...Потом началась война, и про мой день рождения никто не вспомнил. Все нервничали и говорили про какую-то эвакуацию. «Не обижайся, сынок, – сказал отец, – не до подарков…» – и ушел навсегда, перепоясанный скрипящими ремнями. Дядя Саша так быстро засобирался к себе в Красноярск, что забыл у нас некоторые свои вещи. Его малахитовый «Паркер» так и остался стоять в стеклянном стаканчике для карандашей на зеленом сукне письменного стола.

«Не трогай ручку, Сашенька, ладно? Всё-таки, это чужая вещь. Он, когда вернется – заберет!» – сказала мне мама. Он не вернулся. Александр Бармин погиб уже осенью 41-го. В письме, которое мама получила от тети Лены, его жены, сообщалось, что он отправился на фронт военным корреспондентом. А через месяц пришла похоронка на папу – мы остались одни.

Мама не поехала в эвакуацию, каким-то образом мы остались в Ленинграде, и она стала работать на заводе. Там делали снаряды для фронта. Зимой 42-го туда приняли и меня. На мамино место. Она умерла в конце февраля – несмотря на её рабочий паек, у неё не хватило сил пережить столько горя – гибель мужа, брата, непрекращающиеся артобстрелы, холод и голод первой страшной зимы ленинградской блокады.

Я завернул мою маму в старенькое одеяло и отвез на санках невесомое тельце во двор больницы Куйбышева. Вернувшись в пустую квартиру, я сел за зеленый стол и открыл тонкую тетрадку. Слезы капали на чистую страницу, я плакал и никак не мог придумать название своей будущей книги...

...Сталина не впервые нахваливают за проект «автономизации» – желание объединить советские народы в одну Россию. Только забывают добавить, что именно Сталин отсоединил от России Казахстан, Киргизию, Таджикистан и Молдавию. Между тем один лишь Казахстан – гигантская территория, во-вторых, казахи никогда раньше не имели государственности. Также именно при Сталине от России отошли значительная часть современных Украины и Белоруссии.

На протяжении всего сталинского периода Россия непрерывно уменьшалась и потеряла примерно одну седьмую территории. Остаётся только удивляться, что именно Сталин вспоминается сейчас как главный радетель России среди советских руководителей. Ещё парочка таких радетелей, и от России не останется вообще ничего.

Хрущёва ругают за отданный Крым. Сталин отдал неизмеримо больше, и вернуть это гораздо труднее, чем Крым – если вообще возможно вернуть.

При этом Ленина критикуют за желание дать статус союзных республик ряду кавказских народов. Ну так вспомним Чечню. Не было бы чеченских войн, отпади она от России при распаде Союза. А с Казахстаном, Киргизией и Молдавией войны бы не было – именно они были самыми русифицированными из неславянских республик Союза.

Чечню да Кабардино-Балкарию Россия сохранила, Казахстана, Киргизии, Молдавии и восточных Украины с Белоруссией лишилась. Кто-то, может, благодарен за это Иосифу Виссарионовичу. Только не я.

Сталин не просто урезал РСФСР – он вычленил именно те территории, что менее всего следовало бы вычленять...

...Артур: Обмануть её доверье? Подло, низко и бесчестно!..

Королевский казначей: Эт-то что за суеверья?! И откуда, интересно, ты набрался слов помпезных?! Не отворачивай лица! Послушай старого отца! Мир, мой сын, устроен так, что слова – они пустяк. Главное – ты сделай дело. С делом дело – не тяни. Помни, что места под солнцем раздают всегда в тени! Не молчи, коль обижают, – ты ж не топором отёсан! – смазку щедро получают лишь скрипящие колёса…

Артур: Но, отец, а как же – чувства? И любовь моя к Тринити?

Королевский казначей: Ах, сударь, сударь, как же вы меня смешите! Ну, что такое эти ваши чувства? Бездельная, сказать по правде, штука. По чувствам жить – нехитрая наука, вот жить бесчувственно – искусство! С таким подходом, сын, и совести ожоги тебе отныне будут нипочём. Смотри, кирпич твердеет, обжигаясь. Желаешь твёрдым быть – прикинься кирпичом! Карьеру делай, плюнь на совести упрёки, да без оглядки – только вверх иди! И ты увидишь: все пути-дороги открыты будут…

Артур: Что же – впереди?

