубами и, навалившись, стала подталкивать к падению. Даже не знаю, как мне удалось её оттолкнуть и отшатнуться от края.
- Ты что, с ума сошла? Что тебе надо? – крикнул я ей.
- Из- за тебя, гада, весь вагон будут шмонать! – прошипела она, как растревоженная змея.
Я был поражен внезапной переменой и ненавистью прозвучавшей в её голосе.
Она ещё что-то выкрикнула, но я не разобрал – слова заглушил грохочущий встречный поезд. Как одержимая, она опять попыталась наброситься на меня. Её лицо, пару минут назад такое милое, теперь исказила злобная гримаса. Появилось что-то хищное, отталкивающее.
Только осознание, какой гибельной опасности я только что избежал, вернуло мне самообладание.
Я схватил её за запястье, рванул на себя, быстро развернул и скрутил так, что она оказалась прижатой ко мне спиной. Девица отчаянно вырывалась: пыталась кусаться и лягалась, как необъезженная кобылица. Какая удача, что ее туфли оказались без каблуков! Я понимал, что долго так удерживать её не смогу и уже был готов вышвырнуть взбесившуюся стажерку с поезда, как в тамбур, ввалился Слепак, с не зажженной сигаретой во рту.
Я на мгновение отвлекся и ослабил хватку, Тая тут же вывернулась из моих рук и пронзительно заорала:
- Убей эту сволочь!
Но Жора, к этому времени, находился в том состоянии подпития, когда человек ещё держится на ногах, но быстро принять какое-либо решение уже не в состоянии. Пока он, обводя нас мутным взглядом, силился понять, что тут происходит, я, воспользовавшись моментом, быстро закрыл всё ещё открытую дверь и остановился в нерешительности: что делать? Прорываться обратно в вагон? Кричать, взывая о помощи?
- Он хочет заложить тебя! – тем временем продолжала науськивать Жорку на меня девица.- Вмажь ему! Ну! Ты же хотел! Вмажь!
Жорка поморщился, как от зубной боли, потом, наконец-то , вымолвил:
– Да, и хрен с ним! – и небрежно махнул рукой.
Но Таю такое положение дел не устраивало:
- Ты что, простишь ему? Простишь?
В моей голове пронеслись слова мальчишки.
- Жора, - сказал я, - лучше спроси, что она в твою коробку подложила.
- Брешешь! - закричала она с таким отчаяньем, что сразу стало понятно – я прав.
- Шо-то, я не понял! – промычал Жора.
- Она что-то запихнула в коробку с телевизором, - уже более настойчиво повторил я. - Наркотики, наверно!
- Заткнись, - крикнула она мне. – Жорик, не слушай его, он ничего не знает!
Я тоже сорвался на крик:
- Так пошли, проверим!
Жорка, казалось, потихоньку начинал приходить в себя.
- А, пошли! – наконец сказал он.
- Не надо никуда ходить, - срывающимся голосом закричала Тая. И вдруг зарыдала:
- Здесь люди Яновского! Что мне было делать! Жора, ты меня слышишь?
Я увидел, как у Жорки брови поползли вверх и понял, что ситуация опять выходит из-под контроля… Я шагнул к нему навстречу, в надежде уговорить отправиться в купе, как, вдруг, резкий толчок сбил меня с ног. Пол, внезапно, вздыбился и бросился навстречу…
Очнулся я от того, что кто-то тряс меня за плечи. С трудом приоткрыл глаза. Я лежал в тамбуре на полу, который громыхал и сотрясался под моей щекой, грозясь расколоть мою голову на мелкие осколки. Этим кто-то , оказался дюжий мужик в форме железнодорожника. Мужик сначала просто шевелил губами, но потом, будто кто-то включил звук, и я услышал:
- .. живой?
Я попытался подняться. Но, как только сел, меня тут же вырвало.
Из- за плеча железнодорожника высунулась Валентина.
- Господи, - с нескрываемым презрением проговорила она, неестественно растягивая гласные. - Нажрутся, а потом валяются, да ещё и блюют. А я за алкашами убирать не нанималась…
- Тая, Тая, - пытался сказать я, но губы не слушались, и вместо слов получалось какое-то хрипение.
- Что-то сказать пытается, - констатировал мужик. - Ты как, - спросил он меня, - сам оклемаешься? Или, может, в больничку?
Единственно, чего мне хотелось, так это добраться до своего места и лечь. Я, как мог, показал ему, что хочу ехать дальше.
- Может, все-таки, скорую…
- Слушай, Степаныч, - проговорила Валентина, - оно нам надо, такое счастье? Сейчас будет последняя станция перед границей. Давай ссадим его к чертовой матери, как нарушителя общественного порядка,.
- Поговори мне ещё! – рыкнул на неё Степаныч. - Лучше скажи, где твоя Тайка? Такая хорошая девочка, - с издевкой проговорил он, явно, передразнивая свою собеседницу. - Тридцать лет езжу, но такого, чтобы проводницы на маршруте с поезда сбегали, ещё не было!
- Говорю тебе, живот у неё схватил. По-женски. Такое дело, мало ли чего… А там у неё родня, есть кому помочь.
- Как же, родня! Видел я, как эти родственники вместе с ней с поезда сходили… Сра-мо-та! Смотри, Валентина, ещё одно происшествие и этот рейс для тебя станет последним. Ты меня знаешь!
Продолжая, переругиваться, они дотащили меня на моё место.
- Так тебе и надо! - заявила мне Валентина после ухода своего начальника. - Из- за тебя, говнюка, Тайка теперь без работы останется. И откуда ты, в черта, взялся на нашу голову! Зла не хватает!
- Не бойся, - прохрипел я, - я ничего не скажу..
- А что ты можешь сказать? На полке ничего нет. Заявишь, что тебя избила восемнадцатилетняя девушка? Да кто тебе поверит? Напился, упал, башкой долбанулся – вот и весь сказ! Э- эх! Сам не понимаешь во что влез.
Тем не менее, она принесла мне стакан воды, помогла напиться и даже протёрла лицо мокрым полотенцем.
Что было дальше, не знаю. Как проезжали границу, не помню. Так, в забытьи, я пролежал до самой Керчи. Там меня встретили друзья и, несмотря на возражения, уложили в стационар. Две недели я провалялся в больнице с сотрясением головного мозга.
***
Несколько лет я предпочитал не вспоминать об этой истории, но сегодня утром мне объявили о командировке. Мне предстояла поездка в Керчь и далее, в Тамань. Ни на самолёт, ни на скорый поезд билетов не оказалось, что не удивительно - июль - сезон отпусков, макушка лета…
(Москва)
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:26 PM | Сообщение # 35 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Татьяна Еремеева
Сало для синичек
Сидит одинокая старушка в своей квартире на третьем этаже и смотрит в окно.
- Вот и осень настала, синички на балкон залетают. Летом только воробьи да голуби прилетали, а теперь вот как весело.
