...Дедок повертелся еще минутку и, вытянув шею, начал заглядывать соседке в книжку. Картинок не было, текст мелкий. Дед огорченно вздохнул и нахохлился. Автобус жил своей жизнью. Пассажиры негромко переговаривались, кто-то читал, кто-то смотрел в окно, все сопровождал натужный вой мотора, шипение дверей и лязганье каких-то неведомых железок. Алексей поймал быстрый взгляд из-под ресниц и приосанился. Чуть втянул живот, шевельнул широкими плечами и одновременно отвел свой нахальный взгляд в сторону. В поле зрения попал дед со своей кошелкой. Теперь он как-то замедленно в ней рылся, опустив голову. Вот показалась странно белая рука, с небольшим алюминиевым цилиндриком. Соскальзывающими пальцами дед начал отворачивать крышечку. Увидев голубовато-белые ногти медленных рук, Алексей почувствовал знакомый холодок в животе. Уже приседая и пытаясь заглянуть деду в лицо, он знал, что увидит… закатившиеся глаза, белое лицо, тихое «кха-а…» слабого выдоха…

…придерживая безвольное тело за отвороты пиджака. Алексей взревел раненым медведем: «А ну, место освободили!!!! Человеку плохо!!! Быстрей, б…ь!!!!» Толпа послушалась мгновенно. Столько было ярости и силы в этом голосе, что середина прохода в автобусе опустела в секунду...

...В Иордании, при собственном населении порядка 7 млн. человек, сейчас около полутора миллионов сирийских беженцев, этнически им близких. Отношение к прибывшим более чем приветливое: местные считают сирийцев очень трудолюбивыми и законопослушными, работу предоставляют охотно, тем более что есть где приложить силы. Практически единственное неудобство из-за наплыва беженцев – стало несколько грязнее на улицах и вдоль дорог.

Самое интересное начинается дальше: все обсуждают российские действия в Сирии, причём крайне эмоционально. Мнения разные, но в основном положительные. Особый позитив испытывают русскоязычные арабы, либо учившиеся, либо долго жившие в России, либо на Украине или в Белоруссии, что равнозначно. Насчёт мнения сирийцев не всё так ровно. Один местный иорданец, совсем не владевший русским языком, заявил категорично: все сирийцы ненавидят Асада!

Категоричность всегда сомнительна (касается, кстати, не только ситуации на Ближнем Востоке), поэтому пришлось делать практически «опрос общественного мнения». Картина маслом получилась примерно такая...

Холмоуотс

«Что вы скажете об этом багровом зареве?».

Автор:

Саша Николаенко.

Источник изображения:

http://newlit.ru/

Пятого июля Погремушкиным прислали счёт за коммунальные платежи. Колька Погремушкин, глава семьи, достал его из почтового ящика, тут же прочитал и легкомысленно заржал.

– Смотри! – сказал он, ехидно-кисло ухмыляясь, и сунул бумажку супруге своей, Клане. – Совсем уже ох… – и произнёс грубое матерное слово, которое у них в семье давно уже никого не оскорбляло, потому что при детях Колька старался не материться, а Кланя к такому мужниному фольклору уже давно привыкла. Хотя в первые годы их совместной супружеской жизни лупила его по губам мокрой тряпкой.

Супруга привычно вытерла руки о фартук, взяла в руки бумажку и, прочитав, подняла на Кольку не понимающие его веселья глаза.

– И чего?

– Ничего! Ты тоже, что ли, такая же, как эти?.. – и повёл головой куда-то себе за спину, словно эти загадочные «эти» находились именно там, за его спиной.

– Какие «эти»? – на всякий случай обиделась Кланя. – Умный больно стал! Щас как врежу поварёшкой по лбу, сразу узнаешь, как обзываться! «Эти»…

– Вот, смотри! – не обиделся Колька (на Кланю было совершенно бесполезно обижаться. Она всё равно никаких выводов из этих обид не делала.) и ткнул пальцем в одну из строк. – «Лифт – шестьдесят один рубль». Ну? Поняла наконец?

– Нет, – растерялась супруга, эта совершенно удивительная в своей дремучей наивности и прямо-таки детской непосредственности женщина. – Какой лифт? Откуда у нас лифт-то?

– Об чём и речь! – торжествующе хмыкнул Колька. – О чём тебе здесь и толкую! Совсем обнаглели! Теперь ещё за лифт требуют!