Королевский казначей: Жизнь! Это лестница, а мы на ней – лишь тени, и пусть в нас равенства желанье говорит, но уравняться, сын мой, мы согласны только с теми, кто выше нас на лестнице стоит! Не совесть нас прокормит, не любовь, не чувства, и не честь, – а только локти, зубы, лесть… Скажи, кто лестью не сражён хоть раз? Пусть лесть – лишь сборник тусклых врак, когда дурак похвалит нас – для нас он вовсе не дурак! Нужна, нужна большая лесть! Ну, и талант поближе к Телу сесть. Всё понял?

Артур: Понял. Сделаю, как надо. Сейчас же на коня – и в замок поскачу! Прочь, совести ненужные преграды!.. Лечу, лечу, лечу!..

Артур убегает.

Королевский казначей (кричит ему вслед): Всё верно сделаешь, сынок, – озолочу! Отбрось сомненья, слёзы, самоедство! Но коль не справишься – оставлю без наследства!

Королевский казначей: (в зал): Понятливым мальчишка оказался… Я думал, уговаривать придётся, а тут, гляди-ка, – сразу всё сообразил! Так быстро от Тринити отказался! А может, он любовь – вообразил? Игра страстей ему неведома отныне. Он будет жить не сердцем, но умом. Ну что ж, теперь себя я вижу в сыне. И все свои огрехи вижу в нём…. Как часто мы от гнева бесимся, что отпрыскам не впрок родителей наука… Ну, ничего! Даст Бог, ещё утешимся: и сыновьям потреплют нервы наши внуки… Но что наделал я! Безумец! Сына – лишил я чувств, и никогда не будет он с собой в ладу! Мне нет прощенья – трижды грешен я отныне, мне вечным пламенем гореть теперь в аду!.. А впрочем, что я? Всё не так уж плохо. Артур здоров и скачет на коне. Вот дело сделает, окрутит деревенскую дурёху, – и вновь вернётся сын домой, ко мне. Любовь… Любовь – всего лишь только слово, на нём не выстроить богатого дворца. Жить можно без любви, – что тут такого для воина, мужчины, удальца?.. Прости, сынок… Ты думаешь, все страсти победил, и не осталось от любви и пыли? А может, ты и вовсе не любил? А вдруг не ты силён, но – страсти слабы были?.. Эх, человек! Ты существо такое: тебе всё мало, подавай весь мир! Ты хочешь то, и это, и другое, и сам себе верховный ты кумир… А что на деле? Так себе, букашка. Неведомо, откуда и куда… В голландской накрахмаленной рубашке, и в шкуре, и без шкуры иногда… И каждый, кто сегодня дышит, на Бога уповает, что за нас Он всё решит. Ответь, Господь… А Он – не слышит. И – дальше по делам спешит…

Существует загадка о поиске «четвёртого слова», оканчивающегося на -со. По мнению наших филологов, эта задача не имеет решения. Считается, что кроме трёх всем известных – мясо, просо, колесо – четвёртого такого слова в русском языке не существует. Филологи знают, что говорят. По крайней мере, достаточно просто посмотреть в «Обратном словаре». И всё же, для пущей надёжности мы решили провести собственное расследование, которое, однако, дало весьма неожиданные результаты.

Оказалось, например, что сама лингвистическая задача «О четвёртом слове» поставлена неверно. Именно эта неточность формулировки и сыграла злую шутку с моим тёской, одним из любимейших интеллектуалов-знатоков Фёдором Двинятиным. Ведь неправильный вопрос имеет своё, так сказать, моральное право и на неправильный ответ. А то и на всякие его интерпретации.