Походит, походит она по комнате и опять на птичек глядит. Вроде и не так одиноко на душе, даже как-то радостно, когда птички прыгают, щебечут и перелетают с места на место. А синички прилетели, словно долгожданные гости. Летом природа расцветает, и краски радуют глаз своим многообразием. Есть на что посмотреть, даже если птички не залетают. Зимой другое дело, картина однообразная и, чаще, унылая. Синички настроение поднимают, какой-то интерес появляется последить за их птичьими играми.
- Нужно, - думает старушка,- синичек чем-то подкормить, чтобы они чаще сюда залетали. Крупы насыпать? Нужно тогда кормушку сооружать. Ах, да, у меня же есть кусок старого сала! Старушка медленно поднялась со стула, достала из холодильника кусок сала, завязала его в сетку и повесила на стене балкона.
Синички распробовали этот зимний десерт. Они прилетали, цеплялись своими лапками за сетку с салом, радостно выклёвывая содержимое. Воробьи, конечно, тоже прилетали, причем даже чаще, чем синички. Но старушка всё-таки сало то привязала для синичек, а тут эти нахальные воробьи, - думала она. Наблюдая птичью потасовку, старушка стала переполняться чувством недовольства на воробьев.
- Опять прилетели незваные, дармоеды бессовестные, весь кусок повыклевали, - возмущалась она. И так день за днем. Прошла зима. Синичек становилось все меньше и меньше. А воробьи всё прилетают, и зимой и летом. Старушка летом уже и сало не стала вешать, а воробьи всё прилетают.
Подошла старушка в очередной раз к окну, полная печали и одиночества, посмотрела, а там воробышки чирикают. Да так их много было, что, испугавшись, они, словно ручеёк, полетели. И тут её как осенило:
- Воробышки вы мои дорогие, какие же вы верные птички, что же это я на вас зря сердилась. Синички - гости залётные: прилетели - улетели, а вы - свои, родные, как верные друзья. Уж простите меня окаянную, я вам сейчас новый кусочек сала привяжу, только вы меня не бросайте, прилетайте мои дорогие, прилетайте!..
(Беларусь)
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:27 PM | Сообщение # 36 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Светлая Лана
Романтическое путешествие
или Счастливый случай
Стоит руку протянуть
И тебя с собой возьмут…
Такой случай может быть только случайным, но счастливым. Это как выигрышный билет…
Они сходили с ума, подолгу не видя друг друга, так им казалось. Условий для постоянных встреч не наблюдалось. И вот разгар летнего сезона. Его отпуск подходит к концу, а у нее только начнется с начала июля. Его очередной звонок на рабочий телефон ошарашил и ошпарил все ее внутренности:
- Я не дождусь начала твоего отпуска, мой отпуск скоро закончится. Хочу сделать тебе сюрприз. - Недолгое молчание в трубку, ее настороженность, - Я хочу с тобой на море. Бери больничный, и мы едем.
- Как больничный? Мне осталось отработать всего три дня и отпуск. Ведь больничный нежелателен.
Он не хотел слушать: - Или сейчас или никогда.
“Лучше сейчас” - решила она. Пришлось быстро решить все рабочие вопросы, отпроситься у директора, сказав, что куплены билеты на поезд… и свобода…
Всё! Отбросить все застоявшиеся и накопившиеся проблемы, забыть надоевшую бытовуху. Без задуманного планирования и заранее купленных билетов. За два дня до очередного отпуска она бросила все ради романтики.
Всего одна небольшая дорожная сумка, деньги и документы. Вызов такси…
И… дорога. В неизвестность. На такое не каждый решится.
Это Белгород, их родной областной центр. Железнодорожный вокзал.
Нескончаемые очереди во все кассы на южные направления. Они заняли две очереди, но не были уверены, что в ближайшее время, да и в ближайшие сутки смогут куда-то уехать.
Они хотели и спешили к морю. В какую сторону, не важно, лишь бы к морю, голубому и теплому, ласковому и нежному, подальше от человеческой суеты. На пляж, к морскому прибою, к южному солнцу и ветру. Туда, куда обычно спешат влюбленные. Забыть на время обо всем на свете: о работе, о доме, о детях… Хотя бы на несколько дней. Ведь иногда важно и полезно менять надоевшую и приевшуюся обстановку… вырваться на волю…
Узнать лучше самого себя где-то вдали от родных мест, увидеть другой мир…
Случай оставался случаем. Недолго думая, она вспомнила, что где-то в записной книжке есть номер телефона ее знакомого Николая, бывшего одноклассника, начальника здешней станции. Решила обратиться к нему за помощью в приобретении билетов. Набрала по мобильнику номер - связи никакой. Узнав у дежурного по станции, что Николай работает в другом здании, необходимость заставила обоих выйти на перрон и пройти по платформе. На другом пути следующей платформы стоял поезд. Они не придали этому никакого значения. Время шло, близился вечер… В надежде дозвониться до Николая, она продолжала нажимать на кнопку телефона. Бесполезно. Машинально повернув голову и прочитав вывеску на вагоне, она произнесла: - Москва- Симферополь. Немного подумав, он как бы очнулся: - Так это же наш поезд.
Все двери в вагонах были закрыты, поезд готовился к отправлению. Неожиданно перед ними дверь вагона открылась и появилась фигура девушки- проводника в белой форменной одежде. Долго не раздумывая, он осторожно перешагнул через свободный путь и остановился перед открытой дверью. Она последовала за ним. С мольбой в глазах он протянул руки и попросил: - Возьмите нас к морю. Девушка не мешкая с улыбкой произнесла: - Пройдите через вагон к следующему, там еще идет посадка.
Они переглянулись. Действительно, в стороне от них в одном вагоне продолжали посадку пассажиры с билетами. Благополучно пройдя в указанный вагон, они не поверили такому удачному повороту. Им просто повезло.
В поезде пришлось познакомиться с начальником поезда Ириной и проводником Валентиной. Девушки оказались добрыми и приветливыми. Вот бы так всегда. Вагон оказался купейным, просто Люкс, очень приличным и комфортабельным. На окошках висели чистые занавески и горшочки с розовыми цветочками. Красота. Для молодых людей определили отдельное купе в конце вагона. Пришлось оправдываться или признаваться, что они муж и жена. Разместившись в двухместном купе, с нетерпением ждали отъезда поезда. Наконец тронулся. Станция Белгород уходила назад. Что ждет впереди, им все равно. Главное, они вместе. Едут к далекому синему морю, к чайкам и морскому прибою. К ласковому южному солнцу. И даже в другую страну. Ведь это Крым. Они так давно не видели моря. Жизнь, которая называется суматохой, заела обоих. Но они оторвались…
И вот стук колес. Мелькание стройных зданий величественного Белгорода - города Первого салюта. Перед глазами пролетали небольшие домишки, деревья и зеленые лесные насаждения, поля и луга необъятной Белгородчины. Прости, родина, что ненадолго приходится изменить тебе.
До границы Украины недалеко. Остановка – Харьков. Таможня. Проверка документов, билетов. Им пришлось оформить визовый документ. Все в порядке. Подошедший проверяющий задал вопрос: - Кроме личных вещей, с собой ничего не везете?