– Может, это не наша жировка? – засомневалась Кланя. – Может, по ошибке сунули?

– Да какая ошибка! Вот адрес!

– А откуда у нас лифт-то, если его отродясь не было?

– А на дураков рассчитывают, – подумав, выдвинул наиболее логичную версию Колька. – Вдруг кто-нить и заплотит. От ведь гадость! Совсем людей за идиотов держат! Ну, ничего! Я разберусь! Им там никому мало не покажется!

– Коль… – попыталась урезонить его супруга, но...

...Раньше я не ценил часы, пропуская их мимо себя беззвучными стадами, а теперь один час стоит многого... Мы свободны в ожидании конечного безапелляционного вердикта, ставящего на нас печати. Как и было обещано – гробы разверзлись, и кости вернули плоть свою, разгребая землю худыми пальцами. Мириады душ надели костюмы, любуясь ими заново и возвращая уже потерянную привычку быть скованными. Это финишная черта забега цивилизации, это ожидание результатов в шестидесятиминутном волнении, кое всегда захватывает души при невозможности сделать решающий жест. Изумлённые глаза наполняют толпу, скопившуюся на земном шаре, и пытаются вместить в разуме скудного раба предречённую победу и вечное величие Творца, всходящего на трон судии. Что грядёт – не знает ни одна фибра в этом потоке, где полководцы понимают бренность гениальных побед, а проигравшие – глупость уныния поверженных от меча сильного. Все замрут в немом оцепенении спустя миг, и жар тел, поднимающийся к небесам, сдавит дыхание тисками меньшими, чем те, которым суждено разделить нас на два стада праведных и проклятых. Здравствуйте, величайшие поэты и мыслители, толкающие друг друга в давке конечного расчёта! Теперь основы устройства людского мира бесполезны, и впереди всех идей гордо держат головы рисунки детских рук, имеющие в хитром и абсурдном хаосе красок больше тайны и значимости, нежели фундамент словоблудия, желтеющий ныне синими чернилами на дешёвой бумаге прошлых веков. Падайте на колени пред жертвами рук ваших, молчаливые убийцы и безгласные палачи, пытаясь оставить тяжесть порока здесь, на засыпанной людом планете. Нет смысла сейчас тянуться к кумирам пропавшего света, ибо они не имеют жестокой власти уже ни над разумом толп, ни над телами их. Я склоняю голову перед замыслом Вездесущего, признавая ничтожность свою, но и в это мгновение протест бьётся во мне, призывая уйти от миропорядка в леса одиночества и мысли, продолжая ненавидеть и читать папирусы мудрости, периодически царапая на разлинованных листках собственные строки. Бояться движения и желать жить им – вот моя суть, наполняющая нутро тщеславного бунтаря. Но что она значит в последний час?..

...Резня была страшной…

Горячая чёрная кровь покрывала мёртвых и опьяняла живых…

Поднявшаяся буча скоро охватила почти весь лагерь. Каждый нашёл себе врага. Одни сводили старые счёты, другие обнаруживали затаённые обиды, третьи просто боролись за свою жизнь, иногда за чужую… Страшная резня… Ледовое побоище!.. Наверняка, как обычно бывает в подобных ситуациях, находились и такие, которые наносили смертельные удары, уже не видя в кровавом азарте, кто именно стоит перед ним – враг ли, товарищ ли, свой – чужой… Было уже не важно! Главное было вот что – либо ты его, либо он тебя!.. Бородино! В стороне оставалась только охрана. Солдаты открывали огонь только в тех редких случаях, когда кто-то из заключённых приближался к заборам или к административным зданиям.

Ох, и туго же нам пришлось. Очень туго. Поначалу особенно. К ворам, непонятно почему, примкнули бандеровцы. А последние, как известно, если заведутся – народ боевой. И дрались они тогда так, точно от этого зависело – быть «незалежной» их неньке Украине или не быть.

Я слышал, Беляев орал им:

– Уйдите, хлопцы, это не ваша война!

А хлопцы теснили нас, гады…

– Уйдите, ради Христа, не будите во мне зверя!

Но вольнолюбивые «браткы» с хмурым молчанием продолжали отсылать наших – одного за другим – к чертям за спичками.

– Ах, вы так! – задыхался Михал Андреич. – Ну держитесь, мать вашу за ногу! Фашистские прихвостни! Свиноеды проклятые!..

Тут ему проломили голову, и он умолк...