...Если заботы о родственниках, нации и государстве характеризуют поведение человека как поведение нравственное, то как можно не согласиться с тем, что Гитлер – более нравственная личность, чем Христос? С позиции традиционной морали нравственный подвиг господина Гитлера не имеет аналогов в истории: в прежние времена ещё никому не удавалось поставить благо общества на один уровень с благом Бога.

  Позволю себе напомнить, что Гитлер – это именно тот человек, которому удалось завершить объединение германских земель в единое централизованное государство. Кроме того: он добровольно пошёл служить в армию, отличился, был награждён за храбрость. Он оказался у власти без насилия /во всяком случае, не устраивая государственного переворота, придерживаясь буквы закона/ – волеизъявлением немецкого народа. Он покончил с безработицей, стабилизировал марку, активизировал работу торговли, промышленности и всего хозяйства в целом. Он ратовал за государственное послушание, исполнение законов и традиций. Вся его деятельность была направлена во благо немецкого народа и Германии. Разве, с позиции общественного мнения, этот человек не достоин восхищения?

  А что мы имеем в случае с Христом? Или это не Он говорил, что не нужно соблюдать традиций – делать обрезание и чтить субботу? Или это не Он говорил, что Отца Небесного нужно почитать больше, чем отца телесного и собственную семью? Или это не Он говорил, что перед Богом все равны – и эллины, и иудеи? Вся Его деятельность – есть деятельность для общечеловеческого блага /скажем так, хотя это и не совсем верно/, а не только для блага иудеев. Именно поэтому в Нём и не признали Мессию: вера предполагает избранность...

...Веня больше дружил с Андрюхой. Они с ним жили в одном доме. А ещё они вместе любили подниматься на крышу, на чердак, который играл особую роль в их жизни. В этом доме был огромный чердак – целая улица с перегородками, пустынными помещениями, лесенками. А ещё он напоминал палубу с множеством трапов… Палубу эдакого корабля из резервов детского воображения, напичканного удивительными образами, из бедного опыта глаз, никогда не видевших на самом деле ни моря, ни кораблей, ни белых палуб.

Вот почему притягивал бетонный чердак с его пыльными лесенками – с крыши открывался океан родного города, разделённого на множества морей, на куски суши – асфальтовые и зелёные. На волнах этих странных городских морей блестели огни светофоров, а по тёмным глубинам, светя фонариками, плыли корабли машин.

Но поднявшись на чердак, проходя мимо его пустых каменных ящиков по бетонному полу, от которого тянуло холодом, пахло кошками и мышами, ребята потеряли ощущение моря и корабля. Катились клочки бумаги, гонимые ветром, её шуршание наполняло неожиданной тревогой. Казалось, слышался шум шагов, потом он затихал, когда они останавливались; стоило им двинуться, он снова возникал.

Веня с Андрюхой прошли ещё десяток шагов, снова было безмятежно тихо, над ними в квадратном проёме чердака высвечивало холодноватое небо.

– А ну стоять! – раздался голос из темноты, из серых бетонных отсеков, усиливших его звук и придавших ему непреклонность железа...

...То, что дёшево, считай дорогим, что дорого – дешёвым;

Так тебя в этом не достанет ни жадный, ни нахальный

                     *   *   *

Оставь страх покойникам; ибо глупо всю дорогу,

Пока боишься смерти, упускать радости жизни

                     *   *   *

Не благами даётся репутация, но нравами

                     *   *   *

Вялости бегите, которую приносит жизненная расслабленность;

Ибо когда дух прохлаждается, бездеятельность пожирает тело

                     *   *   *

Не бойся слов разгневанной супруги;

Ибо когда женщина плачет, она слезами замысливает западню

                     *   *   *

Не ставь высоко богатства, если хочешь быть здоровым душевно;

Ибо кто их добился, всегда нищенствуют богатыми

                     *   *   *

Когда и погрешишь, сам себя тут же и побрани;

Если раны врачуешь, скорбь она сама и лекарство же от скорби...

...Он улыбнулся.

– Что же до вашего вопроса: я писал, и много, – продолжал он. – Пишу по сей день; но, как мне представляется, пишу в стол. Знаете, я не предлагал свои вещи к публикации. По-видимому, я совершенно лишён литературного честолюбия, но это так. Мне представляется, что творчество, способность к нему – это не средство обретения известности и славы, не средство прокормиться… Это дар, который мы просто обязаны реализовать: написать, сочинить, придумать, изобрести… Возможно, ближе к окончанию своей жизни я и начну пытаться опубликовать что-то из написанного, пытаться поделиться этим; многие говорят, и справедливо, что именно страх смерти побуждает нас реализоваться в текстах, в книгах, оставить после себя строчки, страницы… Возможно: пока же я делюсь собою, своими мыслями только с бумагой; похоже, этого мне и довольно…

– Вы и впрямь нечестолюбивы, – заметил я. – А на мой вкус, отсутствие честолюбия в человеке творческом недопустимо – как, впрочем, и в любом другом. Подумайте: может, именно ваших слов и ждут? Может, именно ваши тексты призваны сделать кого-то лучше, чище, мудрее? А может, вами движет не отсутствие честолюбия, а боязнь быть непризнанным? Отвергнутым? Потерпеть неудачу у издателя? У читателей? Быть может, вы не верите в себя?

Я говорил возбуждённо, быть может, чуть более горячо, чем следовало. Он слушал, не перебивая.

– Неужели вы не видите несправедливости? – продолжал я. – Неужели вас не смущает, не ранит то обстоятельство, что публикуются бездарности, что книжные лавки и магазины завалены макулатурой? Люди, которые не имеют ни таланта, ни малейших способностей, но имеют наглость – да, не побоюсь этого слова – и величайшее самомнение, чтобы просто начать писать… любую ерунду, любой набор букв, лишь бы присутствовали существительные и глаголы: «Он пошёл», «она сказала», «он засмеялся», «они умерли»… И вот на фоне этой всепоглощающей бездарности – люди глубокого ума, тонкой души, подобные вам, остаются неуслышанными, незамеченными, не публикуются, не разделяют с нами свой мир… неужели вас это не ранит? Не злит? Проклятье, даже я испытываю досаду, хотя ситуация не относится ко мне прямо… Как же, должно быть, досадно и обидно вам!..