...Речистый Одиссей, Демосфен, с камешком во рту перекрикивающий шум морских волн, сладкозвучные сирены, Иоанн, прозванный Златоустом, медоточивая Шехерезада и сотканный из силлогизмов Цицерон являют собой легендарные примеры ораторского искусства. Мирослав Осокорь превзошел их всех. Для него речь была не искусством, а жизнью. Он мгновенно проникался собеседником, впитывая его мысли и чувства, как песок воду, отражая их, говорил с ним на одном языке. Схватывая речевые конструкции, подражая строю фраз, он одинаково легко находил общий язык с ребенком, стариком, женщиной, бредущими по этапу ссыльными, их пьяными конвоирами и, казалось, мог договориться с русалками и водяными. Доказывая, что язык выше слов, он, как святой Франциск, разговаривал с птицами и зверями. Но святым он не был. У него был дар, который не приносил пользы и который он не осознавал.

У деда зимой ныли зубы. Старик беспокойно ворочался, кряхтя, слезал с печи, надевая старые, прохудившиеся валенки, то и дело бегал на двор. А когда на минуту забылся, Мирослав, склонившись, зашептал ему на ухо неведомые заклятья.

И боль ушла.

Так Осокорь понял, что слово лечит.

Раз на глухой проселочной дороге его остановили двое. Угрюмо выпятив подбородки, они потребовали кошелек и молчание. Он показал им пустую корзину и заговорил. Тогда они пустили в ход ножи.

Друг против друга.

Так Осокорь понял, что слово убивает...

Александр Левковский: Вообще, нашим читателям было бы интересно услышать от вас развитие этой мысли о том, почему одному человеку дан писательский талант, а другой, не менее достойный и умный, лишён этого таланта начисто. Это ведь не то же самое, что наличие или отсутствие музыкального слуха, или таланта живописца, или инженерных способностей, не так ли? Мне в моей литературной практике часто встречались интеллигентные, начитанные, грамотные люди, способные написать блестящую статью или эссе на изысканном русском или английском, – но совершенно беспомощные в попытках создать художественное произведение, где надо выстраивать интересный сюжет, выписывать образы героев, нагнетать напряжение, рисовать тонкими штрихами атмосферу, доводить повествование до кульминации...

Это именно то, что называется, увы, – отсутствием писательского таланта.

Дина Рубина: Вы имеете в виду довольно распространённую драму. Она тем более значительна, когда человек не подозревает об отсутствии у себя оснований для творчества и усердно строчит и строчит. Вы спрашиваете – почему? Я отвечу вам...

Холмоуотс

«Похоже, друг мой, что на этот раз...».

Автор:

Саша Николаенко.

Источник изображения:

http://newlit.ru/

...Время шло, и услышал Господь моления родительские. С подозрением поглядывал я на большой живот матушки. Размышлял о своей горькой участи, о том, что будут неизвестного мне младенчика любить не меньше, чем меня, их кровиночку. Сердито наблюдал, как радуются мои родители появлению в нашем доме новорождённого. Понимал, что перестал я быть в центре внимания. Обдумывал, как вернуть себе преимущества единственного и ненаглядного первенца. И готовил змей в моей душе почву для преступления. Распалял сердце детское гневом нешуточным. И когда мне исполнилось шесть лет, приступил ко мне дьявол с искушением. И внушил мне придвинуть к плите стул и залезть на него. И вложил он в мои детские руки силу сильную, наклонил моими руками кастрюлю кипящую, опрокинул на пол, прямо на карапуза ползающего.

Оторвалась от дел хозяйственных маменька, полетела на шум птицей быстрою, потемнело в глазах её от увиденного, закричала в голос как раненая… И сбежал я в комнаты дальние, и сидел там, забившись под кроватями, и всё плакал и плакал без устали. И был в сердце моём страх огромнейший, но и было злорадство немалое. Сердце торжествовало победу тайную. «Я снова единственный!» – повторял нашёптывания змея лукавого.

И радовалась душа убитого мною младшего брата, возносимая Ангелом в рай.

Но спустя год омрачилось вновь моё существование. Послал Бог утешение тятьке с мамкой скорбящим. Разрешилась снова сынишкой матусенька, ненаглядным, таким желанным. И от счастья родители плакали, благодарственные молебны заказывали. И носил я в душе тучу тёмную, ревность злую, не перестающую. Наблюдал, как лелеяли братика мой папенька, моя маменька. И когда брату годик исполнился, приступил ко мне, восьмилетнему, дьявол с прежним искусом ужасающим. И послушался я аспида мерзкого, полюбил его речи коварные. И пришёл день чернее чёрного, когда я, как змей ласковый, согласился нянчить последыша. «Посмотри за ним, сынушка, чуточку, поиграй с ним, не дай расплакаться. А я скоренько, на минуточку, в магазин за хлебом сбегаю»...

