…Роман разорвал конверт, извлек из него сложенный вдвое тетрадный листок и, с трудом фокусируя взгляд на маленьких прыгающих буквах, написанных чьей-то резвой рукой, начал читать, шевеля губами. В процессе чтения лицо его приобрело вдруг выражение самого глупого и отчаянного изумления. Стоя на лестничной площадке, Роман сдвинул на ухо безобразную, растянутую вязаную шапку и почесал заскорузлым пальцем свою косматую репу. И чесал ее довольно долго, пока от этого занятия его не отвлек звук, напоминающий негромкое бульканье. Сизый, видимо, уже не надеясь попасть в квартиру, расположился на ступеньках и теперь беспечно похрапывал, разинув пасть и выводя носоглоткой сиплые булькающие рулады. Стоя у двери, Роман вновь и вновь перечитывал послание, фыркая и встряхивая головой. Он прочел следующее:

«Доброе утро, мой кареглазый принц! Ты меня, наверное, не знаешь, но это не важно. Зато я тебя знаю, ты – моя маленькая светлая мечта. Я знаю, что ты добрый и милый, и когда вижу тебя на улице и смотрю на тебя, то знаю точно – это именно так. Ты и в самом деле хороший, просто никогда об этом не задумывался, поэтому не знаешь себе цены. Я думаю о тебе часто. Извини за глупое письмо, просто очень захотелось сказать тебе что-нибудь хорошее, ведь сегодня такой замечательный, солнечный день».

Незнакомка…

...Созвали казаки Раду. Многие выговорились. Всё решали: куда лучше податься – то ли шляхте покориться, то ли султану?

Взял слово и Хмельницкий.

– Не счесть нас, други, и все за свободу головы готовы сложить. Но сейчас на кону ставка, какой не бывало – вольность Украины. Вы меня знаете: я с саблей как с женой в обнимку сплю. С кем только ни воевал – никогда от боя не отлынивал: и янычар побеждал, и «крылатую конницу» польскую – драгун-гонял, и полки стрелецкие разбивал.

Но вот Вы гадаете – к кому пойти? Так я скажу: под корону Речи Посполитой попадём – скольких из нас костер ждёт? Сколько славных Лыцарей украинских за победы прокляты лукавыми ксёндзами, папскими слугами, которые только и ждут, чтобы поработить нас и на пытку и казнь мучительную отправить. Так не станем целовать «на верность» перчатку королевскую. Но и к туфле Великой Порты на коленях не поползём. Вот какую хулу нам из Стамбула прислали. И Богдан зачитал послание: «Я, султан и владыка Блистательной Порты, брат Солнца и Луны, внук и наместник Бога на земле, властелин царств Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, Великого и Малого Египта, царь над царями, властитель над властителями, несравненный рыцарь, никем непобедимый воин, владетель древа жизни, неотступный хранитель гроба Иисуса Христа, попечитель самого Бога, надежда и утешитель мусульман, устрашитель и великий защитник христиан, повелеваю вам, запорожские казаки, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и меня вашими нападками не заставлять беспокоиться».

Да только, братья, думаю всё будет поганее и страшнее. Нас султан, видно, побаивается, а вот Леопольду в Вену написал он так: «Я решил, не теряя времени, сделать с Германской империей то, что мне угодно: оставить память о моём ужасном мече. Мне будет угодно установить мою религию и преследовать твоего распятого бога. В соответствии со своей волей и удовольствием я запашу твоих священников и обнажу груди твоих женщин для пастей собак и других зверей. Султан Мухаммед IV».

Зная коварство и жестокость османов, и нам такое грозит… А пойдём лучше за защитой, помогой и крепостью к единоверцам православным – поклонимся Москве и заключим русичей в братские объятья...

...Деметрий вырвал клинок из левого плеча рухнувшего на песок противника, и из раны фонтаном брызнула кровь. Тело выгнулось на песке, умирающий захрипел, на его губах выступила пена, и он неотрывно смотрел на меч, который Деметрий медленно поднимал над головой. Глядя вниз, и поднимая меч, Деметрий не только слышал, но чувствовал кожей пульсирующий, нарастающий рёв, льющийся со всех сторон, и ставший оглушительным, когда остриё меча посмотрело в небо. Выждав несколько секунд, он вскинул голову и посмотрел на трибуны.

Я знаю, что вы мне покажете. Вы потребуете его смерти. Вы правы, моё стадо! ваш пастырь понимает вас, – действительно, сегодня никто из них, и этот в том числе, не заслужил жизни. Я убью и этого – для вас. Мне даже не надо смотреть на ваши кулаки. Вы приговариваете его к смерти. Давайте принесём жертву во имя нашей общей веры…

Но когда в вас проснётся хоть что-то человеческое – к вам придёт другой пастырь.

Когда вы покажете себя людьми, настоящими людьми способными наслаждаться не болью, смертью и кровью, а словом… Когда вашим богом будет настоящее, красивое, живое человеческое слово – тогда у вас будет другой пастух.