- Конечно, нет, - смело ответила она, - у меня даже купальника нет, - добавила с улыбкой. Проверяющий тоже улыбнулся: - Ничего, там купите.
- Спасибо.
Граница пересечена. Приезд в Симферополь предвещал выбор определенного направления к морскому побережью. К утреннему рассвету за окнами уже мелькали крымские просторы. И как же оно примет их, “иностранцев”, знаменитое “крымское ханство”?
Утренняя летняя прохлада окутала приезжих, ступивших на чужую землю. Маршрут был выбран на самый живописный и один из дорогостоящих курортов Крыма - Ялта. Без труда сориентировались с дальнейшим курсом. Нашли троллейбус в направлении Ялты. Приобрели билет. Уставшие, но довольные, они двинулись дальше. За окнами теперь мелькали непривычные взору зеленые холмы и горы. Дорога поражала своими крутыми поворотами, спусками и подъемами. Таков он необычный Крымский ландшафт. Гористая и каменистая местность. Но красота неописуемая!
Почти трехчасовая поездка троллейбусом утомила еще больше. Наконец Ялта. По дороге они раздумывали, как примут их горожане и где остановиться, может, трудно с жильем. Ступив на Ялтинскую землю, они стали приходить в себя, осматривая неизвестность. Ялта сильно изменилась, как и вся наша жизнь… Вдруг их окружила толпа подошедших людей с вопросом: - Вам нужно жилье? - Идите ко мне. - У меня цена такая. - У меня другая. - Все наперебой предлагали свои жилые варианты: дома, коттеджи, квартиры. Они не могли понять, кому и как ответить, растерявшись в ситуации, слушая всех в один голос.
- Лучше подскажите, где можно присесть и перекусить? – спросила она. Им указали на ближайшее кафе, и они с радостью приземлились за столиком. Немного подкрепившись и отдохнув, они готовы были вести переговоры с кем угодно. Выбрав приемлемое жилье, вместе с хозяйкой отправились на “временную прописку”. Удачно обосновавшись и оставив вещи, влюбленные поспешили к морскому пляжу, к заветной своей цели.
Вот оно: серо-голубое, без конца и без края, слегка возмущенное от недавнего штормового шквала. По словам горожан, эту местность недавно посетила цунами. Погода для начала не радовала, стояла легкая туманность, периодически перемежаясь со светлыми проблесками голубизны высоченного небесного свода. Солнечные лучи, разрывая туманность, пытались пробиться к земле. Пляж был не многолюден. Море не прогрелось до нужной температуры. Настроение не портилось, но наоборот. Вид моря навевал успокоение и умиротворение. Морской воздух и морской прибой улучшили самочувствие. Это чудо, к которому так трудно добраться, перед ними! Немного подышав морским ароматом, ощутив прохладу морской воды, они пошли отдыхать. Впереди их ждали другие впечатляющие события.
Лишь то обстоятельство, оторванность ото всех, принесло неописуемое наслаждение влюбленным. Следующий день был расписан по плану: море - прогулка по набережной - море - магазин - ночь - любовь…
Погода понемногу менялась. Температура воздуха постепенно увеличивалась, море теплело, призывая в свои объятья толпы приезжих туристов. Прогулки по набережной оставляли свои незабываемые впечатления. Чего только не увидишь? Морской вокзал, катера и парусники, пассажирский теплоход, подающий трубный голос, предупреждающий о снятии с якоря и отплытии. Детская площадка с многочисленным малолетним народом. Ролики, различные чудные передвижные транспортные средства. На берегу знаменитая причаленная Эспаньолла - воспоминания о Золотом руне. Небольшое возвышающееся здание местной церквушки. Особенно впечатляющее зрелище зеленых и цветочных насаждений. Удивительные деревья необъятной толщины и цветущие кустарники. К одному такому дереву, как бы символическому, пришлось прикоснуться. Фантастически искрящийся и бьющий мохнатыми белыми струями фонтан. Ялтинские картины природы и городского обустройства неописуемы и незабываемы. Продолжительность набережной не объять взглядом. Проходя по вечнозелёной аллее, можно остановиться и заворожиться взглядом целой выставочной галереи художественных полотен и мелких рисунков расположившихся художников- пейзажистов- портретистов рисующих с натуры. Почти на каждом повороте встречаются фотолюбители, приглашающие каждого желающего запечатлеть своё пребывание в солнечной Ялте просто на фоне морского побережья или с каким-либо экзотическим животным.
Можно увидеть даже переодетых в скоморохов молодых людей, веселящих прогуливающихся по набережной. Встречаются даже живые писатели - любители книг, продающие свои творения. В общем, жизнь морского курортного города бьёт ключом и каждый старается выжить, как может. Прогулки по морскому побережью неизгладимо останутся в памяти влюблённых и, конечно, нельзя покинуть такую красоту без покупки памятного сувенира. Она подошла к небольшому киоску и выбрала два сувенира с видом влюблённых дельфинов: для него и для себя. Такое романтическое путешествие просто самый дорогой подарок судьбы.
Что может быть лучше такого подарка - Любовь и Море? Эта романтическая поездка к морю останется в памяти на долгое время с предвкушением новых впечатлений о покорении морских просторов, прогулкой на катере, встречей с чайками и дельфинами. Возвращение обратно домой было обычным с предварительно взятыми билетами. Теперь они будут мечтать о наступлении следующего лета, чтобы снова отбросить все бытовые дела и вдвоем умчаться к югу, к солнечному пляжу и морскому прибою. Подарите и вы своим близким Море и Любовь!
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:28 PM | Сообщение # 37 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Юрий Кузин
Ёлоп
- Пианино! - восторженно произнесла Женька. А потом бросила трубку.
Пианино было куплено ей. Впрок куплено. Чтобы завидовали. Тут же начались смотрины, экскурсии, в которых «чёртов ящик» был гвоздём программы.
Насупив брови, Женька тыкала меня в грудь пальцем, да с такой яростью, что было понятно: шутить она не намерена. А потом буркнула:
- Чур, не лапать…
Я и не «лапал». Хотя, признаюсь, меня так и подмывало подбежать к этому «гробику на колёсиках» и наподдать ему ногой.
Женька хмурилась. Казалось, она слышит шорох моих мыслей, видит всю эту возню в моих мозгах, и только делает вид, что не замечает.
Точно птица с длинным, как клюв дятла, пальцем, кончик которого венчал загнутый крючком коготок, она выцарапала крамолу из моей головы, как личинку из- под коры дуба. А потом сказала, точно отрезала:
- Моё!
Запрет касался и книг, которые я мог порвать, и пластинок, которые непременно разбились бы - стоило мне взять их в руки.
Вконец одичав, я слонялся по бескрайним джунглям тётушкиной квартиры, боясь угодить в капкан, или стать жертвой отравленной стрелы.
Мать коробили все эти ТАБУ.
