Холодным октябрьским утром порог нашей квартиры переступил мой двоюродный дядя. Одетый в длинный бежевый макинтош с блестящими чёрными пуговицами, он стоял в дверях и тяжело дышал. Его очки в толстой пластмассовой оправе сползли на кончик носа, а тёмно-синяя фетровая шляпа была сильно побита ливнем.

Мама сказала, что он погостит у нас совсем недолго. Отец был настроен менее оптимистично, и на мой вопрос о дяде он лишь недовольно буркнул, что тот будет торчать здесь до скончания своих дней.

Прошло около двух недель. Дядя редко выходил из отведённой ему комнаты, ссылаясь на постоянное недомогание. Всё произошло утром в воскресенье. В этот день я хотел выспаться. Около десяти часов в мою комнату зашла мама и стала что-то искать в бельевом шкафу. Я открыл глаза и спросил у неё, в чём дело. Она была растерянной, моё ранее пробуждение (по выходным я крепко спал до полудня, потому что на неделе много занимался до поздней ночи, готовясь к поступлению в университет грядущим летом) и этот простой, на первый взгляд, вопрос ввергли её в смятение.

– Будь в своей комнате и не выходи. Дядя Коля умер.

Ледяной пот окатил мою спину, а сердце провалилось куда-то в область кишечника. Случилось то, чего я боялся все свои сознательные годы. В нашем доме покойник. Я присел на край кровати, опустив ноги на ледяной, продуваемый осенним сквозняком пол. На этом мои силы закончились, я не мог более сделать ни шага, ни малейшего движения. Мною овладел насилующий душу страх...

Перевод с английского и вступление Александра Васина.

Знаменитый американский писатель Оливер Уэнделл Холмс (1809–1894), один из разносторонне эрудированных людей своего времени, у себя на родине известен также как блестящий врач и видный учёный-физиолог, автор серьёзного научного труда об исследовании причин родильной горячки и изобретатель термина «анестезия». Свою литературную деятельность он начал ещё в студенческие годы, написав, в частности, патриотическое стихотворение «Старый фрегат», в котором выступил в защиту прославленного военного корабля «Конститьюшен», требуя сохранить его как национальную реликвию. Несмотря на то, что это стихотворение принесло молодому поэту успех и широкую известность, в дальнейшем Холмс почти отходит от творчества и выступает в печати лишь от случая к случаю.

Тем не менее, в американской литературе он был и остаётся одним из самых известных и почитаемых авторов XIX века. По происхождению, воспитанию, образованию, стилю жизни Холмса относят к числу бостонской интеллектуальной элиты (т. н. поэтов-«браминов»), куда входили наиболее уважаемые и всеми любимые литературные метры США, такие как Г. У. Лонгфелло, Д. Р. Лоуэлл, Р. У. Эмерсон. Существует даже мнение, что именно он послужил прототипом своего знаменитого однофамильца – сыщика-любителя с Бейкер-стрит из произведений А. Конан Дойла.

У нас в стране О. У. Холмс известен в основном как поэт гражданского и философского звучания. Но в его многоцветной поэтической палитре много также и шуточных стихов, и остроумных посвящений «по случаю» (как, например, его знаменитое «Пацаны», написанное в честь 30-летия встречи выпускников Гарвардского университета и обращённое к его друзьям-однокурсникам), и гротескных баллад, и афоризмов, и анекдотов.

В своей небольшой подборке я попытался представить именно эту сторону творчества О. У. Холмса, показать его в первую очередь как поэта-юмориста, мастера острот и парадоксов. Надеюсь, мне это удалось…

...«В таких произведениях, которые предложены школьникам для изучения, как «О любви» Чехова [«Куст сирени» Куприна на следующий день после публикации был вычеркнут] и «Кавказ» Бунина, воспевается свободная любовь. В одном случае обманутый муж убивает себя, в другом – адюльтер кончается ничем. «Эти яркие художественные образы – это мина замедленного действия для наших детей, – сказал отец Артемий. – Наша Комиссия должна обратиться с предложениями в Департамент образования»».

Человек ничего не понял в рассказах.

Почему?

Потому что религия издавна связала себя с моралью и выставляет себя защитницей морали, а протоиерей (верующий он на самом деле или нет – не важно) выступает от имени церкви, представляющей религию. Моралей же – столько, сколько типов идеалов. А тех что-то около семи: мораль долга, мораль счастья, мораль пользы и т. д. Один из самых необычных типов – мораль сверхчеловеков-ницшеанцев. Искусство же, неприкладное (и ничто, кроме него, этого не умеет), призвано испытывать сокровенное мироотношение человека. Испытание же – совсем не мораль.

Нет, есть, были целые эпохи в неприкладном искусстве, когда испытательная функция искусства давилась. В литературе они называются теперь религиозно-риторическая и светски-риторическая эпохи. Они, в общем, кончились к концу XVIII – началу XIX веков. Правда, не без некоторого рецидива в советские времена. Испытательная функция в те эпохи лишь изредка пробивалась.

Так что, из-за справедливой притягательности теперь советского времени (оно больше соответствует ментальности россиян, традиционалистской в пику прогрессистской, западной) надо возвращаться в прежние эпохи? Разве мыслим только религиозный традиционализм? Разве не может быть традиционализма безрелигиозного? (С ИГИЛ, вон, прекрасно боремся.)

Надо воспользоваться тем, что церковь отделена от государства, и не допустить её влияния на школьное образование.