Он идёт за мной. Мой младший брат Анней умеет сочинять стихи. Когда он их читает, замолкают птицы. Он умеет разговаривать так, что сердце поёт, и на глазах выступают слёзы. Приготовьте ему путь. Вы почитаете меня как воина, но я недостоин развязать ремни на его сандалиях, – потому что он поэт. Я проливаю для вас кровь, а он возвысит ваш дух. Слушая его, вы или прорастёте пшеницей, или сгорите как солома… О боги! Пусть эти люди доживут до того дня, когда их пастырями будут не воины, а поэты!

И он с дикой силой и яростью опустил меч вниз...

...Она на лавочке сидела, читала книжку. Луч сквозь кроны сосен ей падал на макушку. Что за книгу она читает? – подумал я. И нимбом волосы её светились. Я медленней пошёл, стараясь рассмотреть её получше, но так, чтобы не заметила она.

Тонкой шеи подъём высокий, за ухом пружинкой медной завиток волос, и на её коленях котом свернулось солнце.

Я замер. Голову она от книги подняла. И мне сказала:

– Привет.

– Привет, – ответил я, – чего читаешь?

– Так… – ответила она. Закрыла книгу, в сумку опустила, встала и впереди меня пошла к реке. Я шёл за ней. Всё это было странно; выглядело так, как будто тут, на этой вот скамейке она назначила свиданье мне, и я пришёл ко времени, не опоздав. Не зная про свиданье…

К реке спускались. По выжженным головкам трав, по одуванчикам, уже отцветшим, вела она раскинутые руки, и тысячи семян в ногах её кружились вихрем, точно у невесты шлейф венчальный за ней тянулся. По шлейфу этому за ней я шёл к воде.

Я был тогда стеснительный ужасно. Неуклюжий. Худой как щепка. Тела стеснялся своего, всего и всех. Подслеповато щурил на неё глаза.

Золотая рыбка бретельки без стесненья опустила, платье меж пяток крошечных скользнуло на песок, и быстро в воду она вошла.

Я разделся тоже...

Предлагаю рассмотреть смысл известной нам с детства сказочной метафоры «Курочка-Ряба». Первое, с чем мы ассоциируем слово «Ряба» – это прилагательное «рябая» в значении «пёстрая, полосатая», как «рябчик» (какой её все на картинках со снесённым золотым яичком и изображают)...

Однако давайте дополнительно наведём справки в эстонском (западно-чудском) словаре – поскольку чудской лексикон (на 90% схожий с лексиконом вепсским, ижорским, мерянским) лежит в основе великого множества слов, встречающихся в русских наречиях.

Для прилагательного «рябой» («пёстрый») и существительного «рябь» (напр., рябь на воде) – имеются родственные корни в эстонском языке:

riba [риба] – сущ. «полоса», прил. «полосатый», «пластинчатый»,

ribi [риби] – «ребро».

Однокоренными являются и русск. слово ребро, и англ. rib [риб] – «ребро», и англ. ribbon [риббн] – «полоса, лента», и, вероятно, ребристая рыбина, и дерево рябина (с листьями, напоминающими ребристый рыбий скелет), где окончание – NA (окончание падежа состояния в языках Уральской группы) – это ответ на вопрос «как», «в качестве чего», «какой». Это окончание, скорее всего, и послужило основой для образования славянских окончаний, образующих прилагательное: -НА, -НО, -НАЯ, -НОЕ, -НЫЙ...

Однако к «Курочке-Рябе», с большей вероятностью, относились вот какие слова из чудского лексикона...

...Чем отличается Родина от Отечества? Родина – это баба, которая не даёт денег мужику на водку. Отечество – это традиция, память, преемственность поколений в становлении истории и культуры. Так что когда вас призывают защищать Отечество, – посмотрите, где оно? Везде – Родина.

Вечность – это утешение для тех, кто не исчерпал время.

Жизнь настолько невероятна, что без ещё более невероятного объяснения её вынести невозможно.

Вы ещё хотите иметь? Значит, вы ещё не можете быть.

Самое страшное в России – это то, что свободный человек может по каким-то формальным признакам попасть под действие законов, установленных рабами для рабов.

В некоторых случаях лучше потерять связь с реальностью, чем идти на поводу у тех, кто присваивает себе право определять, что такое реальность.

Время от времени приходится слышать бессмысленное утверждение о победе рынка над искусством. Как самоорганизующаяся система, в которой выживает сильнейший смертный, может победить божественную идею о равенстве бессмертных?

Интересно, однозначных смыслов нет в русском языке или в умах тех, кто им пользуется?

Искусство – это творческий феномен, а не культурный. Поэтому оно должно всегда опережать культуру.

Я чувствую себя приговорённым к пожизненному бессмертию.

Я пишу картины и философские тексты. Мне никто не сказал, что я умный человек. Я отремонтировал железную дверь и мне сказали: «Какой ты умный». Если следовать этой логике, то любой слесарь умнее меня. Такова Россия.

«Мысль изречённая есть ложь...» Следовательно, и мысль о том, что мысль изреченная есть ложь, ложь.

Самое высокое назначение искусства – пробуждать идею бытия. Некоторые же считают, что оно существует только для того, чтобы пробуждать у них эмоции...