- Жадная, как её мать, - сказала она о племяннице, когда, поужинав тётушкиными пельменями и проведя битый час в сестринской ванне, я плёлся домой.
Тут же в голове матери созрел план, как утереть нос старшей сестре, а заодно и племяннице.
Вендетту следовало начать немедля, и непременно с приобретения скрипки, на которой я буду блистать, как Паганини, раз сестра не желает, чтобы я стал Рихтером.
В скрипке были свои резоны. Во- первых, она меньше и легко уместится в нашей узкой, как пенал, комнатке - без воды, душа и с удобствами в коридоре; а, во- вторых, она дешевле, что для бедняков, считавших копейку, это что-то да значит.
Быстро был найден учитель по классу скрипки, бравший по два рубля за урок, и того - 16 за месяц.
Скрепя сердце, мать наскребла нужную сумму, надеясь, что ждать, когда мой слух прорежется, долго не придётся.
Музыкальный класс, в котором я учился, был в двух шагах от школы. По сути это была раздевалка, примыкавшая к спортзалу с единственным зарешёченным оконцем.
После продлёнки, два раза в неделю, я спускался в этот «круг ада», где меня поджаривали на сковороде, поливая маслом до хрустящей корочки. Казнь была поручена бесу с длинным птичьим носом и родинкой на правой щеке.
Сказать, что я был туп, значит - ничего не сказать. Я был непроходимо туп, что позволяло тирану прохаживаться смычком по моим ладоням, а ещё называть «ёлопом», что на львовском диалекте означало - БОЛВАН.
Скрипичный концерт Ридинга был моей плахой. Раз за разом, приходя на экзекуцию, я лишался какой-нибудь части собственного «Я», как приговорённый к четвертованию - руки или ноги.
Чего я только не делал, чтобы не выглядеть идиотом: часами простаивал у пюпитра, пел ноты, как пономарь, и даже скособочился (левое плечо - выше, правое - ниже), но всё напрасно: Ридинг переворачивался в гробу, мать посыпала голову пеплом, а бес подливал масло в огонь, как искусный повар, знающий толк в готовке.
Кругленькая, как головка сыра, мать таяла на глазах. При взгляде на меня, сердце её обливалось кровью, а разум призывал к мести, в которой мне была уготована роль «карающей длани». Чтобы потешить своё самолюбие, мать даже выцыганила меня у «носатого», чтобы привести к виртуозу, который уж «точно знал, как развить слух».
«Новый» был высоким русским с длинными, как у Паганини, пальцами. Был любезен, ходил циркульным шагом, и поминутно заглядывал мне в глаза, точно пытаясь разглядеть в них искру божью.
Правда, сделать это было не просто. Узкие, как у мурзы, щёлки мои покрывала поволока, сотканная из горя. Скрипку я ненавидел люто. И даже подумывал объявить об этом. А ещё я верил, что БОГ, которого нет, и которого выдумали, наверняка протянет мне руку - стоит попросить.
Случай представился. Предстоял концерт. В программе был всё тот же Ридинг, но с партией фортепиано в качестве аккомпанемента. Начал я с того, что не вступил, когда, сыграв увертюру, пианист с копной седых, как у Листа, волос тупо уставился на меня. Он повторил «зачин», кивая мне каждые четыре такта, словно вкладывая костыли в мои слабеющие руки. На этот раз я вступил, но пока добирался до середины пьесы, раз пять сфальшивил, взяв на пол тона ниже там, где следовало взять выше. Казалось, я должен был сгореть от стыда, но не тут-то было. С каким-то дьявольским удовольствием я провёл целым смычком там, где требовалась половина, сыграл вместо восьмушек шестнадцатые, бемолям предпочёл диезы, и вообще - всячески вредил МЕЛОДИИ, превращая изящный её рисунок в безумную чехарду. Я был в ударе. Ноты срывались с моего смычка, как перезрелые, забродившие сливы. Срывались и хлопались о паркет, что вызвало ропот в публике. Это обстоятельство, однако, ещё больше раззадорило меня. Я почувствовал себя матадором с мулетой в руке. Я вонзал шпагу в сердце Ридинга, не оставляя его концерту ни единого шанса. Я ликовал. И было отчего: наконец-то , я взмылил лошадку по имени «МЕСТЬ», то, пуская её галопом, то рысью, то иноходью.
«Новый» сидел, закрыв лицо длинными, как у Паганини, пальцами, и тихо плакал.
Ну, вот и финал. Вскочив, учитель быстро отвел мать в сторону и, сложив молитвенно ладони, потребовал «перестать мучить музыку». «Да и ребёнка, - добавил он, заикаясь, - тоже не мешало бы пожалеть».
На другой день, всплакнув, мать забрала документы. Началась новая, бесшабашная жизнь, о которой я и мечтать не мог. О, что это было за счастливое время! Я не должен был больше зубрить урок, разбираться в легато и стаккато, взгромоздившись на табурет, пиликать на радость тётушкам, получая горсть мелочи в награду. А ещё я перестал изнывать от боли в пальцах, изрезанных струнами. И никто, включая и «Виртуоза», не мог заставить меня канифолить смычок или срезать с него конский волос. Но, главное, я был избавлен от МУШТРЫ. Навсегда. Навеки.
Но чувство свободы имело и оборотную сторону. И вскоре я стал тосковать по своим обидчикам. Да, представьте себе, я узнал, что такое фантомные боли, когда лишился «ноги» - так я называл скрипку. Но с ней было покончено. Я вытравил её из памяти. Я запретил себе брать скрипку в руки - никогда, и ни при каких обстоятельствах. И сегодня я верен этому ТАБУ.
Правда, спустя годы, вспоминая о своих злоключениях, я всё меньше склонен себя жалеть. Я не был талантлив, чего греха таить. А ещё я не любил музыку. Не любил и не знал. Не знал, что за любовь, которую к ней питаешь, музыка не сулит: ни наград, ни воздаяния, ни мзды. Ничего, кроме, разве что крошек, которые гений забыл смахнуть со стола. Такая вот скромная плата. Но я не дорожил даже такой малостью. И крохи, забытые кем-то на столе, я всегда собирал в кулачок, чтобы сунуть в рот.
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:29 PM | Сообщение # 38 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Насто Эмели
А когда прилетят ласточки…
...Первый раз в жизни Валерик позавидовал птицам. … Кто-то выбросил на обочину дороги краюху хлеба, и на пиршество тут же собрались воробьи с воронами. Хлебные крошки веером разлетались по снегу. Воробьи пытались урвать свою долю, а вороны с грозным криком отгоняли их куда подальше. Нет, это только сначала он позавидовал птицам, когда подумал, как хорошо, что у птиц есть хлеб... А потом вороны и воробьи стали ему неприятны. В каждом воробушке он узнавал беспомощного себя, а в каждой вороне видел пьяных маминых гостей. Собственно, это из-за них, из-за маминых гостей, ему пришлось уйти из дома. Всё пьют, пьют, бутылок полно, а есть совсем нечего. У него уже желудок сдавило от голода, а гости веселятся себе.
