...Иногда я думаю – как отделить интеллигента от образованца? В чём разница?...   

Кодекс чести русского интеллигента известен: «Всегда быть на стороне слабого. Видеть в ужасах происходящего свою вину. Сочувствовать и помогать простым людям. Бояться внутренней лжи и лицемерия»...

Но прошло время и романтизм интеллигенции сменился на цинизм образованцев, когда неуважение и неприятие чести превратилось в право на бесчестие. «Имеем право на подлость и бесчестие» – как бы повторяют образованцы слова героев Достоевского. Но, совершая преступление, начисто отрицают наказание за него. «Подумаешь, старушку убили! – слышатся их наглые заявления, – так ей и надо!».

Интеллигенция всегда работала на благо народа. Чиновники – на благо государства. Это противоречие породило революцию. Интеллигент превратился в образованца, когда стал чиновником. Эгоизм толкает интеллигенцию к перерождению и отделяя от народа, заставляет его презирать...

...Отправляясь первый раз в Донбасс, Илья в значительной степени задавался вопросами, которыми особенно не заморачивались другие ополченцы, особенно пришлые и идейные. Для них всё было ясно: на святое дело идём, братцы, на защиту Руси, русского народа, от фашистов и зверей. Их убеждал в этом каждый обстрел, каждая смерть, каждое попадание.

Его же взгляды, которые Илья отнюдь не хотел подвергать сомнению, в значительной степени оказались поколеблены ещё Крымом. Как Крым по принципу домино вызвал Донбасс, так и Илья после командировки на полуостров оказался на востоке Украины. Но он помнил лицо украинского майора, до последнего не сдававшего свою часть, он помнил, что в Симферополе ловил на себе не только ликующие, но и презрительные, а то и полные ненависти взгляды, и это вынудило его задуматься: а так ли справедливо то, что мы делаем? Неужели прав тот псих-журналист, писавший все эти гадости в «Фейсбуке»?

И Илья попал на Донбасс в расчёте опровергнуть такие рассуждения, он хотел найти на стороне ополченцев справедливость, благородство и цели, за которые стоило воевать, он стремился отыскать доказательства зверств украинской стороны, чтобы оправдать для себя эту бойню, убедиться в справедливости содеянного его родным государством, которое ну никак не может так ошибаться.

Ничего этого Илья не нашёл. Он нашел обыкновенных людей. Обыкновенных людей, которым дали автомат и научили убивать. Илья не видел ни справедливости, ни высоких целей, ради которых стоило бы это делать, и сам взял в руки оружие только потому, что он уже приехал сюда и не мог развернуться и послать всё это к чёрту, а когда он взял в руки оружие, он начал стрелять, потому что только так мог выжить. Вот и вся цель, вот и всё, что он понял...

...А в девяносто первом году, когда я был уже студентом первого курса юридического факультета, рухнул Советский Союз.

В тот декабрьский день отец пришёл с работы непривычно возбуждённым. Я, как обычно, приготовил заранее ужин, расставил тарелки и поджарил хлеб для него, но он не притронулся к еде, сидел, склонясь над «Независимой газетой», и повторял:

– Всё кончено... Всё кончено...

Глядел, презрительно искривив рот, на фотографию троицы, подписывающей в Беловежской пуще развал страны, и бормотал:

– Сволочи... Жлобьё...

Вытер слёзы, поднял на меня глаза и тихо сказал:

– Помнишь, Владик, вот это?

«Лукоморья больше нет, от дубов простыл и след.
Дуб годится на паркет, – так ведь нет:
Выходили из избы здоровенные жлобы,
Порубили те дубы на гробы...» 

– Порубили дубы на пятнадцать гробов и назвали их «независимыми республиками», – промолвил отец, скомкал газету, побрёл в спальню и закрыл за собою дверь...

«...– Вы сказали «аскеза»? – в его фаюмских глазах вспыхивают огоньки любопытства. – Позвольте спросить, как вам это видится?

Я объясняю, «как мне это видится»: узкая кровать с панцирной сеткой, солдатское одеяло, стол, стул, оловянная миска и кружка, пачка писчей бумаги и чем писать. И разумется, полная изоляция от внешнего мира. Всё.

– Мы поняли, – кивает он, – строгий режим и надзирающая сила, которая не позволит вам сбиться с курса, пока вы не достигнете конечного результата.

– Да, – сознаюсь я.

Он разворачивается в кресле, склоняется к своему напарнику, похожему на канцелярского делопроизводителя:

– Работаем вариант «лагерной шарашки».

И мы подписываем договор, радикально меняющий  мою жизнь...»

_________________________________________

Человек отказывается от свободы и становится добровольным узником, чтобы завершить некий труд, чрезвычайно для него важный.

Чем закончится эксперимент?