...Анжела поднялась на ноги и ощутила, как её охватывает волна озноба. Вокруг никого. Впереди и сзади – пустынная тропа, а прямо перед ней два сексуально озабоченных зверёныша.

– Ребята, вы что? Это у вас шутки такие? Вы куда шли? На Псенодах? Вот и идите себе, пока вас мой пёс не порвал.

– У-тю-тю! – засмеялся парень и, вытянув руку, попытался ухватить девушку на нос. – Ну, скомандуй ему! Скажи ему: «Фас! Ату!». А мы посмотрим.

Оборвав внезапно смех, он схватил её за лямку майки и резко рванул вниз:

– Раздевайся, детка! А то я на тебе всё порву. Дальше пойдёшь голая.

«Как они могут, возле обелиска?» – мелькнула в её голове нелепая в этой ситуации мысль. Нелепая – потому что было очевидно: этим примитивам обелиски «по барабану».

Анжела размахнулась и ударила парня по лицу. Он схватил её за руку и попытался повалить. Она не поддалась, повалила его самого.

– Толян! – завопил он. – Держи эту стерву! Прямо кошка какая-то!

Толян неуклюже поспешил ему на помощь, схватил девушку за руки и не без труда завел их ей за голову.

– Только быстрей, ради Бога! – взмолился он. – Вдруг кто-нибудь придёт!

Анжела почувствовала, как чужие злые пальцы мнут её грудь, спускаются по животу, расстегивают замок на шортах…

– Ветер! – завопила она что было мочи. – Ветер! На помощь!..

Державший её за руки поднял глаза и бросил взгляд на пса, который стоял в стороне и с недоумением наблюдал за происходящим. Парень твёрдо знал: хаски никогда не кинется на человека, эта порода совершенно не пригодна для защиты и охраны, он читал об этом в надёжных источниках. Однако…

– Ветер! Ветер! – отчаянно кричала Анжела, а злая рука продолжала своё движение.

Ветер припал грудью к земле и взвыл. Опять припал и опять взвыл, белый хвост его бешено бил по земле, разбрасывая вокруг мелкие камни. Веками воспитанная порода отчаянно боролась в нём с ещё более древними инстинктами, любовь ко всем людям – с любовью к хозяйке...

...Тем не менее нескольких сот лет легионам лингвистов, филологов и языковедов не хватило, чтобы разобраться и классифицировать все существующие в мире языки по их действительным, а не мнимым признакам, когда вдруг по неизвестным причинам в группу индоевропейских языков попали славянские, причём в качестве одних из самых молодых. Вернее, причина-то известна – это сходство (отдалённое или близкое) лексики, морфологии и синтаксиса, а если проще – наличие схожих слов и законов построения предложений. Но ведь тем же лингвистам давно известно, что подавляющее большинство слов состоит из корней, вокруг которых «крутятся» приставки, суффиксы и окончания. Однако до сих пор в мире нет ни одного собрания выделенных корней слов, со всеми возможными сочетаниями с другими частями слова. Так же как нет вариантов видоизменения корня за счёт взаимозаменяемости однотипных согласных и свободной взаимозаменяемости гласных (и даже их возможного выпадения) с сохранением неизменной семантики корня. В отличие от тайн вселенной, количество таких корней явно конечно, даже с учётом богатства и пластичности нашего родного русского языка.

В данном случае претензия моя адресована, прежде всего, отечественным учёным, покорно согласившимся с западными основоположниками науки лингвистики, поставившими славянскую группу языков, в лучшем случае, на один уровень с другими индоевропейскими. И что уже совсем странно – лингвистика выделяет в отдельную группу балто-славянские языки, будто бы они между собой наиболее близкие, а, например, литовский язык при этом считается более древним. Между тем, тем же лингвистам известен закон: тот язык, в котором есть самая обширная группа слов с семантически единым корнем, является прародителем данного корня и никак иначе. Уверяю вас, что по распространённости в языке слов с общей корневой основой сразу же выяснится простая вещь: практически все схожие слова будут иметь своим первоисточником славянские языки, а многие, давно и прочно занявшие места в «словарях иностранных слов», неизбежно и безжалостно придётся оттуда изымать. Как необходимо срочно изымать «молекулу», имеющую якобы латинское происхождение, и «идеологию», заимствованную греками от русских (древнерусских) слов «вед» (ведать, видеть, видение...) и «дело» (деять, дею, делать...), имеющих в нашем языке сотни однокоренных образований, которых хватит не только на европейские, но и на все «индоевропейские» языки, вместе взятые. Касается это не только традиционных слов, но и многих современных, например, якобы английского слова «сайт».

Возражения, кстати, принимаются, но только без ссылок на академические авторитеты, ибо я большинство их трудов уже освоил, но вопросы без ответов так и остались...