- Ладно, мама, я пошел, - сказал Валерик и стал медленно натягивать свои расхлябанные ботинки. Он еще надеялся, что мама все-таки остановит его, все-таки скажет:
- Куда ж ты, сынка, не поемши, да и холодно ведь. Посиди дома. Сейчас я сварю что-нибудь , а гостей прогоню, и комнату проветрим...
Он всегда ждал этих слов, когда собирался уходить из дома, но мама их никогда не произносила. Она вообще не любила говорить теплые слова, и поэтому все слова, которые она говорила, были похожи на ледяные колючки, от которых Валерику хотелось съежиться, превратиться в крохотный мячик и выкатиться за дверную щель.
В этот раз он решил, что уходит навсегда. Вороны и воробьи все еще радовались хлебной краюхе и противно кричали. Нет, эти зимние птицы ему определенно не нравились. Вот ласточки - другое дело. Жаль, что зимой нет ласточек... Когда он был совсем маленьким, то показывал маме на опустевшие осенние провода и горестно спрашивал:
- Мама, а когда ласточки снова сюда прилетят? А почему они от нас улетели?
Но мама не отвечала на его вопросы, потому что всегда была занята своими мыслями. Наверное, мама просто не любила птиц. Или они вообще были ей безразличны.
Валерик еще раз посмотрел на перемешанные со снегом хлебные крошки. Потрепал дворовую Жульку. Все-таки он уходил из своего двора навсегда, и хоть с кем-то хотелось попрощаться.
- Счастливо тебе, Жулька, - сказал он лизнувшей ладонь дворняге. - Я теперь, как и ты, на улице буду жить. Не хочешь со мной? Не хочешь. Замерзла, ждешь, когда покормит кто-нибудь . Но у меня ничего нет. Надо зарабатывать...
Как зарабатывать, Валерик пока не знал. Пока он просто шел, не разбирая дороги, а рядом, примеряясь к его шагам, шел снег. Снег напоминал собой сладкую вату, которую мама покупала ему, когда он был совсем маленьким. Такую оранжево- сладкую, розово-сладкую, сладко-голубую...
- Можно представить себе, что снег сахарный, - сказал Валерик распушившемуся на дворовой скамейке коту. Но кот не стал слушать незнакомого, неухоженного мальчишку и совсем не собирался питаться снегом. Кот важно подошел к мусорным бакам и, как циркач, стал прогуливаться по ржавому краю обледеневшего контейнера.
- Брысь! - прогнал кота какой-то мужик в дырявом балахоне, - тебе стеклотару не собирать...
И нырнув с головой в контейнер, мужик стал вылавливать добычу. Валерик отвернулся и пошел в сторону вокзала. Зарабатывать на хлеб таким способом ему не хотелось. Он шел, а вокруг стояли чужие дома. Они смотрели на бездомного мальчишку холодно, тупо и даже с некоторым осуждением. Зачем, мол, от мамки ушел?
На вокзале едва притулился за креслом и стал погружаться в зябкий сон из розовых снежинок, как подошел милиционер:
- Ты что здесь делаешь, мальчик?
- Маму жду, - неожиданно соврал Валерик. - Ну ладно, - подозрительно посмотрел на него милиционер, - что ж тебя мама на пол усадила?
Валерик не знал, что ответить, но тут, к счастью, милиционера кто-то отвлек, и мальчик быстренько выскользнул из зала ожидания. Ждать ему в этом зале все равно было нечего. Разве что очень хотелось спать... Но ветер, дерущийся пригоршнями снега в лицо, быстро прогнал сон. Пришлось ходить до утра, заглядывая то в один, то в другой подъезд. Но в подъездах тоже было холодно. Утром, проходя мимо торговых киосков, он увидел торчащую из снега пустую бутылку, положил в карман, потом нашел выброшенный кем-то пакет и еще полдня собирал бутылки.
Бутылок было уже много, и они звенели в пакете своими зелеными раздувшимися боками, славно гордились тем, что больше не валяются, где попало, и что скоро у них начнется новая наполненная жизнь. И Валерик уже представлял себе, как сейчас купит мягкую душистую булочку, с маком или с изюмом, а может быть с глазурью... Или нет, лучше батон, потому что одной вкусной булочкой никак не наешься. Но для батона надо собрать еще хотя бы три бутылки.
Валерик пошел поближе к платформе, куда приезжают пригородные поезда, и где в ожидании электричек кучкуются мужики, наслаждаясь "Жигулевским". Пакет был тяжелым и оттягивал руку. Валерик опустил его на утоптанный рядом с киоском снег, а сам побежал за только что поставленной у табло бутылкой. Каково же было его отчаяние, когда он увидел свой пакет в руках крепкого, рослого парня, укутанного в рваный засаленный шарф. Парень посмотрел на щупленького хозяина пакета так грозно, что Валерику пришлось повернуться и уйти.
Мечта о булочке или батоне исчезла, как мираж, ароматно щекотавший ноздри и урчащий желудок. У электричек начался перерыв. Целых два часа они не должны были никуда торопиться, не должны были стучать колесами по рельсам и развозить пассажиров с унылыми лицами. Они смотрели на маленького тощего мальчишку, только что обворованного, голодного и озябшего, с некоторым даже состраданием и как бы приглашали зайти погреться, поспать часок- другой. Валерик не стал упрямиться, вошел в приоткрытую вагонную дверь, забрался на сиденье, положил голову на горку отщелканных семечек и неожиданно для себя уснул.
Ему снилась миражная комната, чистая, уютная, с цветами на подоконнике, с воздушными крыльями занавесок, и мама, совсем трезвая, в мягком домашнем халате с запахом фиалок. "Мама, - хотел сказать ей Валерик, - дай булочку"... Но вместо мамы кто-то ответил вдруг грубым голосом:
"Иди отсюда, чего развалился! И так сиденьев не хватает..."
Он открыл глаза. Электричка наполнялась шумом давящихся пассажиров. Какой-то мужик с красным лицом, как у Деда Мороза, и в самом деле пытался спихнуть его с сиденья: "Ишь, развалился, как на курорте. Такой малой, а уже наклюкался..."
Валерик втянул голову в плечи и пристыженно побрел к выходу. "Собирать бутылки - тоже трудная работа", - подумал он и снова пошел по заснеженным улицам. Снег был мокрым и липким. Снег был похож на мокрую вату. И ноги тоже казались ватными и подгибались сами по себе. "Ты нас не кормишь, и мы не можем идти", - пружинисто ворчали ноги. Стало совсем темно. В голове все кружилось: зимние крысы перебегали от киоска к киоску, зимние собаки, зимние глаза людей... Он не помнил, как забрел в какой-то подъезд, упал на какой-то лестничной площадке, подкатился поближе к батарее и, словно в смерть, погрузился в горячий голодный сон.