Кроме того, вдруг обнаружилась латентная готовность языковедов утверждать, что такие слова, как «пальто», «кофе», «крупье»… тоже не является русскими. Которые тоже были заимствованы из иностранных языков. И их много. Вытекает это из того, что серсо, несмотря на его постоянную прописку в больших русских словарях, признано специалистами не русским словом, а сугубо иностранным. Учёные-филологи, оказывается, готовы даже подписываться под подобными утверждениями, выдавать на руки справки, заверенные печатью Института русского языка.

Поэтому у нас возник вопрос к филологам: а что тогда можно считать русским? Какие слова в русских словарях – русские? Ведь если покопаться в этимологиях, то окажется, что около 99% даже так называемой базисной лексики нашего языка, не говоря уже о культурной, окажется чужеродной. Или, как сейчас стало модно говорить, – не является исконно русской. И, кстати, мы это уже показали в статье «Шах и мат русской филологии…», где на сотню с лихом обиходных (базисных) слов не пришлось ни одного русского! Все, как на подбор, родились в явно более древних нерусских культурах...

А младшего лейтенанта Евгения Скворцова убило в первом же бою. В августе сорок второго. Недалеко от деревеньки со смешным названием Кузькино.

– Ну, мы тут фрицам пока-а-ажем кузькину мать, итит их… – не весело проматерился худющий пожилой старшина. – В качель… Окапываться всем… Живо…

Через три дня на Кузькино попёрли.

Женька Скворцов, услышав ноющий вой «лапотников», взвёл свой воронёный тэтэшник и, выпучив губы, аккуратно утёр большим пальцем правой руки рдяные кубари на лацканах новёхонькой, но чёрной от летнего пота гимнастёрки.

Облизал засохшие губы.

Чуть высунул голову над бруствером окопа.

И тут же, в метрах двадцати, несколько раз оглушительно громыхнуло.

Зазубренный раскалённый осколок бомбы пробил Женьке переносицу, с хрустом вышел из затылка и вонзился в глинистую стенку окопа.

«Лапотники» заходили ещё пять раз.

Одна из бомб разорвалась совсем рядом с Женькой, и безжизненное тело накрыло жаркой землёй, горящими корнями деревьев и камнями.

Через год Кузькино отбили. Вернее – то, что осталось от деревеньки с тридцатью дворами: две обгорелые печные трубы и колодец-журавль.

– Ишь ты… – удивлялись новые бойцы. – Домишки сравняло… А журавлик-то – целёхонький… Водица, правда, ржавая… От войны, видать…

Убитый Женька много раз пробовал шевелиться...

...А за дверью спальни шептались и вздыхали. Он присел на край стула в гостиной, положил шило на стол и стал ждать своего часа. Входить в разгар событий было стыдновато. Повертел в руках банку с пивом и вернул обратно в карман. Потом слушал, как скрипит кровать, как тикают часы, как идёт жизнь. Потом всё-таки выпил полбанки пива. Хотел допить до дна, но увидел в открытом настежь окне Бога. Бог погрозил с небосвода пальцем. Гнилозубов потупился, виновато вздохнул, перекрестился и взглянул Богу в глаза. Бог улыбнулся и превратился в лето. У лета были крылья ворон, беззаботность воробьёв и радость свободы. И вдруг – чудо. Стало Гнилозубову на душе спокойно и так хорошо, что захотелось оторваться от земли, полететь на небеса и полюбить всех людей такими, какие они есть. Все жизненные передряги, что волновали его, показались размером с дождевого червяка.

И стали возникать в его голове такие мысли. Вот эти люди, там, за стеной, они хотят любить друг друга. Это их право на свободу. Так почему я должен нарушать эту волю свободных людей? Кто я такой, чтобы вмешиваться в чужие судьбы?

Он посмотрел на шило, взял и спрятал в один из пяти карманов. «Ах, шалун, ах, Мойдодыр!» – сказали за стеной голосом жены. И через пять минут дверь распахнулась, это госпожа Гнилозубова с Жабой-Молью решили пойти на кухню попить чая с бубликами и с коньяком. Они были абсолютно голые, а оттого родные и понятные каждому нормальному человеку, не только незваному зрителю с шилом в кармане. А ещё были они довольны всем на свете, кроме единственного. Того, что увидели перед собой в гостиной за круглым столом...