...На опустевший балкон с остатками немудрёного завтрака на столе выбежал босой мальчишка. Он лениво потянулся, подставив веснушчатое лицо слепящему солнцу, и сел на деревянный стул, подвинув к себе тарелку с бутербродами, накрытую бежевой льняной салфеткой. Выбрав самый толстый сэндвич, он отхлебнул немного молока из стоявшей тут же эмалированной кружки и стал смачно уплетать пищу. Затем непоседа вскочил на ноги, подошёл к прочным перилам балкона и, опершись на них локтями, свесил голову вниз, продолжая жевать аппетитную булку и наблюдая за происходящим во дворе. На корявой ветке высокой лиственницы, что росла рядом с шоссе и недалеко от того балкона, с которого свисала рыжая голова подростка, вольготно расположилась большая серая ворона. Она усердно теребила мёртвую тушку птенца какой-то птицы, старательно пытаясь своим мощным клювом добраться до его уже протухших мозгов. Сквозь шелест листвы послышался быстро нарастающий гул двигавшегося по шоссе автомобиля. Ворона на миг прекратила ковырять кусок падали, встряхнула головой и, немного помедлив, снова принялась за свою работу. Наблюдая за ней, подросток перевёл взгляд к подножью дерева, на котором сидела птица. Внизу, утопая в траве по самые уши, притаилась большая трёхцветная кошка, которая с замиранием сердца следила за каждым движением пернатой. Мальчика внезапно словно осенило, он сорвался с места и, бросив на стол недоеденный бутерброд, скрылся в прохладной комнате. Через минуту он снова стоял на балконе, держа в руках новый сверкающий чернёной сталью пистолет. Оружие было не боевым, а всего лишь пневматической игрушкой. Совсем недавно отец подростка купил его ради развлечения и уже несколько раз они даже стреляли из него по расставленным во дворе пивным банкам, развлекаясь в импровизированном тире. Пистолет хотя и был пневматическим, но пулял довольно далеко, а алюминиевые банки пробивал навылет. Отец пару раз разрешал и парню пальнуть в мишень, так что стрелять он немного умел. Ворона мальчику явно не понравилась. Подросток взвёл тугой курок массивного пистолета, обхватил двумя руками его гладкую рукоять и, упершись металлической игрушкой в деревянную поверхность балконных перил, стал усердно метиться в практически неподвижную цель. Ворона, словно предчувствуя беду, вдруг подняла голову и застыла. Её взгляд и чёрная дыра направленного на неё ствола встретились. Мальчик закрыл глаза и нажал на спусковой крючок. Раздался лёгкий шлепок. Маленький металлический шарик летел очень быстро, рассекая округлыми боками утренний воздух...

...Не скрою, иногда появляется червь сомнения, и тогда, стряхнув наваждение, я понимаю: в мире нет ни одной страны больше, чище, духовней, свободней и сильней, чем Россия. И дело не в полках и витринах магазинов, не в хороших или плохих дорогах, не в отсутствии или наличии развитой демократии. Это добро преходящее. Россия не живёт только прошлым, она одновременно живёт во всех временах, и не только в своих, но и всего человечества. Она не может по-другому, ей нельзя, иначе придётся превратиться в заурядную третьесортную полуевропейско-азиатскую страну, по земле которой очень быстро начнут стройным чеканным шагом маршировать начищенные сапоги цивилизаторов всех мастей, деля территорию и природные богатства в соответствии со своими представлениями о том, как должен быть устроен мир.

Что делать, мы, русские, не можем жить по-другому и никогда не сможем. Научить нас можно только тому, что соответствует нашей ментальности, такая уж у нас генетика. И плохие дороги нам не помеха, наши танки и «камазы» грязи не боятся. Закатать землю в асфальт ума много не надо, только вот где тогда найти место, чтобы босиком и по настоящей натуральной грязи после летнего дождичка, а потом со всей дури, поскользнувшись, в эту же грязь, да совковой мордой?!

Так уж случилось, что волею судьбы мы были одарены русским языком, связывающим воедино весь наш внутренний мир со всей окружающей природой, поэтому и грязь после дождя для нас – это совсем не та грязь, что для любого иноземца, это частица нас самих же. Потому что она часть всей окружающей приРоды, неразрывно связанной через корень «Род» со всем нашим Родом, соединяющим воедино прошлое и будущее, предков наших и наших потомков.

Я часто пишу о том, что главным фактором формирования нашей ментальности является, в первую очередь, именно русский язык. В предыдущей статье я коротко сформулировал механизм этого процесса, когда одно только слово способно оставить глубочайший след в мировосприятии русского человека, всегда в глубине души рассматривающего весь окружающий мир в качестве своего родного дома, а всех людей – равными себе. Сейчас же я хочу несколько расширить свою гипотезу...