Проснувшись, он подумал, что все еще продолжает спать, потому что снова привиделась миражная комната. Но занавеска на окне почему-то вздувалась, как настоящая... И какой-то красный цветок распустился среди зимы и смотрел на гостя своими настоящими живыми лепестками в нежно- желтых прожилках. И так уютно тикали часы... Он ущипнул себя за нос, за ухо, но миражная комната не исчезала. Рука продолжала скользить по настенному ковру, по накрахмаленной наволочке. Все было уютно, спокойно, сквозь занавеску было видно, как мелькали редкие розовеющие на солнце снежинки, а в верхнем углу окна искрилось занесенное снегом ласточкино гнездо.
Потом в комнату вошла женщина с очень доброй улыбкой.
- Ну что, мальчик, - сказала она ласково. - Обогрелся? Выспался? Давай завтракать. А то я ночью иду, а ты, как кутенок какой, в подъезде спишь. Взяла вот тебя и отнесла к себе домой.
- Это теперь мой дом? - недоумевающе и еще не веря в свое счастье, спросил Валерик.
- Если у тебя нет дома, то будет твой.
Дальше все было похоже на сказку. Незнакомая тетя кормила его, заботилась, приносила что-нибудь из новой одежды. Постепенно душа Валерика оттаивала, и он рассказал тете про свою жизнь с мамой.
- А хочешь, я стану твоей мамой? - спросила она как-то , обняв его и крепко прижав к себе, как это делают настоящие, любящие матери, и мечтательно добавила: - А потом, когда прилетят ласточки, мы поедем с тобой к морю...
Сказка казалась счастливой и бесконечной, но через неделю за ним пришла мама. Мама накричала на приютившую его добрую тетю и, сказав, что пока ее еще не лишили материнства, у нее на сына все права.
Когда она уводила Валерика, ему казалось, что дом, где оставалась такая хорошая тетя, построен из розовых снежинок. Да, тогда он и сам был еще маленьким, не запомнил ни того дома, ни той улицы, ни даже имени приютившей его женщины.
Дальше жизнь была по-старому одинаковой. Мама пила, он убегал из дома. Ночевал на вокзалах, собирал бутылки, покупал хлеб. Ни с кем не знакомился, ни у кого ничего не просил. Со временем его маму все-таки лишили материнства, а самого Валерика поселили в детский приют. Самым печальным для неги было то, что он так и не нашел ту тетю, которая однажды ночью перенесла его с лестничной площадки к себе домой, уложила в чистую постель и хотела даже поехать с ним на море, когда прилепят ласточки... Иногда, засыпая, он видел, как оттаивает ласточкино гнездо, и как они с новой мамой вместе купаются в море. Как на самом деле выглядело море, Валерик не знал... И еще он не знал, как на самом деле выглядит тот дом, построенный из розовых снежинок...
- Валера - хороший, интересный ребенок, но у него проблемы адаптации в детском коллективе, - говорила воспитательница приюта. - До сих пор проблемы, хотя он здесь очень давно. Представить его будущее в интернате очень сложно, и мы работаем над тем, чтобы устроить Валеру в другую семью.
Эту историю я рассказала с единственной целью, чтобы та женщина, которая однажды принесла к себе сонного мальчика с лестничной площадки и хотела его усыновить, узнала, что Валера всегда помнил о ней и, если она найдется, с радостью назовет ее своей мамой.
(Москва)
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:30 PM | Сообщение # 39 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Надежда Бакина
Под солнцем августа
Внуку было скучно. Музей хлеба, куда его привела бабушка, оказался не интересным. Он быстро обежал его, глянул во все углы и приготовился уходить. А бабушка…. Бабушка застыла перед давно засохшим, как с ходу определил мальчик, караваем, и не могла оторвать от него взгляда.
Она вспоминала 44-ый год. Очень далекий сейчас, давно задернутый занавеской прожитых лет, но существующий где-то в ее сердце, ждущий своего момента, чтобы наполнить собою пространство. И вот теперь – его время.
И ей снова – тринадцать, и идет- бредет она среди полей, залитых солнцем. Таким солнцем, полным, уверенным в себе, которому уже не надо растрачивать себя, чтобы прогреть застывшую за зиму землю, вытягивать первую весеннюю зелень из веток деревьев, лизать сосульки на крышах и глодать лед на реке – солнцем, какое бывает только в августе, заливающее землю зрелым светом позднего лета. А она идет по бесконечной дороге, не идет – едва волочит уставшие ноги, тонкие, как сухая трава на обочине.
Она голодна. Очень голодна, уже несколько дней, как она ушла из города, куда ее привезли, чтобы поднимать его после войны, ушедшей на запад, и направилась домой, к маме, в свою деревню. Она не думает ни о чем, даже о родителях, потому что хочет есть. Ужасно хочет есть.
Вот, показалась деревня, и она ускорила шаг: может быть, ей повезет, и ее, наконец, накормят. Почти бегом устремилась она к избе. Но на стук никто не ответил: хозяева, видно, ушли. Толкнув незапертую дверь, она вошла. И замерла, не веря себе. На столе под белым полотенцем угадывался круглый манящий каравай. Хлеб! Дрожащими руками она прикоснулась к нему. Шершавая корка манила прильнуть щекой, чтобы впитывать запах, запах хлеба, до потери сознания, до умопомрачения…
Оглянувшись и прислушавшись на миг, она схватила хлеб, крепко обняла его, прижимая к груди, и быстро – откуда только взялись силы в ее хилом теле? – пошла прочь из деревни, дальше и дальше по дороге, залитой горячим светом.
Хлеб сводил ее с ума, но она, отломив лишь малюсенький кусочек и тщательно пережевывая его, словно жвачку, шла вперед.
Пока сзади не послышался топот бегущих ног.
Она попыталась ускорить шаг, почти перешла на бег, но человек, бегущий за ней, был старше, сильнее, он не был измучен голодом и длинным переходом. Тогда, забившись в траву у дороге, она принялась жадно, кусок за куском – даже не есть, глотать не разжевывая – хлеб. Каравай уменьшался, а она была полна решимости съесть его, не отдать ни крошки, съесть, съесть…
Когда в руке осталась лишь небольшая горбушка, человек добежал до того места, где она сидела.
Не взглянув на нее, сжавшуюся в комок, он пробежал мимо, и вскоре она перестала видеть его мокрую потную спину. Тогда она посмотрела на кусок, оставшийся от большого каравая, и упала в траву, рыдая, сгибаясь пополам от острых резей в животе.
- Пойдем, пойдем, бабушка! – внук торопил ее, а она смотрела на хлеб своими старческими слезящимися глазами.- Ну, ты идешь?
Кивнув, она повернулась к выходу.
(г. Санкт- Петербург)
Крайцев Валера
|
| |
| |
| Valera73 | Дата: Суббота, 2014-12-13, 6:32 PM | Сообщение # 40 |
|
Хранитель Ковчега
Группа: Модераторы
Сообщений: 910
Статус: Offline
| Оксана Шей Мар
Цветок вишни
Отрывок из фэнтези «Когда зацветут вишни»
Дары из страны снов
Страна снов встретила Варю дождём из опадающих цветов вишни. Долина цветочных дождей постоянно сменялась нежными и яркими красками, наполняя воздух душистыми ароматами. В любое время года здесь суждено было попасть под дождь изобилия. Это когда вместо холодных капель на голову сыплются цветы и хрупкие соцветия. Они устилают землю ромашковым, фиалковым или яблоневым ковром, а потом тают, как снег, не оставляя следов.
Прогулка под цветочным дождём казалась Варе волшебной. Девочка подумала, что ромашковый дождь пришёлся бы кстати в момент неизвестности, а вот дождь из фиалок стал бы отличным украшением печали. Пожалуй, чего опасалась Варя, — так это колючего дождя из роз. Но девочке повезло отправиться в дорогу по весне, когда повсюду расцветали вишни. Правда, в невидимом мире вишнёвые деревья почти отцвели. Воздушные цветки тут же подхватывал ветер- хулиган и уносил в царство тайн и загадок.
Бело-розовые звёздочки, словно бабочки, причудливо кружились над ней, а она танцевала вместе с ними, подставляя дождю ладони. Цветок вишни казался девочке неземным талисманом, символом чего-то воздушного, светлого и удивительного. Несомненно, это был самый чудесный подарок для Дзины.
Варя ласково обратилась к дождю за помощью, и тоненькая веточка незамедлительно упала к ней на ладонь. Бережно прижимая к груди и оберегая ветку от ветра, она ускорила шаг.
В воздухе повеяло приятной прохладой, расплакалось небо, и цветочный дождь сменился промозглой моросью. Впереди всколыхнулось и поманило к себе море. Варя увидела его тёмно-синюю кромку, выступающую из- за песчаного берега, небольшой пирс, лодки и серый каменный дом. Ей показалось, что здесь плакало всё. От грусти плакало море, не зря, видать, оно называлось Грустным. Уходя каждый раз в море, чтобы не видела жена, плакал старый рыбак. На берегу плакала жена рыбака. Плакала их маленькая дочь Юсса, изо дня в день собирая ожерелья из жемчуга.
Приближаясь к морю, нарастала грусть Вари, и на глаза навернулись слёзы. У серого домика она заметила старика. Тот приставил руку ко лбу, желая получше рассмотреть дивную гостью. Сегодня Юсса увидела свой первый сон, а во сне цветок вишни. Это был добрый знак. Вместо слёз он предвещал радость, а радость семье рыбака была до сих пор неведома.
Жемчужное ожерелье
При виде цветущей веточки рыбак сильно разволновался. Море всегда кормило их рыбой, выбрасывало на берег водоросли, ракушки и жемчуг. Цветы же были далёкой, недосягаемой мечтой.
— Юсса, доченька, иди посмотри, что принесла нам волшебница из весенней легенды! — всё ещё не веря своим глазам, закричал он, и на пороге дома показалась заплаканная девочка. Следом за ней выбежала растерянная мать.
Все трое обступили Варю и с жадным любопытством впились в белоснежную веточку взглядом.
— Мы никогда не видели живых цветов, — объяснил Варе рыбак. — Только на картинках. А сегодня Юссе приснился цветок вишни.
Варя с пониманием кивнула и протянула девочке ветку. Юсса взяла её, как драгоценное сокровище, поднесла к лицу и вдохнула тонкий, едва уловимый аромат. Её лицо озарилось вдруг улыбкой, а зеленющие, ещё влажные от слёз глаза, волшебным светом.
— Цветок вишни принёс в наш дом радость! — ликуя, рыбак подхватил жену на руки и закружил в воздухе.
Опустив веточку в вазу с водой, в нарядном кружевное платье до пят, Юсса танцевала вокруг вазы и задорно смеялась. В семье рыбаков наступил праздник.
— Сегодня у Юссы день рождения. Это её первый день рождения без слёз. Она страдала от плачущей болезни. Не в силах вынести грусть и слёзы нашей малышки, мы плакали вместе с ней. Прошу тебя, — с мольбой в голосе обратился старик к Варе, — оставь Юссе вишнёвую веточку. Не забирай её радость с собой. Скажи, куда путь держишь. Быть может, я помогу тебе.
Варя наблюдала, как веселится Юсса, и радовалась вместе с ней.
— Мне нужно попасть к Хранительнице Древних Земель Дзине, — тихо сказала она.
— Я отвезу тебя к поющим пещерам Голубого грота. Там живёт отшельник. Он подскажет тебе дальнейшую дорогу.
Рыбак скрылся в доме и вынес оттуда разноцветное жемчужное ожерелье.
— Это ожерелье из отборного жемчуга. Его своими руками сделала Юсса. Возьми в подарок для Хранительницы Дзины.
Ожерелье Варе очень понравилось. Оно излучало тепло детского сердца. От него веяло морскими тайнами и нотками грусти, а перламутровые горошины блестели и переливались нежнейшими оттенками.
Не раздумывая, рыбак надел ожерелье Варе на шею. На небе засиял долгожданный луч солнца, и девочке показалось, что Грустное море слегка посветлело и успокоилось.
На волнах мягко покачивалась лодка, радуясь новому путешествию. В округе запахло свежеиспечённым рыбным пирогом, а на песке всё кружилась и смеялась счастливая Юсса. Из вазы на неё ласково смотрели цветки вишни, — подарок волшебницы из весенней легенды...
Слеза солнца
Пока лодка скользила по иссиня- чёрным волнам Грустного моря, вдали показались очертания Голубого грота. Этот грот в округе славился поющими пещерами. Так их стали называть с тех пор, когда здесь поселился отшельник Агру Бо. Изо дня в день в пещерах Агру Бо пел весёлые и грустные песни о любви, а ему подпевало глухое эхо.
— Лодка Агру Бо, — радостно воскликнул рыбак, всматриваясь в полумрак. — Тебе повезло. Хозяин на месте.
Посреди туннеля хлипкое судёнышко рыбака ударилось обо что-то твёрдое и село на мель. Жестом старик показал Варе, что дальше пути нет.
— Здесь мелко, а там и вовсе сухо. Не бойся. Теперь ты сможешь идти одна. Оставляю тебя с Агру Бо, волшебница из весенней легенды. Мне же пора возвращаться. Море снова становится неспокойным.
Варя осторожно ступила на мокрые камни и посмотрела вслед удаляющейся лодке. От ударов вёсел до неё ещё доносился всплеск воды, а впереди, из глубины грота раздавалось тихое пение. С каждым шагом оно становилось всё громче и, сливаясь с эхом, звучало очень таинственно.
В последней, самой сухой из пещер, Варя заметила у стены фигуру человека в белом. Заслышав шаги, отшельник замолчал. Он быстро отодвинул в стене камень и что-то достал из потайной ниши. В его пальцах заблестела серебряная чаша, а из неё тут же вырвался солнечный свет. Ослеплённая яркой вспышкой, Варя зажмурилась. Но когда немного привыкла к свету, то смогла хорошо разглядеть пещерного жителя. Именно так она его себе и представляла. Спутанные волосы, выбивающиеся из- под чалмы, выразительные тёмные глаза, длинная редкая борода. И хотя лицо было старым, гордый взгляд и яркие черты упрямства выдавали несговорчивый характер этого человека.