...Ночью позвонила Милка. Пыталась разузнать про жизнь Константинова, требовала подробности. Он её от них избавил. Скрепившись, сказал, что Слюнтяя больше нет, что он один, и его это вполне устраивает. Не смерть Слюнтяя, а одиночество. Это чтобы предупредить её возможное предложение вернуться к нему из Парижа.

– Я из Сан-Франциско звоню. Я замуж выхожу, Константинов, – и заплакала.

«Из-за собаки», – подумал он и был за это Милке даже благодарен. Хорошо, что и за океаном Слюнтяя оплакивают. Может, ему поэтому легче носиться там, в раю, по облакам.

Потом он, конечно, так и не уснул до утра. Давным-давно, ещё до Слюнтяя, они ехали вдвоём на его раздолбанной машине. Тогда им всё было нипочём: и старая машина, не вылезавшая из ремонтов, и отсутствие денег, и бесконечные посиделки в их задымлённой квартире. Константинов помнил, что была любовь.

Помнил, но не сердцем. Да, было. Да, ехали в машине. Была ранняя весна. Ещё ни листьев, ни травы, ни тепла. Но внутри, под курткой, под майкой, под кожей было жарко. И Милка показала на закатное небо с торчащим на нём расплавленным диском солнца. Из пологого холма тянулись вверх тоненькие, чёрные, голые деревца.

– Как иероглифы на мокром японском флаге, – сказала Милка, и Константинов аж присвистнул от восхищения. Помнит ли она про это? Не спросил. Теперь не узнает, наверно, никогда...

...Догадываюсь, что Гребенщиков – против общества потребления. Против того самого, к чему – к более надёжному достижению чего – рванулась Украина, не брезгуя фашистско-нацистской подмогой.

Сразу вопрос: зачем же он поехал в Одессу ублажать этой «Веткой» Саакашвили?

– Шпильку подпустить, думается. Он же, Гребенщиков, над схваткой.

– Но быть «над схваткой» разве значит подпускать шпильки?

– Если обоим противоборствующим сторонам, то – значит. Само поехать туда – это шпилька в антизападную сторону. А «фэ» потребительскому обществу – это шпилька в западную.

– Сомнительно.

– Если неприкладное искусство специфично единственным – испытанием сокровенного мироотношения, то почему нужно думать, что испытатель только испытуемых испытывает (нас, слушателей)? Что если и себя?

– Логично. Но быть логичным не значит быть правым. В чём состоит испытание себя во время пребывания на Украине? Не испытание ж это страхом, что его, Гребенщикова, намерение разгадают, и… В стране, где инакомыслие опасно для жизни… – Не испытание это. Потому что там же никто не догадается до такой тонкости. Там хватает, что из России приехал петь. Всё. Свой. Как Макаревич. Прозападный. Пропотребительский. Точнее, про-лучше-потребительсткий, чем недостижительные россияне, большинство их, с их – по Феофану Затворнику: «Дело не главное в жизни. Главное – настроение сердца»...

Холмоуотс

«Доктора! Доктора!».

Автор:

Саша Николаенко.

Источник изображения:

http://newlit.ru/

...Ему было бы, что поведать миру в своих мемуарах. Но красноречивые люди редко берутся за перо. Они предпочитают демонстрировать своё мастерство рассказчика в устной форме.

Крайне редко бывает так, чтобы хороший писатель умел так же красочно, ярко и легко поведать свои истории вслух, а те, что слывут блестящими рассказчиками, почти никогда не способны перенести всё многажды рассказанное на бумагу, да так, чтобы эти истории не потеряли в письменном виде яркости и очарования. Такое удаётся единицам. Поэтому о приключениях барона Мюнхгаузена в печатном виде нам поведал совсем другой человек, увековечивший не только барона, но и своё скромное имя.

Имя этого человека барон несколько лет безуспешно пытался выяснить, чтобы либо привлечь его к суду, либо, если это не удастся, призвать на собственный суд чести – то есть вызвать на дуэль и убить за то, что тот не просто оклеветал его, но и поднял на смех, опозорив на весь мир.

От души смеясь над фантазиями хвастливого барона, искренне веселясь, читая книгу «Приключения барона Мюнхгаузена», восторгаясь в очередной раз фильмом «Тот самый Мюнхгаузен», снятым по сценарию (на основе пьесы) Григория Горина, мы и представить себе не можем, какую обиду и боль испытывал некогда уважаемый всеми жителями родного города, а на старости лет высмеиваемый на каждом углу, выставленный на потеху всем и каждому несчастный барон Мюнхгаузен...