В бликах света жемчужное ожерелье на шее незнакомки неожиданно засверкало звёздами. Агру Бо вскрикнул и чуть не выронил чашу из рук.
— Простите, — робко обратилась к нему Варя. — Мне нужно попасть к Хранительнице Древних Земель — Дзине. Рыбак сказал, что вы знаете дорогу и сможете мне помочь.
Но отшельник, казалось, не слышал её. Показывая на жемчужное ожерелье, с его дрожащих губ срывалось “звёзды, звёзды, звёзды”. В глубоком отчаянии Агру Бо вдруг бросился перед гостьей на колени.
— Дзина! Я покажу к ней дорогу. О, волшебница из морской легенды! Прошу тебя! Отдай мне своё ожерелье.
— Ожерелье... — растерялась Варя, но Агру Бо не дал ей договорить.
— Это ожерелье я искал всю свою жизнь. Давным-давно, когда я был молод, капризная принцесса Лайясс попросила привезти ей жемчужное ожерелье, которое при свете солнца сияло бы звёздами. Я объехал весь мир, но такого ожерелья не нашёл. Потом уже Лайясс и отказалась от своей прихоти, так я не посмел вернуться к ней с пустыми руками. Поселившись здесь, я стал отшельником. Она же, бедняжка, ослушалась воли отца выйти замуж за богатого жениха и сбежала из замка. Лайясс разыскала меня и укрылась в бухте Надежды, неподалёку отсюда. Мы оба постарели, но даже сейчас не можем быть вместе. Проклятие отца Лайясс не даёт моей лодке подойти близко к берегу. Каждый день, едва сдерживая слёзы, Лайясс выходит мне навстречу. А я, чтобы скрасить тоску, пою для неё весёлые песни. Жемчужное ожерелье, что на тебе, совершит чудо и проклятию могучего мага придёт конец. Умоляю тебя!
История Агру Бо и Лайясс очень тронула Варю. Девочка молча сняла ожерелье с груди и протянула отшельнику. Тот бережно взял его в руки и прижал к губам.
— Тысяча благодарностей, волшебница из морской легенды! Теперь Агру Бо самый счастливый на свете. Мы немедленно отправляемся в город, позабытый солнцем. Видишь эту чашу, излучающую свет? — показал он на камень. — В ней хранится слеза самого солнца. Когда-то люди маленького города прогневили солнце за его яркий свет. Солнце заплакало и обронило горячую слезу в море. Слезу остудило холодное течение, и она застыла янтарно- золотой каплей. Её обнаружили на морском дне сирены и в благодарность за мои песни принесли мне вместе с серебряной чашей. Эта чаша станет прекрасным подарком для Дзины. Возьми её, но не заглядывай внутрь. Ты можешь ослепнуть.
Варя осторожно взяла чашу. На сердце у неё было радостно. Вместе с отшельником, на его лодке, они направлялись в город, позабытый солнцем. Девочка знала, что как только Агру Бо отвезёт её, то сразу же отправится к Лайясс и удивит любимую волшебным подарком. В лучах солнца жемчужное ожерелье засияет звёздами, и они заживут очень счастливо. Хотела бы она увидеть, как это будет.
В поющих пещерах снова поселится тишина. Возможно, это место облюбуют сирены и, прячась в Голубом гроте, станут заманивать сладким пением заблудших моряков. Чем ближе подплывала лодка к берегу, тем сильнее хмурилось небо. Город, позабытый солнцем, неприветливо встречал волшебницу из морской легенды...
Небесный фонарь
Если бы не свет от слезы солнца, Варя легко бы потерялась в городе, куда привёз её отшельник. Невысокие дома, словно призраки, уныло смотрели на девочку в темноте и навевали страх. Яркие и тёплые лучи хаотично рассеивались из чаши по сторонам, попадали в одинокие окна и озаряли в них озадаченные и встревоженные лица. Вскоре улицы города были заполнены людьми, одна за другой скрипели и громко хлопали двери домов и вдогонку Варе долетали счастливые возгласы.
— Вы видели? Волшебница из солнечной легенды пришла в наш город и принесла с собой свет!
— Свет, свет, свет! Солнце простило нас, — раздавалось то тут, то там.
Жителям города очень хотелось увидеть загадочную незнакомку, но никто не решался догнать её или заговорить с ней. Варя помнила наставление Агру Бо. Что бы ни случилось, она не должна останавливаться, оборачиваться и разговаривать с кем-либо , пока не доберётся в замок правителя Аф Огдаша. Правитель покажет ей дорогу к Хранительнице Дзине.
Заметив из окна приближающийся огонёк, правитель Аф Огдаш выбежал к воротам и, не скрывая радостного волнения, поклонился чужеземной гостье. Чаша, из которой струился яркий свет, сразу же захватила его внимание.
— О, волшебница из солнечной легенды! Какое чудо привело тебя к нам? Мы уже долгое время живём во тьме и единственный источник света, который у нас есть — вон тот маленький фонарик. — Аф Огдаш показал рукой на высокую башню, на вершине которой тускло мерцал фонарь.
— Он не сравнится с мощью света, который дарит твоя чаша, — продолжил правитель. — Прошу тебя, подари эту чашу нашему городу. Мы научились ценить свет и попробуем заслужить прощение у солнца добрыми делами.
Не колеблясь, Варя протянула Аф Огдашу серебряную чашу.
— В этой чаше застывшая слеза солнца, — объяснила она. — Мне нужно попасть к Хранительнице Дзине. Отшельник Агру Бо сказал, что вы сможете мне помочь.
Аф Огдаш с трепетом принял подарок, и вскоре чаша уже сияла над городом.
— К Хранительнице Дзине можно пожаловать только с удивительными светлыми дарами, — сказал правитель гостье и спустя время его слуги принесли кованый фонарь, мягкое свечение которого раскрашивало воздух в таинственный розовый цвет.
— Это небесный фонарь. Он освещает небо и всегда поможет найти то, что потерял. Возьми его в подарок для той, к кому направляешься. Фуфи- Юфи проведёт тебя за черту города. Найди местного сторожа Гбаро. Он покажет тебе, куда идти дальше.
Откуда ни возьмись у ног Вари появился пушистый белый кот. Он взглянул на девочку и, вильнув хвостом, показал следовать за ним. Фуфи- Юфи весь светился от важности. Волшебницу из солнечной легенды ему провожать ещё не приходилось.
Город, позабытый солнцем, преображался на глазах. На его тесных и узких улочках ликовали люди. По иронии судьбы, слеза солнца теперь согревала их замёрзшие сердца, холодную землю и дома, а также дарила надежду для добрых и светлых перемен.
Крайцев Валера
|
| |
| |
•Новые сообщения ·
Правила
•Поиск•]
Традиции Галактического Ковчега тут!
.
.
.
..
